"Баламутка" автор: Вика БАЛАМАУТ

Я знала, что речь неизбежно зайдет об этом.
- А ты женат?
- Не успел. Я два года учился и работал в Америке. Получил диплом финансового менеджера. Недавно вернулся сюда.
- Не нашел себе американку?
- Не нашел.
- Почему?
- В них мало естественного, всем поведением управляют социальные схемы и я всегда тосковал по русской женской чувствительности и безрассудности.
Мы вышли к заливу. Над темной гладью мерцали звезды, поражавшие бесконечностью, где-то среди них находилось уже вступившее а силу мое августовское созвездие Льва.
- Кто ты по гороскопу? - спросила я Вадима.
- Кажется, Водолей.
- Значит, ты тоже достаточно романтическая личность.
Он взял меня за руку, доверчиво сообщил:
- Я люблю хорошую еду, дорогие автомобили и.. ночные купания.
- Ночные купания?.. - восхитилась я - Слушай, каждое лето мама отправляла меня в пионерский лагерь, и самым таинственным, самым чарующим в том расписанном по режиму бардаке были ночные сбегания на речку. До сих пор кожей помню эти запретные купания в густой и горячей, как парное молоко, ночной воде.
- Если так хочется оживить воспоминания, то пошли купаться, - запросто предложил он.
- У меня ведь нет купальника.
- Можно искупаться... без всего.
- О! - воскликнула я.
В конце концов, подумала я, мы видели друг друга голыми днем, почему бы не искупаться голыми ночью? Я скинула на траву платье, стянула маленькие трусики и кинулась в воду. Вадим тоже мигом избавился от одежды и бросился вслед за мной. В этом месте берег был не таким пологим, как на пляже, уже очень скоро наши ноги не ощутили дна. Вода в ночи оказалась восхитительной.
- Не уплывай далеко, я не хочу потерять тебя во тьме, - предупредил он. - Я близорукий.
Мы кружились на месте, плавно перебирая в воде руками, иногда Вадим приближался и я чувствовала, как соприкасаются мимолетно в воде наши руки и ноги, вообще-то в этих холодных лягушачьих прикосновениях было мало чего приятного, но Вадим явно шел на сближение и физический контакт.
- Ты довольна? - спросил он меня и широким взмахом руки послал ко мне бурлящую волну.
- Я ощущаю такую легкость, что кажется, если выйду из воды, то буду уже весить две-три тонны, - отфыркиваясь сообщила я ему.
Он вынес меня на берег на руках, пробежал несколько метров и осторожно поставил на песок. Не отошел, а остался стоять очень близко. От этой близости или просто на воздухе я почувствовала легкий озноб, обхватила себя руками.
- Надо одеться, - сказала я.
Вадим набросил мне на плечи свою рубашку, притянул к себе и поцеловал. Я ответила ему на этот поцелуй, наши языки переплелись, он обхватил меня за талию, а я обвила руки вокруг его шеи. Мы яростно работали ртами, словно пытаясь высосать друг из друга желанный, умопомрачительный оргазм, страсть нарастала, его холодный, но уже твердый член упирался мне в живот, я коснулась его кончиками пальцев и это вдруг испугало меня, это уже была не игра.
Он потянул меня вниз, на песок, стал неистово целовать и покусывать соски моих грудей. Я бессознательно защищалась, упираясь ладонями в его крепкие плечи.
- Нет, нет... - шептала я.
- Ну, почему?.. Ты же хочешь?

Я действительно хотела и это была реальность моих ощущений в настоящий момент, но именно это осознание заставило меня вдруг трезво оценить ситуацию: где-то была Лола, которая наверняка сходила с ума, я вовсе не хочу ей изменять и причинять боль, пусть я на нее сердита, но это не лучший, как я уже знала из личного опыта, способ мести, ничего путного из этой скоропалительной связи не вышло бы все равно, и вряд ли я получу удовлетворение, к тому же меня раздражал мокрый шершавый песок под моей голой задницей.
Конечно, эти доводы Вадима совсем не интересовали, он уже сильно завелся и тяжело дышал в предчувствии секса, все больше подминая меня под себя, он действовал не грубо, но настойчиво, горячая рука уже ласкала мои половые губы, между которыми предательски становилось жарко и влажно, но сознание мое было ясным, я уже знала, что не допущу последнего... его тело втиснулось между моими бедрами, ягодицы ритмично задвигались приноравливаясь, еще немного и он вошел бы в меня, я схватила его пенис, сжала и тут он плеснул на мои губы струю спермы.
Покорчившись немного в судорогах, он обмяк, откинулся на спину и не мигая уставился на звезды.
Я вытерла пылающую промежность и мокрую руку своими трусиками. Встала, смахнула налипший песок с ягодиц и бедер, одела платье, грязные трусики зашвырнула в кусты. Не сказав ни слова, пошла в сторону кемпинга. Вадим меня не окликнул...
Свет в окне нашего коттеджа не горел, я поднялась на террасу, услышав, как под моими ногами тихо по-кошачьи мяукнули половицы. Дверь оказалась тоже заперта и я легонько постучалась.
- Лола, Лола... - тихо позвала я.
Она не отозвалась, хотя я была уверена, что Лола находилась внутри.
Я спустилась вниз и обошла дом в надежде, что окажется открытым окно, но и оно оказалось запертым на щеколду, тогда я вернулась к двери и еще раз постучала.
- Лола...
- Убирайся! - раздался сдавленный крик.
Я обессилено опустилась на корточки, прижавшись спиной к дощатой стене. Кругом было тихо, застывший лунный свет рельефно очерчивал верхушки сосен. Мне становилось зябко в моем легком платьице после ночного купания. Где-то около уха навязчиво зудел комар.
Через несколько минут вдруг щелкнула дверная задвижка. Я подождала немного и вошла. Лола сидела на полу в дальнем углу комнаты, в ночной полутьме я видела ее белеющие очертания. В комнате стоял какой-то сладковатый запах.
- Не включай свет!
- Хорошо, - ответила я и присела на край кровати.
Некоторое время мы молчали, меня чуть подташнивало от нервного напряжения и этого странного запаха в комнате.
- Лола, - мягко сказала я.
- Тебе нужен член? Спермы захотелось? - зло прошипела Лола в темноте.
Я не хотела с ней ругаться, мне надо было просто обо всем поговорить.
- Лола, мы с тобой играем в какую-то игру.
- Ах, для тебя это игра!
- Что-то не так! - отчаянно выговорила я. - Что-то не так!
- Ты разлюбила меня?
- Ты очень близкий мне человек. ты обрушила на меня целую лавину счастья! Я ни о чем не жалею - это мой путь познания. Я хочу знать все, что я могу знать, но мы никогда не постигнем гармонии и я не хочу притворства.
- Что ты называешь притворством?
- Ты действительно считаешь, что я твоя жена?
- Я люблю тебя. Пусть многим приелись эти слова по тем или иным причинам, но для меня они никогда не теряли и не теряют глубины и силы, когда я говорю их тебе!

Она вдруг болезненно застонала и что-то в этом ее стоне насторожило меня. Я протянула руку к торшеру, щелкнула выключателем и обомлела, увидев на полу скрюченную фигуру своей подруги, все оказалось ужасно. Запястья Лолы были разорваны, из них сочилась кровь, размазываясь по голым бедрам, кровь была на ее лице и волосах, капала на пол красно-бурыми пятнами.
- Ты с ума сошла! - Я заметалась по комнате, схватила попавшееся под руку полотенце, с силой разорвала его надвое, кинулась к Лоле и не обращая внимание на ее вялое сопротивление стала перетягивать раны.
- Зачем ты это сделала, безумная?
- Оставь меня в покое, - прохрипела Лола, ее побледневшее лицо искажалось от боли.
- Надо немедленно разыскать врача!
Она замотала головой, еще раз попыталась оттолкнуть меня, но я делала свое дело с невесть откуда взявшимся проворством, первый слой набух от крови, но раны оказались неглубокими и я все же смогла перетянуть их, надеясь, что кровь остановится, я проделывала все это, сидя на полу на корточках, мое платьице задралось на бедрах и тут Лола заметила...
- Почему ты без трусов? - взвизгнула она.
- Давай сейчас не будем об этом говорить, - успокаивающе произнесла я. - Тебе нужен врач.
- К черту! - Лола неистово отпихнула меня. - Ты трахалась с этим...
- Нет, Лола, нет.
- Я не верю тебе.
- Почему?
- Не верю!
- Как хочешь, - устало сказала я и отвела глаза в сторону. Меня колотила нервная дрожь, Лола не могла не замечать мое состояние, но это, видимо, только еще больше зло раззадорило ее.
- Ты не чувствуешь себя швалью? Дешевкой? Дворняжкой, которая виляет хвостом перед любым, кто обратит на нее внимание и протянет копеечную конфетку!
- Ты сама бросила меня там.
- Я не могла смотреть на твои повадки шлюхи. Мне было стыдно за тебя на танцплощадке
Я передернула плечами, я чувствовала себя виноватой, но не хотела, чтобы разговор шел в таком тоне. Но Лола уже завелась.
- Да что ты из себя представляешь! Несостоявшаяся актриса, умеющая о себе только рассказывать. Все свои спектакли ты играешь только в жизни. Ты лживая! Циничная! И чувства твои поверхностны. Какая из тебя жена? Ты даже не можешь быть нормальной матерью! Почему ты молчишь?
- Мне противно с тобой говорить, - огрызнулась я.
- А мне противна ты сама! Женщина не может так не ценить себя и так обесценивать окружающих, удовлетворяя лишь собственные похотливые желания.
Господи, она действительно мыслила по-мужски. Все эти слова я уже слышала однажды от Соболева, когда сообщила ему о Константине. Все повторяется, все возвращается на круги своя. Видимо, я на самом деле умею только все разрушать и не способна создавать. В одном она была только не права, я действительно ее искренне любила и наверное никогда не забуду эти недолгие, счастливые месяцы с Лолой.
- Надо здесь все убрать, - сказала я и, взяв тряпку, принялась оттирать пятна крови с пола и стены. Меня продолжало подташнивать, сладковатый запах в комнате исходил от крови.
Лола сидела на полу, зажав перебинтованные запястья между колен, прикрыв глаза, и тихо поскуливала.

Наверное, мы обе выдохлись, я наконец закончила с уборкой, бросила грязную окровавленную тряпку в мусорницу.
Небо за окном уже становилось сиреневым, близился рассвет. Я не помню, как прилегла, не снимая одежды, как на меня обрушился сон, избавляя от обдумывания всех событий этого долгого дня.
Когда я проснулась, Лолы в комнате не оказалось, не было ее вещей. Я застелила постель, переоделась в джинсы и полотняную рубашку, покидала все остальное - платья, купальники, нижнее белье, косметику - в свою сумку, застегнула молнию. Больше мне здесь делать было нечего. Я спустилась с террасы, кемпинг выглядел пустующим - около одиннадцати утра многие уже отправились на пляж или еще занимались любовью в своих постелях. Я заметила японскую машину наших подруг, одиноко стоящую меж сосен, и не спеша направилась к ней. Я заглянула внутрь через полуоткрытые стекла. Они спали там втроем: Лола, Рита и Катенька на откинутых сиденьях, застеленных спальниками - обнявшись, переплетя руки, сблизив друг к другу головы. Лола лежала посередине, дыхание ее было ровным, лицо розовеющим.
Чуть поодаль около своей машины в шортах и бейсболке, надетой козырьком назад, возился Вадим, он заметил меня и смущенно приветствовал взмахом руки. Я подошла к нему, он показал на мою сумку.
- Собралась уезжать?
Я кивнула.
- Я тоже сейчас отправляюсь. Могу прихватить и тебя попутчицей.
Я согласилась и уехала с ним в город.

Ох, и накуролесила я что-то опять в последние дни! Джинн, вылетевший из бутылки на танцплощадке кемпинга, никак не хотел залезать обратно. Я ломала себя на щепки, не задумываясь особо о коварном огне, в котором суждено будет им сгореть. И вообще, все вокруг меня трещало, корежилось, громоздилось на дыбы, предрекая неизбежный вселенский крах.
Благодаря Вадиму, я попала в круг совершенно новых и чуждых мне людей, живущих в достатке, для которых роскошные квартиры, дорогая мебель, престижные иномарки, золото и бриллианты составляли привычный уклад жизни.
Сам Вадим, несмотря на свое американское образование, только лишь входил в эту коммерческую и банковскую элиту и числился у нее как бы за младшего брата. В городской жизни он вообще оказался достаточно сдержанным, даже робким, казалось, самый смелый и героический поступок он совершил в ту ночь на пустынном пляже. Он возил меня по этим своим блистательным знакомым и представлял восходящей театральной звездой, и я со всей вульгарной артистичностью наигрывала эту роль, вовлекая в спектакль окружавших меня мужчин, ничуть не заботясь, как я выгляжу в глазах их расфуфыренных жен и любовниц. Самые солидные и самые лысые старались больше всего, начисто забыв про своих половин. Мне предлагали работу, замуж, подарки, заграничные круизы, комфортабельное жилье и даже роли в голливудских фильмах. Все почему-то просто жаждали мне помочь, словно их капиталы зарабатывались специально для меня, а без меня им некуда их деть, ну разве что останется раздать детям-сиротам. В ответ я беззастенчиво хамила и устраивала капризные сцены, и все легко сходило мне с рук. Я много пила и поэтому засыпала в каких-то чужих домах, на чужих диванах и постелях, меня часто лапали какие-то чужие мужские руки. К счастью, дальше этого дело не заходило, я как чумы страшилась физической близости с мужчиной. Одному я влепила пощечину, на другого обрушила такой поток брани, что потом сама удивлялась, откуда я знаю все эти непристойные слова. Доставалось и Вадиму, за то что он знакомил меня со всеми этими типами и их глупыми женами, хотя время от времени я с ним целовалась, одаривая мимолетной нежностью, но тут же превращалась в дикарку, как только его руки оказывались на моем голом теле. Я твердила ему чтобы он не смел иметь на меня какие-нибудь виды, и в то же время обнадеживала, по-домашнему отсиживаясь днем в его недавно купленной, еще полупустой квартире в ожидании очередных вечерних завихрений. Они начинались каждый раз, когда Вадим приезжал со службы в банке, и мы отправлялись в очередное «крутое» место, где я могла вновь предстать во всей красе своей разнузданности…

Иногда я мимолетно задумывалась, может я изливаю из себя все плохое и показное, чтобы очиститься для чего-то нового, что обязательно должно ждать меня впереди.
Вадим смотрел на меня все с большим удивлением, но почему-то не решался ни образумить меня, ни отлупить, ни изнасиловать.
Я потеряла золотые часики, подаренные мне Лолой, и потребовала их найти. Мы поехали по второму кругу по его знакомым, где я бесцеремонно ворошила вещи и двигала антикварную мебель. На меня смотрели как на сумасшедшую, а часики я так и не нашла.
В конце концов, Вадиму тоже надоели мои выкрутасы и он навсегда исчез, бросив меня, в буквальном смысле, на улице: когда в машине я капризно потребовала немедленно найти мне телефон-автомат, чтобы срочно позвонить какому-то знакомому – какому и почему именно из телефона-автомата, я и сама еще не знала - я вышла на тротуар и долго, бесцельно тыкала в телефонные кнопки, тут Вадим завел мотор, газанул и умчался, растворившись в потоке других машин.
Я почувствовала некоторое облегчение. Роль кончилась, спектакль оказался неудачным, слава Богу, что я не вышла замуж.
Но тут опять объявился Константин. В этот раз он подкараулил меня у подъезда моей мамы. Мама спешно уехала отдохнуть к родственникам, потому что Соболев забрал Светланку. Узнав об этом из записки, оставленной в душной, неприбранной квартире, я даже не стала распаковывать свою сумку, кинула ее в угол прихожей и вновь пошла на улицу. И тут столкнулась с Константином. На редкость опрятный, в отглаженных брюках и чистой светлой рубашке он предстал передо мной робкий и невинный, как ягненок.
- Здравствуй, Вика. Можно с тобой поговорить?
Начал он с воспоминаний и извинений, но кончилось все опять прилюдным некрасивым скандалом, когда он попытался разжалобить меня воспоминаниями и вымолить мою любовь, такую спасительную для него - он не может никого больше любить, кроме меня, он без меня погибнет.
В этот раз я не оборонялась, а нападала на него, последние события сделали меня злой, бешеной,
- Мне противно все это вспоминать! От наших глупых отношений у меня осталась только боль!
- Неужели у нас с тобой ничего не было красивого? - отчаянно кричал он.
- Все красивое ты убил своим преследованием меня!
- Я люблю тебя, - жалко повторял он, а я презрительно смотрела в его ягнячьи глаза и думала: боже! каким все каменным стало внутри меня, как безразличен мне этот человек, которого я когда-то целовала и отдавала ему свое тело.
- Исчезни! Исчезни из моей жизни! – требовала я, не задумываясь даже, что могу для него сделать, как утешить.
- Я люблю тебя… - он чуть ли не плакал.
- Ты - дебил! Ты понимаешь это? – оставалась я безжалостной.
- Будь ты проклята! – наконец сказал он мне. И исчез. Надо думать, теперь навсегда.
Я очень хотела съездить к Насте Косенковой, заветной подружке детства, и объясниться с ней, убрать эту недомолвку между нами, выяснить, что же произошло тогда с Витей и Соболевым. Настя назвала меня предательницей, и эта рана нет-нет да и начинала сочиться обидой в окаменевшей душе – мне казалось, Настя совершенно несправедлива ко мне. Да, я разрушила какое-то братство, перестала быть душей сложившейся компании. Но любой человек время от времени меняет круг общения, это естественно, без новых людей нет развития чувств, нет нового познания. Это не значит, что отметаются старые привязанности, тем более такие глубинные как у нас с Настей, я вовсе не хотела потерять то, что случалось только между нами. Ведь где-то спрятаны и хранятся старые фотокарточки, которые мы сами печатали втайне от всех, потому что снялись там семнадцатилетними девчонками в обнимку и совершенно голыми – наивно запечатлелись, дав обет нашей вечной дружбы, и мечтали, что посмотрим эти фотки, когда будем совсем древними – лет эдак в тридцать-сорок.
Есть люди, которые всю жизнь остаются однолюбами, даже навсегда потеряв близкого, они не оставляют себе ничего другого кроме навязчивого перемалывания памяти о нем, - в какой бы компании они не оказались, все их разговоры замыкаются на трагическую утрату, и ничего живого для них больше не существует. Может это от скудости чувств, их замкнутости, навечно поселившегося в душе смирения перед грядущим одиночеством.

Но мне совсем не хотелось, чтобы Настя посчитала, что ее жизнь кончилась и превратилась в сплошной реквием по Вите.
Если мой образ жизни причиняет ей боль, значит она еще не равнодушна ко мне, поймет: себе я тоже нанесла незаживающие, уродливые раны, значит мы еще вместе способны что-то исправить. Я всегда умела раскаиваться, не боялась просить прощения, и надеялась, Настя меня поймет, когда прояснится ее зачерненное скорбью сознание.
Да, конечно, я должна с ней повидаться.
Вместо этого я почему-то поехала в нашу с Лолой квартиру и узнала там трагическую новость: жирный соседский кот, прокравшись через лоджии, проник в форточку и сожрал нашего попугая Кешу, от голода вылетевшего из клетки. Мало того, этот мерзавец - если б я его застала, я бы его пришибла - оставил на пушистом ковре толстую, серую какашку, в которой запрессовались мелкие, разноцветные перышки - он переварил Кешу и выдал его останки. Я взяла какашку, вырыла ямку в цветочном горшке и закопала ее туда. На клочке бумаги написала : “Здесь похоронен Кеша” и соорудила памятник из спичек и конфетных фантиков. Вообще-то мне было очень грустно.
Я позвонила Лоле.
- Где ты? - голос ее был строг.
- Я дома. В нашей с тобой квартире.
- Можешь взять там все, что захочешь.
- Спасибо, - вымолвила я с неопределенной интонацией: то ли с благодарностью, то ли с издевкой, Лола не предлагала мне здесь остаться.
- У тебя все нормально? - осторожно спросила она после напряженной паузы.
- Тоскливо на душе. Сожалею, что все так вышло. Извини меня.
Я почувствовала, что она плачет.
- Лола...
- Я буду всегда тебя помнить, буду любить и... ненавидеть. - Она в голос разрыдалась.
- Прости меня, Лола, прости...
Внезапно я испытала неясный порыв вымолить у Лолы прощение, повиниться, вернуть все назад, убедить ее, что все произошедшее лишь досадный случай, ничего не изменивший в наших неземных отношениях. Еще можно сохранить атмосферу, которая несла нам такое безграничное счастье. Даже эта квартира оплачена до осени, стены еще не рухнули, оберегая уют и спокойствие тех минут, когда мы вышли отсюда вместе, держась за руки… Нет, это не утешение, понимала я. Кешу съел кот. А сама Лола здесь даже не появлялась в эти дни. Все что кончается, должно кончаться, вспомнила я слова Лолы, и положила телефонную трубку.
Я ничего не взяла в квартире. Все уже было чужое, перетекшее в другое время - бутафория еще одного отыгранного спектакля.

Я вышла на улицу и тут меня по-настоящему охватил ужас. Я не знала, куда мне идти. Немыслимая тоска охватила все мое существо. Мысли в голове бились до умопомрачения. Где я шляюсь? С кем? Куда меня несет? Вновь и вновь я хожу по какому-то кругу. Тащу на себе груз каких-то чужих мне людей! За что мне такое? Ведь я всем распахивала свою душу! Рвала для всех свое сердце! Вот она я - берите! Отчего же теперь такая боль!
Соболев и Светланка уже несколько дней живут вместе на даче, а я где-то в стороне, как чужая. Хороша мать, которая неделями не видит своего ребенка, мечется по жизни, пытаясь устроить свою собственную жизнь и бесится, оттого что ничегошеньки у нее с этим не выходит..
Баламутка – самая настоящая, вечная смутьянка и вздорная болтушка, не дающая никому покоя.

Я зашла в церковь. Испытывая некоторую неловкость из-за греховной безбожности, с непокрытой головой и без крестика на шее я робко спряталась в полутени величественной колонны, расписанной сюжетами жития святых. Но никто не обращал на меня внимание – бабка в черном платке терла мокрой вехоткой золоченные оклады икон и каждую, отмыв, самозабвенно расцеловывала, еще несколько стариков и старух нищенского обличия дремали в темных углах церковного зала. Был не молитвенный час. Я вдыхала терпкий запах горящих свечей, и от этого сердце забилось учащенно. Над монументальным иконостасом одиноко светился крест из мелких электрических лампочек, скрытое до поры великолепие убранства и царящее в атмосфере храма таинство потихоньку будоражило воображение.
Однажды, уже после рождения Светланки, мы размечтались с Соболевым, как повенчаемся в церкви.
- Если венчаться, то это значит быть вместе всю жизнь, - сказала я ему.
- Мы можем потеряться, но мы не растеряемся, - ответил он. - У нас очень схожи линии на ладонях. Очень схожи.
Мы так и не поженились, слишком часто периоды единения и блаженства сменялись приступами взаимного эгоцентризма и сумасбродных поступков. Даже представить трудно, что два таких человека могли бы найти дорогу в загс.
Попы, наверное, обедали в это время, и некому было взвесить тяжесть моих грехов, отпустить их и наставить на путь просветления. Слезы покатились по щекам, так мне стало щемяще одиноко. Лики святых застыли отрешенно, видимо, я не вызывала у них сочувствия. Я поставила свечку Вите Горсту и в церковной кассе заказала поминальный молебен за упокой его души.
Выйдя из церкви, я повернулась заплаканным лицом ко входу и первый раз в жизни от чистого сердца перекрестилась, вымаливая у Бога прощения и обещая впредь по всем вопросам советоваться только с Ним.
На привокзальном базарчике я накупила еды, фруктов и сладостей. В пригородной кассе взяла билет на электричку и уехала на дачу в Шелковичиху - к Соболеву и Светланке. Только там я надеялась найти тихое убежище. Конечно, Соболев мог оказаться там не один. С Ингой, например, - надо было ей позвонить, - или вообще с какой-нибудь другой, незнакомой мне женщиной, я рисковала оказаться там лишней и непрошенной. Ну и ничего, я еду к своей дочери и плевать мне на его баб!
Старая дача досталась Соболеву от покойных родителей - дощатый, с облупившейся краской дом несколько лет простоял в запустении. Соболев хотел его продать, говорил, что ему некогда там жить, что не приучен копаться в земле. Но в то лето, когда я была беременна, ходила уже с заметным животом, он вдруг бросил все, привез меня туда и умело, по-хозяйственному стал приводить в порядок дом и сад.
- Раз у меня будет ребенок, значит должен быть дом и деревья, - говорил он и вставлял в окна разбитые стекла.
Я радовалась и помогала ему как могла. В то лето мы действительно были мужем и женой в самом банальном и добром смысле этого слова, мы вместе ждали рождения нашей дочки, и наверное, не припомнить более счастливого и безмятежного времени в нашей общей жизни.
Теперь каждое лето Соболев обязательно выкраивал время в перерывах между киноэкспедициями, брал с собой Светланку и приезжал в Шелковичиху на старую дачу своих родителей, которую со временем он перестроил в солидный особняк, а я... а я была в других местах, с другими людьми.
- Я заметил, все твои романы носят сезонный характер, когда мы могли бы побыть вместе со Светланкой, у тебя разгар очередного завихрения мозгов, - с горечью сказал мне однажды Соболев.
Сейчас я ехала к ним, и молила бога, чтобы мы оказались там только втроем.

Еще издалека, проходя вдоль разросшихся кустов малины, поглотивших старый полуразвалившийся штакетный забор, я услышала смех и звонкие крики Светланки. Я вошла в калитку и увидела их, моих родных. Соболев в незастегнутой клетчатой рубашке и полинялых дачных шортах высоко взмахивая топором колол дрова, Светланка держала в руках березовые чурки, из трубы над летними пристройками тянулся дымок.
- Мама! Мама! - бросилась ко мне Светланка. - Мы баньку топим!
Соболев бросил топор на траву и удивленно смеялся, глядя на меня. Шрамы на его голове зажили, лицо помолодело, ясные глаза смотрели приветливо. Он шел ко мне, продолжая смеяться, и вдруг сграбастал меня в охапку и закружил по поляне под восторженный визг Светланки.
- Ты с ума сошел!
- Да, я сошел с ума от радости, что ты к нам приехала!
Мы упали в мягкую траву, Светланка напала на нас сверху, мы барахтались и хохотали, мои покупки рассыпались из пакетов и разлетелись вокруг.
Вдруг Соболев затих и посмотрел на меня серьезным взглядом.
- Ты пойдешь с нами в баню? - спросил он меня.
- Конечно, мне надо смыть с себя городскую грязь, - согласилась я и подумала, что неплохо бы еще отмыть и душу. Но существует ли какое-нибудь мыло для стирки души?
Через час Светлана радостно плескалась в тазике на полу жаркой бани, испытывающе поглядывая на нас снизу, на наши голые, начавшие увлажняться тела. Мы были одним целым и не стеснялись наготы друг друга, как не может стесняться одна половинка тела другой.
Я вымыла Светланку мягкой мочалкой, она хохотала, потому что нежному тельцу было щекотно, крутилась, как червячок. Наконец, я вылила на нее ковш теплой воды, смывая остатки мыла, и Соболев завернул ее в широкое махровое полотенце и унес в дом.
Оставшись одна, я плеснула в каменку половник настоянной на травах воды, почувствовав, как от пара мгновенно взметнулся жар, и что есть силы стала хлестать свое тело размягшим березовым веником. Какое-то остервенение напало на меня, словно я уже находилась в преисподней и в наказание мне назначено это самобичевание. Кожа пылала, дыхание сбилось, мокрые волосы облепили лицо. Я не выдержала, бросила разлохмаченный веник, толкнула наружу дверь парилки, чтобы, впустив прохладный воздух, отдышаться и успокоить взбесившееся сердце.
Вернулся Соболев, нерешительно встал у двери, раздумывая, раздеться ли ему вновь.
- Светланка выпила молока и листает книжки в постели.
- Значит что? – еще тяжело дыша, я посмотрела на него озорным призывным взглядом.
- Значит у нас есть время.
Он обнял меня за бедра, развел их в стороны и, уткнувшись лбом в мои влажные груди, упруго вошел в меня. Господи, как давно этого не было! Как давно меня не наполняла его плоть! Родной ты мой! Все нам мешало: низкий потолок бани, узкая полка, скользкий струящийся пот. Соболев никак не мог приспособиться и набрать ритм, и это вдруг рассмешило меня, а он разозлился. В конце концов мы сели рядом полуобнявшись и стали ласкать друг друга руками внизу животов. От его знакомой, умелой, влажной руки я очень быстро задохнулась в оргазме. В благодарном порыве я опустилась между его ног и минуту спустя он тоже с гортанным рычанием кончил в мой разинутый, как у голодного скворчонка, рот...

Баламутка (Ч.5, окончание)

Когда мы вернулись в дом, Светланка уже спала, шелковая ночнушка задралась на ее чистых загорелых ножках. Соболев убрал раскрытую книжку, pacправил одеяло, нежно поцеловал дочь и выключил свет.
На просторной застекленной веранде мы задернули занавески и при неярком свете старомодного торшера сели ужинать. Соболев откупорил бутылку красного вина, разлил в бокалы, а я подумала, что ела в последний раз в какой-то другой жизни, лучше вообще не вспоминать, где я сегодня начала свое утро.
- Мы здесь очень хорошо питаемся, - гордо похвастался Соболев. – Женщина из деревни приносит нам молоко, творог, сметану, иногда – мясцо или курочку.
- Я знаю, ты можешь быть заботливым отцом, - похвалила я его. – Я не волнуюсь, когда Светланка с тобой, даже радуюсь, когда вы вместе, стараюсь не мешать вам общаться.
- В самом деле? – иронично улыбнулся Соболев, осталось ему лишь поинтересоваться, а чего, собственно, тогда я тут нарисовалась?
Он вообще ни о чем меня не спрашивает. И про Лолу ничего не спросил. Может, просто все чувствует, - меньше всего мне хотелось бы сейчас каких-либо расспросов. За это я его тоже люблю – он умеет быть тактичным, ненавязчивым. Сколько в нем вообще всего понамешано – десяток человек в одном, не меньше… Однажды я из любопытства потащилась с его съемочной группой за тысячу километров на Север. Соболев работал над документальным фильмом о рыбаках и рыбе, - и тем и другим почему-то было невыносимо плохо. Этот фильм впоследствии получил много премий, в том числе и заграничных, но давался он с трудом. Местные власти чинили препятствия, аборигены-рыбаки не хотели выдавать своих браконьерских секретов, а киношники запили, потому что пили там все от мала до велика на сто верст вокруг. И только Соболев железно знал, ради чего они все тут находятся. За несколько дней я увидела все метаморфозы его душевной натуры – зло и добро, великодушие и мстительность, гнев и благодарность, сумасшествие и расчетливость - он ломал ситуации и людей, не давая никому спокойствия, пока не добивался одному ему известного результата, в котором был непоколебимо уверен. Я не видела отчаяния даже когда поздно ночью мы обессиленно возвращались в раздолбанный номер местной гостиницы с оголодавшими тараканами.
Но к концу съемок Соболев обуздал и покорил всех, материал был отснят, и когда он уезжал, весь рыбацкий Север, преисполненный мечтами о лучшей доле, утирал слезу и прощально махал ему оленьими рукавицами.
Соболев доел свой ужин и теперь маленькими глотками пил вино из бокала, теребя пальцами стеклянную ножку. Он все время поглядывал на меня, я видела, что его возбуждение еще не остыло, и знала, что за этим последует.
- Иди ко мне, - позвала я, и первая переместилась на широкую, низкую тахту.
Заниматься сексом с Соболевым мне всегда доставляло огромное удовольствие. Он соблазнил меня девятнадцатилетней девчонкой, и хотя я давно уже не была девственницей, он первый дал мне почувствовать, что значит получать физическое наслаждение от мужчины.

Это сообщение отредактировал Roza Grig - 25-12-2015 - 13:00

Я была сверху, двигалась медленно, размеренно, любовалась его красивым лицом, а потом вдруг, зажмурив глаза, устроила дикую скачку, хлопая голыми бедрами по его бокам, как дикая самка, захваченная лишь животными ощущениями возбужденных гениталий. Мой мужчина чувствовал меня, его ответные сильные движения неумолимо приближали нас к экстазу, и в сладостном предвкушении этого единения вся окружающая реальность исчезала прочь. Будущего нет, прошлого нет, есть только сейчас...
Насытившись друг другом, мы лежали рядом, только пальцы наших рук сплелись и чуть подрагивали в стихающей агонии. Теперь одно молчание объединяло нас и взаимная благодарность за минувшую чувственную откровенность. И вдруг я подумала, что все как прежде, мы вдвоем, наши тела помнят друг друга, нам не тягостно вместе, и может этот счастливый день наконец принесет нам обоим долгожданный покой и умиротворение.
Я решила, что момент подходящий, и осторожно спросила его:
- Может ты хочешь, чтобы мы со Светланкой вернулись к тебе и снова жили все вместе?
Молчание было долгим, он лежал и смотрел на мотылька, бившегося о лампочку торшера. Наконец, он заговорил.
- Я безумно люблю Светланку. Я очень по-родному отношусь к тебе. Но... - он сделал паузу и я интуитивно поняла свою дальнейшую участь.
- Многое изменилось в последнее время. Мы слишком редко видимся и необратимое время сделало свое дело... Я перестал ревновать тебя. Я перестал мучительно думать по ночам - где ты, с кем ты. Моя жизнь стала спокойнее без тебя.
Меня обдало гневом, я вскочила в постели.
- Аx, спокойнее стало без меня!
- Не это главное. Дело в том, что раз моя жизнь стала такой, значит... я не люблю тебя больше. - Он поморщился, словно произнесенные слова вызвали боль у него самого. - Не обижайся, но мне легче думать о тебе, как о персонаже когда-то прочитанного романа.
- На этот роман не может быть прочитанным до конца! У нас есть дочь!
Соболев усмехнулся:
- Это – сюжет другого повествования и его главы мы пишем порознь..
Он опять замолчал, потянулся за сигаретами, он всегда закуривал, когда надо было сообщить что-то важное, словно выпускание дыма из губ трубочкой придавало словам дополнительную многозначительность.
- Если б ты не родила Светланку, твоя жизнь сложилась бы совсем по-другому - рациональнее, более насыщенной творчеством, пришла бы нормальная любовь с каким-нибудь парнем-ровесником… Что-то вскружило нам головы, когда ты решила сохранить беременность, – твое безрассудство или мое высоковозрастное тщеславие, но иногда мне кажется, это наша совместная ошибка. Мы не способны создать для нашей дочери семью и заранее ее чем-то обделили. Я это знал еще тогда. Но не стал ничего предпринимать, потому что видел, как бесшабашно счастлива ты в ожидании ребенка и надеялся, что случиться какое-то исключение из правил… Чудес не бывает, и через год-другой ты сама осознала, в какую зависимость попала, осознала и заметалась, тебе показалось, что жизнь проходит, а новых людей вокруг нет и никто не узнает про твою оригинальность и талантливость. Дочь ушла на второй план, главным стало – показать, какая я есть! Ты стала жадно гоняться за новыми знакомствами, проникая в различные богемные кружки и художественные тусовки, но суть таких сборищ – бесконечные пустые разговоры, в них не делается дело. Ты чувствовала себя там звездой, завладевала вниманием публики, а по существу навязывала себя всяким никчемным кретинам. Конечно, тебе с удовольствием распахивали объятия и сердобольно прижимали к груди. Девушка ты у нас яркая, привлекательная! Не часто встретишь такую натуральную длинноволосую блондинку, с красивыми чертами лица и такими удивительными глазами с призывной сексуальной поволокой. И фигурка у тебя изумительная. Модельная.

Соболев по-родственному потрепал ладонью мои голые ягодицы. Я отдернула его руку. Порой я бешусь, оттого что не могу разобрать – серьезно он говорит или тонко язвит. Кем, в конце концов, я нарисуюсь из его слов – проституткой или городской сумасшедшей?
- Отсюда все твои любови. За открытостью души следовала и открытость тела. Отсутствие постоянства и надежности восполнялось сексуальными экспериментами. Отсюда такая экстремальная чувственность, как у вас с Лолой. Кстати, как она?
- Мы расстались, - призналась я.
- Даже это не имеет значения. Рано или поздно появится кто-то другой, ты не умеешь жить одна.
Какой-то протест шевельнулся в моей душе, но Соболев не дал мне его развить.
- Возможно, я сам лишил тебя уверенности в себе, действовал грубо, по-хамски, когда видел, что тебя вихрем уносит в очередной вираж бесплодных увлечений. Мне казалось, ты все время попусту тратишь время. Сжигаешь эмоции в стремлении быть всем нужной, не думая о том, что творчество эгоистично и требует уединения для накопления. Я издевался и унижал тебя, а потом читал морали, когда ты испытывала очередное крушение и лишалась в такой момент всяких душевных сил. Я гнал тебя и не отпускал. Со злости еще больше привязывал к себе в твоей беспомощности… Честно скажу, ревновал и не хотел тебя терять. А по существу мешал тебе жить… Мой характер многим приносит несчастья. Витя Горст погиб по моей вине. Я ввязался в чистую авантюру, я знал, его нельзя было заставлять снимать тех людей. Это был заказной фильм-компромат, и можно было обойтись средненьким оператором, который снял бы красивые или некрасивые картинки. Все остальное можно было сделать закадровым текстом. А Витя полез в самое пекло, он снял эти нелегальные золотоносные прииски… Настя считает, что я его убил. Возможно, это так, потому что истинных убийц никогда не найдут, и она никогда не почувствует облегчения, эта смерть будет растянута во времени…
Соболев погасил торшер, ночь облепила чернотой высокие окна веранды, стала огромной и пугающей, я крепче прижалась к его груди, вслушиваясь в стук мужского сердца.
- Давай, все закончим. – сказал он в темноте и успокаивающе погладил меня по голове. - Много лет назад я увидел красивую и талантливую студентку театрального института, которая так взбудоражила мои чувства. И хочу сохранить в памяти этот чистый образ, и эти чувства - они будут греть меня в старости, когда засяду за мемуары. Спасибо, что ты была. Я забуду все наслоения последующих лет. Но я больше не хочу влиять на твою жизнь. Ты свободна.

За завтраком мы сидели невыспавшиеся, Светланка рано нас подняла, потребовав деревенского молока. Она держала чашку двумя руками и всасывала парную жидкость пухлыми губками, сверкая глазенками то в мою сторону, то в сторону отца. А мы без всякого аппетита прихлебывали чай и жевали бутерброды.
- Папа, мы сегодня должны выдернуть чикакок из грядки, - сообщила дочь серьезно.
- Чикакок – это чесночок, - рассеянно пояснил Соболев. – Что поделаешь, вокруг нас сельское хозяйство.
- Пришло время собирать урожай чикакока, - Светланке нравилось произносить это название и очень хотелось быть полезной.
- Мамочка, ты уедешь? – вдруг спросила дочь, так, словно давно уже было всеми решено, что я уеду, это в порядке вещей, что мамочка все время куда-то уезжает.
- Скоро осень, - сказала я. – И мы снова будем жить вместе у нашей бабушки. Я найду работу, буду зарабатывать деньги, но обещаю, что каждый день буду сама отводить тебя в садик и забирать.
- Я тебя очень люблю, - Светланка сползла с табуретки, чмокнула меня в щеку мокрыми губками и отправилась в сад. - Я пойду играть.
Ей здесь хорошо, на даче много игрушек и книжек, Соболев старается, чтобы она была довольна и весела, хочет, чтобы она выросла умненькой-благоразумненькой и, наверное, не похожей на маму. А для самой Светланки папа само совершенство – самый красивый и добрый мужчина в мире.
От мамы у нее хоть останется знание того, что в мире есть театр, - на ступеньках веранды дочь сама себе показывает спектакли – сама сочиняет, сама играет, кланяется и сама себе аплодирует. Она еще может себе поаплодировать. Я уже не могу. А так хочется аплодисментов. До слез.
Я действительно решила уехать, Соболев начал меня раздражать и злить. Он так про меня всё хорошо знает – всю разгадал! Я для него – бесхитростная горошинка на ладони! Прозрачный осколок стекла! Извечное мужское самомнение – поставил на мне крест и дальше будет жить спокойно. Ну это мы еще посмотрим! Я еще не прошу у судьбы красивую могилку! Осколок тоже имеет загадочные и острые грани. У Соболева еще отвалится челюсть до самой земли!
Слезы заливали лицо и на душе мерзко, но я заставляю себя думать, что все у меня только начинается – это мои подступы к моим вершинам, а с этих вершин откроются манящие горизонты… И надо будет вновь двигаться к этим горизонтам, неизбежно спускаясь с крутых вершин и преодолевать новые, обдирая кожу и душу.
«Ты свободна… ты свободна…» - стучало в голове, когда по лесной тропинке я одиноко шагала к железнодорожной станции.