Для Джулии Гордис вечерние часы всегда были любимым временем суток. Еще свежи в памяти долгие сумерки, когда она маленькой девочкой сиживала на заднем крыльце родительского дома. Потом, когда Джулия немного подросла и начала помогать матери по хозяйству, они обе все вечера проводили на кухне, превращаясь в жриц, исполняющих таинственный ритуал приготовления пищи. Бабушка к тому времени уже умерла, отец окончательно погрузился в молчание, сведя все общение с внешним миром к злобным взглядам, которыми он изредка удостаивал жену и дочь, отвлекаясь на мгновение от блужданий по закоулкам своей души. Пес постарел, запаршивел и почти весь день лежал в углу, щурясь слезящимися глазами. Печальные эти часы и пустынный дом причиняли Джулии почти нестерпимую боль. День умирал, и она умирала вместе с ним. Поужинав и вымыв посуду, Джулия убегала в свою комнату и отдавалась отчаянию и печали. Она заносила в дневник события прошедшего дня и глотала слезы, глядя в белый, безразличный ко всему потолок.
скрытый текст
рак с Мартином поначалу покончил было с вечерней меланхолией Джулии, однако затем подавленность ее лишь усугубилась. Она поступила на службу, и в ней вновь проснулась давняя привязанность к сумеркам. Только теперь Джулия почти ни минуты не проводила в одиночестве. Она возвращалась с работы около шести, принимала душ, а через пять минут после этого являлся Мартин. В общем, жизнь их текла так равномерно, все в ней было так замечательно отлажено, что Джулия чувствовала себя виноватой, когда вдруг ловила себя на том, что такая жизнь начинает все больше угнетать ее. Затем наступил период, который Джулия впоследствии назвала Днями Больших Потасовок, и она пожаловалась Мартину, что ей хочется почаще оставаться одной. Мартин со свойственной ему любезностью стал возвращаться домой на час позже. Джулия отчаялась объяснять Мартину, что такая свобода по расписанию сродни тому, как если бы огородить лес забором и потом утверждать, что внутри ограды - дикая природа. Конечно, к этому примешивались и другие факторы, обстоятельства и причины, совокупность которых привела в конце концов к разрыву. За разрывом, как водится, последовал период депрессии, на смену ему пришло облегчение, которое, в свою очередь, вновь сменилось стандартной чередой огорчений и трудностей. Единственное, что придавало Джулии силы во время всей этой сумятицы - это ясный, чистый, безмолвный зов сумерек и сознание того, что можно запереть двери и отдаться всеобъемлющей горечи утраты, которой нет названия. Джулия лежала в ванне и грезила наяву. Ванная комната с уходом Мартина значительно преобразилась. Не стало идеального порядка, там и сям появились какие-то баночки, склянки и тюбики. На подоконнике горят ароматические пирамидки, по полу беспорядочно раскидана одежда - неоспоримое доказательство того, что человек живет один и может позволить окружающей обстановке полностью соответствовать состоянию его души. На подносе рядом с ванной - початая бутылка вина и "косяк". Джулия уже выпила стакан вина и собиралась затянуться самокруткой с марихуаной. Теперь, когда она опять одна, Джулия плескалась в ванне по два часа ежевечерне - пила вино, курила, читала, дремала, время от времени спуская остывшую воду и наполняя ванну снова. Длинные черные волосы Джулии плавали в воде вокруг плеч, похожие на морские водоросли. Соски грудей торчали из воды подобно верхушкам айсбергов. Джулия щелкнула зажигалкой и глубоко затянулась самокруткой. Именно в такие минуты, когда она, расслабившись, уходила в себя, и с нее слетал внешний лоск, который Джулия ошибочно принимала за свой истинный стиль, - именно в такие мгновения классическая ее красота становилась наиболее очевидна. Джулия воспринимала весь мир, всю цивилизацию закованной в броню, не делая исключений и для себя. Она отгораживалась от остальных одеждой, официальной манерой держаться в обществе, всячески защищая свою психику от травм. Такое поведение было обусловлено детскими страхами, укоренившимися в ее подсознании.
Джулия лежала в ванной, "травка" уже начала оказывать свое магическое действие, и легкая беззаботность вытеснила из сознания все насущные заботы повседневного бытия. Очнувшись от своих мыслей, Джулия вспомнила о своей давнишней приятельнице Гейл. Дружба Джулии и Гейл очень быстро достигла той степени интимности, которой в наше время и характеризуется в первую очередь духовная близость, - когда двое способны обсуждать самые сокровенные детали безо всякого стыда, достигая тем самым жесткой, суровой достоверности. Гейл должна прийти к Джулии на пару коктейлей в восемь часов.
Джулия в очередной раз вытащила пробку из ванны, обхватила руками колени и сидела в этой позе, пока не ушла вся вода. Ей пришлось приложить немало усилий, чтобы затем подняться, задернуть занавеску и включить душ. Она вышла из ванной и подошла к платяному шкафу, достала из него полупрозрачную ночную рубашку, набросила на себя, потом смешала водку с тоником и, усевшись поудобнее, стала думать над тем, что же она скажет своей подруге...
Звонок в дверь разделил вечер надвое. Приход Гейл, о котором было столь приятно рассуждать лежа в теплой ванне, на самом деле оказался камнем, брошенным в тихую заводь. Джулия вздохнула и, подойдя к двери, открыла ее.
Гейл уселась прямо на ковер, а Джулия тем временем принесла бокалы с вином, блюдце с сыром и вазочку с печеньем.
- Давай выпьем? - предложила Джулия. - Это прояснит наши мысли. - Забавно, сказала Гейл. - когда я думаю о тебе, я всегда говорю себе: "Джулия - моя лучшая подруга". Понимаешь, это как определение "Джулия-моя-лучшая-подруга". А вот сейчас мы сидим тут, и я вдруг понимаю, что совершенно не знаю тебя. Странно, правда? Столько лет прошло, а я вдруг поймала себя сейчас на мысли, что никогда прежде не видела твоих слез. И у нас с тобой куча тем, которых мы прежде не касались.
- Наверное, нам было просто приятно находиться в компании друг друга, и мы не нуждались в... - начала было Джулия, но осеклась и покачала головой. - Нет, ерунда все это. Как раз я очень нуждалась в чьей-нибудь помощи, но боялась показаться навязчивой.
- А ты знаешь, что я была увлечена Мартином? - спросила Гейл. Джулия сбросила туфли, отрезала кусочек сыра и положила его себе в рот:
- Нет, я не знала.
- Я почти влюбилась в него, когда посещала оздоровительный центр. Для меня было таким ударом, когда я узнала, что Мартин женат. Но я сказала себе сразу: "Убери-ка, подруга, свою п... подальше от этого красавца". А в тот же вечер он нас познакомил. Ты мне сразу очень понравилась. Я еще подумала: "Может, я и потеряла славного жеребца, зато приобрела настоящую подругу. А это такая редкость! "
- Ты мне тоже очень понравилась, - сказала в ответ Джулия. - Встречи с тобой действовали на меня чрезвычайно благотворно. Мы тогда как раз вернулись из Европы, и у нас начался первый этап семейного кризиса. К тому же я только-только поступила на работу к Эллиоту, и мне приходилось осваивать все на ходу. В общем, я постоянно пребывала в жутком стрессе. Знакомство с тобой стало своеобразной передышкой в этой. бешеной гонке. - Что у тебя было с Мартином? Я имею в виду - на самом деле. Если отбросить прочь всякую ерунду?
Джулия потянулась и переменила позу. Облокотившись о диван, она заложила ноту за ногу. Белый халат ее распахнулся, оголив колени. Гейл поймала себя на том, что не может оторвать взгляда от обнаженных бедер Джулии. Волосы Джулии рассыпались по плечам, в вырезе халата виднелась полуобнаженная грудь. Гейл перевела дыхание. Ей вдруг страстно захотелось обвить руки вокруг талии своей подруги и зарыться лицом в ее колени.
- Сначала мне просто хотелось выйти замуж, - начала Джулия. - Ты же прекрасно знаешь, как в нас с детства вдалбливают, что "главное для девушки - выйти замуж". - Джулия рассеянно огляделась по сторонам. У тебя не найдется сигаретки? - Нет, - ответила Гейл, - но у меня есть "травка". Хочешь "засадить косячок?" - Вообще-то я ее уже курила сегодня, но почему бы не побаловаться еще? Гейл порылась в сумочке, достала оттуда изящный портсигар, раскрыла его и вынула тонкую самокрутку. - Товар прямиком из Таиланда. Сто семьдесят долларов за унцию. Джулия восхищенно присвистнула, а Гейл подумала, что именно так будут выглядеть губы ее подруги при поцелуе.
Гейл зажгла самокрутку, затянулась и передала "косяк" Джулии. Та наполнила свои легкие наркотическим дымом и вернула самокрутку Гейл. Ритуал этот продолжался несколько минут, и к моменту, когда от самокрутки остался крохотный окурок, на обеих дам обрушился целый каскад разбуженных в глубинах подсознания эмоций.
- Кайф...- прошептала Гейл, откинулась на подушки, расстегнула ремень на юбке, вытащила блузку и съехала на пол.
- Включу-ка я музыку, - решила Джулия и направилась к стереопроигрывателю. Когда она вернулась к дивану, Гейл уже "поплыла". Юбка ее задралась выше колен, и Гейл успела расстегнуть верхние четыре пуговицы на блузке. Она полулежала, глядя в потолок остекленевшими глазами. - На чем мы остановились? - спросила Джулия, и тоже прилегла на ковер. - На твоей жизни с Мартином, - сонным голосом напомнила Гейл. Джулия вздохнула и вернулась к своему рассказу:
- Ну да... Потом мне стала надоедать расписанная на круглые сутки жизнь. Я словно работала в двух местах: у Эллиота - с девяти до пяти, и дома, у Мартина - с пяти и до следующего утра. И когда я заглянула в собственную душу, мне вдруг стало ясно, что я скорее брошу "работать" на
Мартина, чем на Эллиота. Во-первых, это не доставляло мне особого удовольствия, и, во-вторых, этот мой "труд" не оплачивался. Дальше все уже было делом времени. - А что Мартин?
- Кто его знает? Мартин - не из простых натур. Но я думаю, что в разводе, как и в женитьбе, бывают заинтересованы обе стороны. Наверняка, его тоже тяготила наша совместная жизнь. Во всяком случае, последние несколько месяцев перед разрывом были просто невыносимы. По ночам мы лежали в постели и тихо ненавидели друг Друга.
- А я и не подозревала, - сказала Гейл. Приподнявшись на локте, она внимательно посмотрела на лежащую рядом Джулию. Под воздействием наркотика Гейл на мгновение утратила свое "это" и увидела Джулию глазами мужчины. Ее привело в восторг аппетитное, слегка расслабленное тело подруги. Потом Гейл вернулась в собственную телесную оболочку, но восторг ее так и не покинул. "Это вожделение, - подумала Гейл. - то, что я испытываю сейчас, - называется вожделением".
- Потом начался самый жуткий период, - продолжила Джулия. Я никак не могла выбраться из семейного капкана. Знаешь, узы брака обладают поразительным свойством: когда рвешь их, рушится все вокруг. Джулия, повернув голову, взглянула на Гейл и обалдела, увидев, как ее подружка смотрит на нее. Все чувства Гейл были явно написаны на ее лице, что Джулия не могла ошибиться. Но ведь она не делала ничего такого, что могло бы придать их беседе эротический оттенок?
- Гейл, в чем дело? - спросила Джулия.
- Что-то у меня все мысли сметались, - ответила Гейл. - Мне вдруг показалось, что комната битком набита людьми.
- Извини. Я не хотела вгонять тебя в депрессию.
- Нет-нет, все в порядке. Я хочу, чтобы ты продолжила свой рассказ. Я должна знать и об этой стороне брака, если уж собираюсь замуж. А то все говорят, что их семейная жизнь будет отличаться от обычных серых браков, а потом оказывается, что у всех ~ одно и то же. Я, например, тоже заранее утешаю себя тем, что мы с Эллиотом, в крайнем случае, сможем позволить себе иметь по квартире. И потом, Эллиот ведь постоянно в разъездах, так что я буду видеть его далеко не каждый день, - Гейл дотронулась до руки Джулии: - Я, наверное, слишком расчетлива, да?
- Нет, детка, - ответила та, гладя руку Гейл. - Было бы глупо, если бы ты не просчитала все заранее. Другое дело, что все твои планы могут полететь ко всем чертям, как только ты действительно выйдешь замуж. Как только ты ставишь свою подпись на брачном свидетельстве, - ты превращаешься в человека, попавшего в чужую страну. Не знаю, как это объяснить тебе... Словно ты вошла в комнату, и за тобой захлопнулись все двери. -А ты не знаешь, есть ли отсюда выход, да?
Они становились все раскованнее. Рука Гейл пылала огнем. У Джулии бешено заколотилось сердце. Обе тяжело дышали. Женщины лежали на полу, пытаясь разобраться в своих ощущениях, обострившихся под воздействием марихуаны раз в сто.
Джулии вдруг захотелось сорвать с себя рубашку. Она стала как бы растекаться по ковру. Щелкнул проигрыватель. Закончилась первая пластинка, и Джулия вдруг поняла, что совсем не слышала музыки. Хитроумная автоматика сама сменила диск, и комнату наполнил собой голос Джуди Коллинс, которая пела что-то про жизнь и облака. Джулия вытянулась, правая рука ее вдруг наткнулась на руку Гейл. Она хотела тут же отдернуть руку, но Гейл внезапно переплела свои пальцы с пальцами Джулии. Та сразу запаниковала, испугавшись неизвестно чего, но потом глубоко вздохнула и успокоилась. Контакт был достигнут.
Гейл с трудом сдерживала свои чувства. Она хотела Джулию. Хотела сжать ее в своих объятиях, прижаться сосками к ее грудям, сдавить бедра Джулии своими ногами. Хотела целовать ее, хотела зарыться меж ног Джулии, чтобы вдохнуть ее мускусный аромат и попробовать на вкус тягучее, клейкое наслаждение. "Это безумие, - осаживала себя Гейл. -Мне нужно держать себя в руках". Но в ту самую секунду, когда Гейл решила отодвинуться от Джулии, та сама схватила подружку за руку. Гейл ценой нечеловеческих усилий удалось сдержать себя: она готова была наброситься на Джулию и изнасиловать ее.
Но тут Джулия сама дотронулась до руки Гейл, и обстановка мигом разрядилась. "Господи, все ведь гораздо проще, - подумала про себя Гейл и облегченно вздохнула. - Хорошо, что я не натворила никаких глупостей".
Прошло полчаса - если измерять время хронометром. Или несколько месяцев - если измерять музыкой. Или прошла целая вечность - если мерить время глубиной дыхания Джулии и Гейл. Первой очнулась от наркотических грез Джулия. Она словно заново родилась и смотрела теперь на мир глазами младенца, удивляясь каждому предмету и каждому оттенку цвета. Пошевелив левой рукой, Джулия обнаружила, что та будто приклеилась к руке Гейл. Неловкое движение Джулии разбудило ее подругу, и Гейл, тихо застонав, открыла глаза. - Где мы были? - спросила она.
- В других мирах, - ответила Джулия.
- Знаешь, я еще никогда не "путешествовала" в компании с другим человеком, - призналась Гейл. - Я тоже. Честно говоря, когда я одна, мне "путешествие" почти никогда не удается. Обычно на меня потоком обрушиваются мысли. А с тобой - даже не могу выразить это словами... Понимаешь, ты вытеснила собой все мои мысли... - А ты ощущала мое присутствие? - спросила Гейл. Джулия слегка приподнялась и оперлась спиной о диван. - Да, - ответила она. - Мы попали в какое-то место, где все было фиолетовым. Удивленная Гейл тоже приподнялась.
- Точно, - сказала она. - Такая фиолетовая пыль, сквозь которую угадывались силуэты горных вершин.
-Ну да, - согласно кивнула Джулия. - А вдалеке блестело темно - пурпурное озеро. Гейл широко раскрыла глаза.
- Я видела то же самое! - воскликнула она. - Мы были там вместе! - Телепатия...- благоговейно прошептала Джулия. - Значит, она все-таки существует. Только это не чтение чужих мыслей, это мысленное путешествие вслед чужим фантазиям... Нет, не то. Мне трудно сформулировать...
- Нет нужды, - улыбнулась Гейл, поглаживая руку Джулии. - Я же была рядом. Нам не нужно слов.
- Нам...не нужно...слов... - эхом отозвалась Джулия. Каждое слово этой фразы впечатывалось в ее естество подобно тому, как левые боковые удары опытного боксера раз за разом достигают соперника, пребывающего в состоянии грогги. Джулия вздрогнула, и по телу ее побежали мурашки. - Милая, - шепнула вдруг Гейл, инстинктивно двинулась вперед и крепко обняла Джулию. Та еще с минуту дрожала в объятиях подруги, прежде чем успокоилась. Вскоре уже не было нужды сжимать Джулию в объятиях, однако ни одна из женщин даже не пыталась высвободиться. Наоборот, Джулия медленно подняла руки и нежно сплела их вокруг талии Гейл. В течение секунды они как бы привыкали друг к другу, а потом прижались как настоящие любовницы.
Никто из них прежде не имел столь длительного контакта с телом другой женщины. Груди их соприкоснулись, и подругам вдруг стало жарко.
Тем не менее, в действиях Джулии и Гейл пока отсутствовал элемент эротики, ибо ни одна из них не была готова к подобному развитию событий. Кажется, что от объятий до поцелуя, от поцелуя до ласк, и от ласк до полового акта - всего пара шагов. Однако в этих еле заметных переходах от одного состояния к другому все же можно отыскать точку, в которой количество перерастает в качество. Лишь в этом пункте, которого Гейл и Джулия пока не достигли, начинаются владения Королевства Эротики.
И Гейл, и Джулия прекрасно понимали, чем чревато перешагивание через эту грань. И потому они освободились из объятий друг друга. А потом каждая из них посмотрела в глаза другой. - Гейл, - сказала Джулия, - я люблю тебя. Глаза Гейл увлажнились.
- Я тоже. Господи, вот уже три года мы любим друг друга, даже не подозревая об этом. - Да, это так. Я помню, как во мне вспыхнула радость при первой же нашей встрече. Если бы ты была мужчиной, я распознала бы свое чувство сразу же. Гейл кивнула.
- Так что же нам мешало? Секс? Ты считаешь, что мы боялись секса и потому не хотели признаться себе в том, что любим друг друга?
- Нет любви без секса, - ответила Джулия. - Ты же сама это знаешь. Такой любви, которой я одержима сейчас, без секса не бывает.
Гейл в знак согласия прикрыла веки, а когда вновь открыла глаза, то стала походить на девушку, которой сейчас предстоит стать женщиной. - Ты хочешь, чтобы мы занялись сексом? - спросила она. - Да, мне бы этого хотелось, - ответила Джулия. - И тебе тоже, не правда ли? Но что это будет означать? К чему приведет?
- Джулия на мгновение замолчала. - Мне нужно покурить, - сказала она через несколько секунд. - Поищу в тумбочке.
Она встала, запахнула халат, повязала пояс и отправилась в дальний конец комнаты. Ее слегка пошатывало после вина и "травки". Порывшись в ящике ночного столика, она обнаружила там смятую пачку "Филип Моррис", выудила оттуда сигарету, и, прикурив, глубоко затянулась табачным дымом. Затем выпустила целое облако сизого дыма - вздохнула с облегчением, провела ладонью по лицу, пытаясь собраться с мыслями, и, повернувшись, направилась обратно, И вдруг остановилась на полдороге. Гейл куда-то исчезла. Джулия не видела своей подруги, но чувствовала, что та где-то рядом. Ей показалось, что воздух позади дивана странным образом сгустился. На Джулию вдруг нахлынули дурные предчувствия, и она бросилась к дивану с бешено колотящимся сердцем.
- Гейл? - позвала Джулия. В первую секунду она не заметила лежащую позади дивана Гейл, и ей показалось, что подружка ее просто растворилась в воздухе. А потом у Джулии перехватило дыхание: Гейл лежала на диванных подушках совершенно голая. Джулии вдруг померещилось, что она разглядывает саму себя. Прежде ей почти не приходилось видеть обнаженное тело другой женщины. Правда, пару раз в парную оздоровительного центра входили дамы, которые считали излишним повязывать полотенце вокруг бедер - но там нагота вполне соответствовала обстановке. Джулия не знала, что делать: продолжать смотреть на Гейл или отвернуться. Гейл же тем временем вздрагивала всем телом от возбуждения. Она лежала, запрокинув правую руку за голову, левая свободно покоилась вдоль туловища. Полные груди слегка свешивались по обе стороны туловища. Правая нога была согнута в колене, а левая вытянута вдоль края дивана, - так что Джулии удалось разглядеть бледно - розовые срамные губы Гейл под кучерявым треугольником волос на лобке. Все дольше взгляд Джулии задерживался на сосках Гейл - темно-пурпурных окружностях идеальной формы. Гейл глубоко дышала полуоткрытым ртом, глаза ее превратились в два знойных зеркала, в которых Джулия разглядела свое отражение. - Гейл... - у Джулии сорвался голос. - Почему бы нам не побыть нагишом? - спросила Гейл. - Гейл... - вновь прошептала Джулия.
- Почему бы нам не заняться любовью? Если нам этого хочется? Кто сказал, что любовью могут заниматься только мужчина с женщиной?! Кто это сказал, Джулия? Откуда этот дурацкий закон? - Гейл вдруг улыбнулась. - Садись, дорогая. Чувствуй себя как дома. У Джулии недобро засверкали глаза. Она поднесла сигарету к губам, затянулась, отшвырнула окурок прочь и, запахнув халат, превратилась в матрону, которая сейчас будет отчитывать нашкодившего мальчишку.
- Не думаю, что мне хочется продолжать эту игру, - ледяным тоном заявила она. Гейл одним рывком вскочила с пола - да так неожиданно, что Джулия едва не упала, отступая на шаг.
- Мне что, силой тебя взять?! - закричала Гейл. - Как это проделывают с тобой мужчины, да?! Ну-ка, что там у нас под халатом? - Гейл ухватилась за воротник ее халата, и как ни силилась Джулия воспрепятствовать Гейл, все же ей пришлось отступить под натиском подруги. Гейл стянула халат с плеч Джулии и одним рывком распахнула его. Халат упал к ногам Джулии, и та тоже оказалась нагишом.
Глаза Джулии метали молнии, но нижняя губа предательски задрожала. Она сжала ноги, но руками прикрываться не стала, а лишь стиснула пальцы, - и обе женщины застыли: одна в агрессивной, другая - в оборонительной позе. Похоже, ни Гейл, ни Джулия не ожидали, что зайдут так далеко.
Одежда стала таким необходимым атрибутом нашей жизни, что раздевание превратилось в нечто самоценное. Подумать только, ведь многие нажили себе миллионные состояния на выпуске картинок, которые не содержат в себе ничего, кроме изображения женщин, внимательно рассматривающих свои гениталии - так, будто они совершают невесть какое открытие. Все же Джулия понемногу пришла в себя и начала воспринимать свою наготу более естественно. Гейл, пораженная собственной безрассудностью, удивленно покачала головой - Ну что? - вдруг улыбнулась Джулия. - Вот мы и голые. Что дальше? - Теперь нам надо успокоиться и постараться насладиться предстоящим вечером, - ответила Гейл. - Я не думаю, что стоит искусственно форсировать события. Мне уже и без того хорошо. - Что ж, если мы собираемся дефилировать в чем мать родила, то я, пожало, затоплю камин. - Замечательно, - одобрила ее идею Гейл. - А я приготовлю нам что-нибудь выпить и сверну еще один "косячок". - Она бросила недовольный взгляд на проигрыватель: - Господи, у тебя нет ничего поритмичнее? А то мне словно патоки в уши налили. - Что-то ты раньше не критиковала мои вкусы, - заметила Джулия. Подружки вопросительно уставились друг на друга. Потом Гейл криво усмехнулась: - Вот переспим друг с другом - тогда, может, вообще друг другу разонравимся. - Можно радио включить, - поспешно сказала Джулия, сворачивая неприятную тему. - Ладно, - сказала Гейл. Она подошла к стереосистеме, переключила рычажок и настроилась на 104,7 FM. Джулия повернулась было к камину, но, услышав музыку, взглянула на Гейл. Та стояла возле колонок, покачиваясь в такт ритмичной музыке. Взгляд Джулии остановился на ягодицах Гейл - те словно зажили собственной жизнью, посылая Джулии недвусмысленные сигналы. Джулии вдруг захотелось пересечь комнату и положить свою руку на темную щель, подрагивавшую, словно тень веточки на водной глади быстрого ручейка. Но Гейл крутанулась вокруг собственной оси и направилась на кухню. - Водка с тоником тебя устроит? - раздалось оттуда.
Да! - крикнула в ответ Джулия, и звук собственного голоса вырвал ее из грез. Она откинулась на диванные подушки, чувствуя, как повеяло от камина приятным теплом. Совершенно ясно, что они с Гейл займутся сегодня любовью. Это было так неожиданно. Она совершенно не готова к этому. Джулия примерно представляла, какие она будет испытывать ощущения, но внутренний голос вдруг начал нашептывать ей. что то, чем они с Гейл собираются заняться, может потрясти все устои цивилизации, как это уже случилось десять тысяч лет назад. В этом смысле Джулия, воспитанная на статейках из "Космополитен", коренным образом отличалась от бесчисленной армии лесбиянок, которые считают физическую близость между женщинами частным делом каждого. Те люди, которые понимают, что суть проблемы не в сексе, а в свободе секса, очевидно, посмеялись бы над Джулией и Гейл, но что поделаешь - подруги не знали о том, что гомосексуальная любовь стара как мир, который , как видим, пока что цел. Через несколько минут вернулась Гейл - красивая, юная, с очаровательной, дружелюбной улыбкой на губах. Она несла поднос, на котором стояли два запотевших бокала и лежала самокрутка с марихуаной - билет в мир телепатии и чувственности. Гейл присела рядышком. Джулия следила за ней, как кошка следят за игрой теней. Это было удивительное чувство - наблюдать за привычными жестами человека, которые вдруг приобретали совершенно новые оттенки, поскольку жестикулирующий, человек был неодет. "Я, похоже, еще не видела в жизни ни одного человека, - подумалось Джулии. -Я принимала за людей их одежду". Они подняли бокалы.
- Выпьем за... За что? - спросила Гейл. - За настоящее, - не задумываясь ответила Джулия. - И за будущее, - добавила Гейл.
Подруги улыбнулись друг другу и осушили стаканы. Поставив бокал на поднос, Гейл взяла самокрутку и вопросительно взглянула на Джулию. Та кивнула, слегка улыбнувшись: - Не будем ли мы сожалеть об этом завтра?
Гейл зажгла самокрутку, глубоко затянулась и передала "косяк" подружке. Вновь повторился давешний ритуал, только теперь, затянувшись в очередной раз, Гейл вдруг приблизилась к Джулии, прижалась губами к ее рту и выдохнула наркотический дым, наполнив им легкие своей подруги. Все это произошло так быстро, что Джулия даже не успела сообразить, что Гейл ее, по сути, поцеловала. Грудь Джулии наполнилась теплом, губы ее затрепетали. Глаза Гейл приветливо улыбнулись. Джулия выдохнула дым, и Гейл повторила предыдущую манипуляцию. На этот раз губы их слились в долгом поцелуе, и подруги едва не задохнулись. - Не знаю, - сказала, наконец, Гейл, переводя дыхание. - Я, во всяком случае, сожалеть о сегодняшнем вечере не буду. Никогда еще мне не было так хорошо. Если бы я была мужчиной, я попросила бы твоей руки. - Я уже замужем, - напомнила Джулия. - А я помолвлена, - вздохнула Гейл. - Значит, дело безнадежное, - решила Джулия.
Они докурили "косяк" до конца и начали передразнивать друг друга, и , не в силах более сдерживать смех, громко расхохотались. Насмеявшись вдоволь, Гейл и Джулия вдруг мигом протрезвели и даже как-то притихли.
- Ну что, - сказала, наконец, Джулия нерешительно. - Займемся любовью? Гейл начала было отвечать, но осеклась на полуслове. Подтянув колени, она обхватила их руками и замерла в этой позе. Потом тяжело вздохнула, закрыла глаза и склонила голову к коленям. Несколько минут Гейл сидела совершенно неподвижно. Джулия не спускала глаз с подруги, чувствуя непривычную дрожь в животе. - Как ты себя чувствуешь? - спросила Джулия. - Как школьница перед первым свиданием, - ответила та. - О, Господи! - воскликнула Джулия.
- У меня такие судороги в животе, что видишь - приходиться сжиматься в комок, чтобы не рассыпаться, - улыбнулась Гейл. - А ты как? - Как школьница перед первым свиданием, - ответила Джулия. - Похоже, телепатия действительно существует. Вот и преодолен последний барьер. Гейл встала и протянула руки к Джулии. Та потянулась к ней, обвила руки вокруг талии Гейл и зарылась в ее живот. Она так крепко сжала Гейл, что у той аж заболела спина. Упершись ладонями в плечи Джулии, Гейл попыталась ослабить ее хватку, но вдруг сообразив, чего хочет Джулия, выгнулась, прижавшись животом к лицу подруги. Джулия потихоньку начала опускаться все ниже. Гейл почувствовала первое нежное прикосновение ее языка к своему пупку. Она была почти готова позволить Джулии продолжить путь к влагалищу, но вдруг поняла, что не может допустить того, чтобы ЭТО произошло подобным образом.
Дождавшись, когда Джулия начала осыпать поцелуями ее лобок, Гейл резко отвела руками голову подруги в сторону и заставила Джулию встать с пола. Гейл по - прежнему не выпускала голову
Джулии из своих рук, и как ни старалась та отвести взгляд, все же пришлось ей взглянуть Гейл прямо в глаза. Обе подруги прикрыли веки. - это слишком важно, - сказала Гейл. - Я хочу дождаться прилива возбуждения. Джулия закусила нижнюю губу и всхлипнула:
- Я так боюсь, - захныкала она. - Боюсь делать это, боюсь возненавидеть себя. А вдруг... вдруг я стану лесбиянкой?
- Тогда и я стану лесбиянкой и составлю тебе компанию, - улыбнулась Гейл и потянулась губами к Джулии. Та слегка приткрыла рот, и подружки осторожно поцеловались, потом еще раз. А на третий раз впились друг в друга долгим поцелуем и слились в одно целое. Но все поцелуи когда-то кончаются. Гейл высвободилась из объятий Джулии и медленно опустилась на пол. Легла лицом вверх, широко раздвинула ноги, согнула их в коленях и крепко уперлась в ковер. Глазам Джулии предстало раскрытое влагалище Гейл. Джулия не могла оторвать от него глаз. Протянув руки к промежности Гейл, она раздвинула ее большие половые губы, словно кулисы на сцене. Джулия увидела розовое губчатое кольцо вокруг отверстия, розовые складки и завитки волос, поблескивающие в отсветах огня. Джулия продолжала рассматривать влагалище Гейл. Та вдруг тихо застонала, и по внутренней стороне ее бедер пробежали легкие судороги. Дыхание Джулии участилось, колики внизу живота прекратились и сменились растекшимся по всему телу теплом. Соски ее отвердели, промежность стала влажной. Но самое главное - Джулия вдруг почувствовала, как наполняется слюной ее рот, изжаждавшийся по тому магическому соку, которым стало истекать в этот момент влагалище Гейл. Джулия облизнулась и приблизила губы к благоухающей щели, открыла как можно шире рот и втянула в себя большие половые губы Гейл. Та вскрикнула и прижала руками голову Джулии к своей промежности. Затем напрягла внутренние стенки влагалища и наполнила рот Джулии вязкими, тягучими выделениями. Джулия жадно сглотнула и принялась лизать влагалище Гейл. Потом подвела руки под ягодицы Гейл, раздвинула их и ввела в увлажнившееся анальное отверстие указательный палец. Гейл охнула и сделала встречное движение тазом, поглубже насаживая себя на раздирающего ее плоть пришельца. Она еще шире раздвинула ноги, и Джулия совсем потеряла голову. "Так вот в чем, оказывается, дело, - промелькнуло в голове Джулии. - Вот почему все мужчины как голодные лижут нас между ног". Затем исчезли всякие мысли. Их поглотило влагалище Гейл. Почувствовав, что Гейл приближается к оргазму, Джулия словно лишилась рассудка. Она никогда еще не видела оргазма другой женщины. Все происходящее стало казаться Джулии нереальным. Вернее, сверхреальным. Ей вдруг померещилось, что кончает не Гейл, а она сама. Гейл между тем сжимала ягодицы все быстрее и ритмичнее двигала тазом. Потом начала тихо постанывать и принялась ласкать свои груди. Совершенно не отдавая себе отчета в своих действиях, Джулия тоже задвигалась и стала тереться лобком о ковер. Стороннему наблюдателю в этот момент было бы совершенно очевидно, что две женщины превратились в одно сплошное пульсирующее наслаждение. Джулия все глубже и ритмичнее погружала свой палец в анальное отверстие Гейл. впиваясь языком во влагалище словно голодный зверь. Гейл начала мотать головой, почти крича от удовольствия. Она была близка, очень близка к оргазму. Джулия еще яростнее впилась в нее губами, и Гейл кончила. - Господи! Господи! - завопила она во весь голос, изливая свои соки в широко открытый рот Джулии. Терпкий их привкус окончательно свел с ума Джулию, и та, бешено втираясь лобком в ковер, кончила через несколько секунд вслед за Гейл.
Потом они долго лежали, приходя в себя и восстанавливая дыхание. Немного оклемавшись, Гейл развернулась на сто восемьдесят градусов.
- Теперь моя очередь, - сказала она, раздвигая ноги Джулии и раскрывая ее влагалище. Приблизив губы к промежности Джулии, Гейл лизнула ее клитор. Джулия вздрогнула, словно очнувшись ото сна, и почувствовала, как между ног разливается тепло. Открыв глаза, она обнаружила, что влагалище Гейл находится всего в паре сантиметров от ее рта. -О-ox! - выдохнула Джулия, и обе женщины одновременно впились друг в друга, уносясь в страну запредельного блаженства. После оргазма, длившегося, казалось, целую вечность, подруги забрались в постель, обнялись и уснули, слившись в поцелуе.
В эти минуты они не задумывались о том, что ожидает их завтра. Единственное, что для Джулии и Гейл сейчас было важно, - они рядом и им хорошо вместе. В этот вечер они смогли понять то, что не понимали долгие годы - все это время они любили и были нужны друг другу...
Roza Grig
дата:
Отнеситесь к этим стихам с юмором... ******************
Н. Воронцова-Юрьева
Три часа в блаженстве онемелом я лежала (судя по часам), то тебя разглядывая в целом, то тобой любуясь по частям.
Ты молчала, нежная, нагая, в тишине свою вздымая грудь. И никак решиться не могла я у тебя потрогать что-нибудь.
Ты спокойно это принимала, терпеливо глядя в потолок, а потом порядочно устала и уснула, сладко, как сурок.
21.12.98.
***
Я посетила скромный домик, пройдя пешком дремучий лес, неся в руках рассказов томик, чтоб в дверку узкую пролез.
Мне было в домике уютно: вокруг дремучие кусты, - но в них угадывались смутно давно знакомые черты.
Был домик сказочным, но всё же я где-то видела его: о, до чего ж всё в нём похоже на орган тела твоего!
С тех пор мой разум помутился и дрожь застыла в волосах. Мне домик твой ночами снился в шальных гипюровых трусах.
Как вышло так? - не угадаю, но, в дверь какую ни войду, опять, как в домик, попадаю в твою дремучую п...ду.
21.12.98.
***
Оно об меня потиралось, - Я знала об этом давно, - Началом оно называлось, У женщин бывает оно.
Хотелось ему потираться, Прижавшись ко мне сквозь бельё, И вот - не смогло удержаться, в колено уткнувшись моё.
И думала я, в одеяло стыдливо не пряча лица: бывает у женщин начало, но нету у женщин конца!
20.12.98.
Roza Grig
дата:
А. Аксенова. "Стерва"
Да что вы понимаете в Любви, Поэты! Стихи, стихи, стихи... Сонеты!.. Я ваших строк разрушу торжество Порочной страстью. Как много снега намело Ненастье.
скрытый текст
- Юля, выслушай меня, пожалуйста. - Мне некогда, я работаю. - Тебе придется меня выслушать сейчас. - Ты права, тебя не остановишь, говори. Но я не гарантирую, что буду слушать. - Выслушаешь. Я нашла прекрасный вариант квартиры для нас обеих. - Прекрасно. Давай телефон. Но сегодня я никак не смогу. - Сегодня же! Тебя там ждут. Мне невыносимо жить вместе с тобой. - Ты сама мне надоела! Наконец-то мне есть куда деться! Завтра же!.. - Сегодня! - Сама уебывай сегодня! - Ах ты, стерва!.. - Сама стерва! Я схватила написанные только что ею листки будущей статьи и ударила ее ими по подбородку. Она вскочила и бросилась на меня. Я плохо помню, что было потом. Осталось пять царапин от ее ногтей на моей руке - она вцепилась в нее и оттолкнула меня в угол комнаты. Я сопротивлялась - и пуговица на моей сорочке раскололась надвое. Ненависть и ярость - глаза в глаза, злость и готовность броситься на колени - друг против друга. - Если ты еще раз посмеешь меня ударить, я убью тебя... этим стулом! - Не убьешь! - У тебя психология раба! Я тебя даже не ненавижу, мне на тебя срать! - Зачем ты так? Я ведь могу ответить. И не словами! - Да я ничему не удивлюсь. Своей жизни нет - чужую ломаешь! - Как ты можешь говорить такие вещи?! - Ты меня еще не до такого доведешь... - ...Ну, и где теперь моя пуговица? Год назад мы прогуливались по морскому берегу в Коктебеле, любовались профилем Волошина, ели виноград и слушали играющий на набережной духовой оркестр. В образовавшемся кругу танцевала немолодая пара, единственные, кто осмелился блеснуть своим знанием вальса, а, может быть, подумала я тогда, их любовь настолько охраняет их ото всяких обсуждений, что их сейчас совершенно ничего не интересует, кроме танца, они ничего не чувствуют, кроме прикосновений, кроме запахов лета и моря, запутавшихся в их волосах и одежде. Их мысли заняты только угадыванием движений друг друга, а их глаза... - сколько в них радости и восхищения жизнью. Над набережной неслась забытая, годов семидесятых, песня - "А все-таки море останется морем, и чем-то похоже оно на тебя...". И тогда я, грешная, подумала: "Как жаль, что я никогда не смогу повести ее также на "пятачке", охватив рукой ее талию, легко и просто распоряжаясь своим и ее телом. Мы довольно долго стояли и смотрели. Она тоже жалела. О том, что здесь не с кем потанцевать, и о том, что она все равно не умеет вальс, и, наверное, о том, что Петр сейчас далеко, а до возможной встречи с ним, до осени - еще 24 дня и их надо прожить здесь. Юлечка влопалась в отношения со мной, как кур во щи. К моменту встречи с ней мне всем моим чувствам не хватало только образа, для вспышки страсти не хватало только этих рук, покрытых тонкой сеточкой вен, проходящих так близко к коже, этих глаз, погружающих в неведомые жуткие глубины, этих губ, тонких, обещающе-сладких, как две аккуратно нарезанные дольки арбуза. Мы тогда еще жили в студенческом общежитии. И Юлия стала тем чаще стучаться в мою дверь, чем чаще ощущала голод по тому, что недополучала с мужчинами - и по восхищению, по восторженности, поклонению и преклонению, по непрерывным уступкам, а главное - по Любви. Любви самой естественной - ни за что, для которой ничего не надо было делать, почти родственной, и почти страсти... и без всяких посягательств. С Юлией мы пили бесконечный чай на двоих, говорили ни о чем, или о поэзии Возрождения. Однажды, разглядывая меня (она любила это делать), она сказала, что подобрала для меня потрясающий грим. И как ей странно, что я не пользуюсь косметикой, ведь возникает несоответствие между внутренним и внешним. И что она готова восстановить гармонию... Я полулегла на пол, положив голову на кровать. А она склонилась надо мной с косметикой. Полтора часа Юлия, жарко дыша мне в лицо, прикасалась ко мне своей грудью пятого размера, ее руки непрерывно трогали мои лицо, шею, волосы... Она была тактична и ласкова в своих прикосновениях. И тогда, внезапно, как будто надо мной взметнулась от испуга птица или раздалась давно забытая, волновавшая когда-то мелодия - я испытала силу желания, направленного на нее. Во времена моего детства и юности на экранах кинотеатров блистали Жан Марэ и Ален Делон, процветала романтика целомудренной любви. Прекрасные дамы в изящных туалетах убегали от страстных и похотливых злодеев, чтобы поцеловаться с главным героем в финале фильма. Киносценарии, которые должны были запрограммировать выражение наших чувств на десятилетие вперед. А дома, рано овдовевшая мама пыталась забрать у жизни недобранное с отцом. Я помню их: дяди Юры, дяди Гены, дяди Славы... Эти имена стали ненавистны мне на всю жизнь. Они приходили за мамой, когда им хотелось переспать с женщиной. Один был всегда пьян, и, когда он был особенно пьян, мама не открывала ему дверь, трусливо пряталась в спальне и просила бабушку сказать, что ее нет дома. Романтика маминых увлечений! Дядя Гена был спекулянт и татарин. Он до сих пор уверен, что осчастливил маму, научив ее делать деньги, перепродавая дефицитные товары на рынке. "Никакая работа не даст тебе столько", говорил он, потряхивая своим целлофановым пакетом с купюрами. Совместные с мамой заработки на базаре они делили пополам, тратить деньги на меня Гена отказывался и складывал свою часть в пакет. Моя мама. пробегала за ним около четырех лет. С моего шестого по десятый класс. А с десятого класса материнская любовь и понимание потеряли для меня ценность. У меня как-то вдруг исчезло доверие к женщине, избирающей мужчину в похотливой спешке. - Через десять лет я - старуха, - кричала мама в ссоре с бабушкой, а я еще не жила! Не мешайте мне! Я не мешаю своей маме, не сержусь на одноклассников, которые в шестом классе прозвали меня Василисой Прекрасной, вложив в это прозвище всю детскую ненависть к подростковой некрасоте. Они, мои тогдашние обидчики, наверное, много пьют сейчас, матерятся на работе, ругаются до драки с женами и заигрывают с продавщицами в винных магазинах. Их судьбы вызывают во мне сострадание, я их понимаю, но никогда не прощу. А тогда, в школе, когда Любовь торопливо проходила мимо меня, сопровождая парочки моих одноклассников и одноклассниц, оставляя меня одну у стены на танцплощадке, когда по ее повелению я плакала ночами после вечеринок, на которых не находилось желающих меня проводить, я не понимала ничего. Но главное - я не поняла правила игры, в которую пригласила меня сыграть любовь. Первый ход сделала она. Второй я: не успев сказать мужчинам "люблю", я сказала "ненавижу". И взяла следующую карту из колоды... Сначала я думала, что играю в эту странную игру время от времени, коротая часы до того, как влюблюсь по-настоящему... Моя колода сохранила тепло рук актрисы Людмилы Гурченко, протоптавшей во мне дорожку любви, бесчисленные телячьи нежности одноклассницы Ленки, неудачно скакавшей по той же тропинке вслед за Людмилой Марковной. На картах остались пометки на французском языке - от бесконечно мягкой, голубоглазой "француженки" - преподавательницы иностранного языка в университете. Я перестала сходить с ума от фильмов с участием Гурченко, как только встретилась с ней лично, забросила исповеди-беседы с Ленкой, едва та вышла замуж и заговорила о ценах на колбасу. Мадам!.. Простите меня за невольную измену. Вы так красиво и искренне поднимали тост за наши отношения "от ненависти до любви", а я в это время смотрела в Юлины глаза, чувствуя под столом ее коленку... Как хотелось верить, что долгожданная, перечеркивающая нездоровый интерес к женщинам, любовь это - Андрей... Признание Андрея ударило меня по голове. Как-то ночью, в сессию, спровадив жену к родственникам, чтобы не мешала готовиться к экзаменам, он пригласил меня на шампанское. В комнате не нашлось ничего съестного и мы закусывали черствым хлебом с сыром и болтали: - Где моя соседка? Уехала домой, в Польшу? Муж не один - с ее подругой... - Западный человек!.. Послушаешь Вертинского? Еще глоточек вина? - Да... А ты и правда уснул тогда в ванне? - Конечно! После наших занятий французским, черт бы взял эту сессию, я пошел к себе и залез в ванну. Проснулся - кругом холодная вода... Всю ночь учиться, даже у тебя Анечка, не по мне... - Да ты слабак?.. - Я очень сильный. Мы посмотрели друг на друга. Он сидел на кровати. Я на стуле, напротив. Покрывало его супружеского ложа было в зеленую и коричневую клетку... Пожалуй, прозвучал призыв. Сейчас я пересяду на кровать, он меня обнимет, скажет, что любит (не даром весь вечер пялился ), поможет мне раздеться, а утром мы проспим экзамен. Я поднялась. - Мне пора. Зайди за мной завтра утром. - Хорошо. Я постояла какие-то секунды и почти двинулась к двери - Я люблю тебя, Анечка. И тут меня затошнило. Как хорошо было до этой минуты! Мне было кого ждать по вечерам, кому готовить кофе. Я привыкла к постоянно поддерживающей руке, как при выходе из трамвая, так и при входе в мир современной литературы ( молодому критику было, чему меня учить ). Он был еще на третьем курсе, а уже работал в крупном журнале. Был красив и силен, талантлив и умен. И для меня не было бы проблемой бегать к нему или принимать его у себя тайком от жены, если бы... В одной доброй и хорошей семье меня как-то угощали молочным киселем. Я не любила желеобразных, студенистых блюд, но меня долго уговаривали, убеждали в его полезности и, поддавшись, я съела ложку. И умирала весь оставшийся вечер от воспоминаний. Есть, все-таки, разница между любовью и насилием. По крайней мере, для меня. Андрей, обалдевший от моего отказа (он-то не сомневался во взаимности, с чего же еще я, на его мужской взгляд, возилась с ним почти год ), смотрел на меня и нелепо повторял: - Так в чем дело, Анечка? Ты что, любишь кого-то? И делал очередную попытку меня обнять. Отсутствие у меня окончательного решения помогало ему на первых стадиях, я не сопротивлялась, и лишь когда его губы переходили с лица на шею, а руки начинали ласкать грудь, я взбрыкивала, чувствуя ложку с молочным киселем. И тогда он снова принимался за свое "ты что, кого-то любишь, Анечка..." И я пошла к лифту, понимая, что ухожу и от возлюбленного, и от друга. Остаток ночи, уже у себя, я рыдала. И ко мне приходило осознание всего ужаса моего положения. С лета, перейдя на четвертый курс, мы решили вместе снять квартиру. Я и Юлия. Это была надежда, которая держала меня в счастливом состоянии все лето. Я считала дни до отъезда с практики, потом до отъезда в Москву из дома, и, в конце концов, до Юлиного приезда в Москву. На остановке трамвая, напротив Павелецкого вокзала, встретив Юлию, я разбила стекло, за которое зацепился мой рукав. Просто шандарахнула кулаком - и полстенки остановки рухнуло в осколках. Она посмотрела на меня с испугом. А это была моя первая душевная боль, которую я заменила физической. Мое первое предчувствие грядущих мучений, бессонных ночей, беспорядочных брожений по городу, истерик и срывов. Я разбивала не стекло - я разбивала свое прошлое, я бросала себя к ее ногам без малейшей надежды на взаимность. Как меня доставали когда-то школьные подруги! В девятом классе всякая уважающая себя девчонка должна была влюбиться. Хоть без взаимности, но лишь бы было о ком пострадать и рассказать соседкам по парте. Ленка, поведавшая мне о своих скромных желаниях "ах, как хочется замуж", выспрашивала с поразительной настойчивостью, кто же все-таки нравится мне? И родилась влюбленность в Олега. Это сейчас я вижу, что он поразительно женственен, мягок, не похож ни на одного из сопливых козликов школы. О чемпионе области в бальных танцах говорили так: "Ну, у нас в классе семь мальчиков и Олег Калинин". И посмеивались над его, казавшимися всем слащавыми манерами... Но тогда я была внешне такая, что даже охаянный всеми Олег предпочитал волочиться за грязнулей Светкой, трахающейся с парнями стоя в подъезде дома. Но одноклассницы отъехали от меня сразу. Сейчас некоторые из них пишут мне и, старательно маскируя истинные мысли, сообщают мне подробности жизни Олега... Уверены в моей красивой и безответной любви. Боже, романтично-то как... А я обычная лесбиянка... Однако игры в "Олега" научили меня скрывать свои искренние наклонности и избегать интимных тем в разговорах. Попробуй дознаться у меня, с кем я потеряла девственность или кто для меня во-о-н тот араб... Ужасно, что все считают меня целомудренной в вопросах секса, смеются над моим, покрасневшим от нескромных высказываний, лицом. Все думают, что я страсти стесняюсь. Нет, дорогие мои друзья и подруги, я не страсти стесняюсь, я своей страсти стесняюсь. И грешных мыслей о ней. Ну так порой хочется примкнуть к разговору, рассказать какое блаженство я испытывала, когда... Смотрю на говорящих и краснею... Да, ваши избранники мудры и многословны... Все они несчастны и ищут себя, А каковы они в постели! Но что вы в лучшем случае можете сказать: "Классный мужик! У него атасная фигура"? А я могу читать о своей любви сонеты, петь о ней песни, испытывать ужас и восхищение моей тайной. Моя Любовь берет меня всю и навсегда. И я счастлива. Юлия залезла в ванну, старательно отдраенную мной к ее приходу с работы, и вскоре раздался ее голос: - Смирнова! Анечка! Я забыла полотенце. Принеси, пожалуйста, в шкафу, справа... Я вдохнула полной грудью запахи ее белья, беспорядочно сваленного на полках гардероба в нашей постепенно обживаемой квартире, провела рукой по полотенцу, словно ее тела коснулась и взяла его. Из двери ванной показалась влажная обнаженная рука. Старательно отводя взгляд от дверной щели, в которой розовело ее тело, я подала полотенце. - Ань, ты не потрешь мне спину?.. Только подожди, не входи пока, я устроюсь тут... Когда я получила на свое "можно?" утвердительный ответ и вошла, то увидела, что она умостилась по-турецки в центре ванны, спиной ко мне, окружив себя пеной. Духота от горячей воды, жар исходящий отовсюду - чем не огонь любовной постели? - Ну сильнее... Смирнова, ты же гладишь... Ты можешь сильнее?! Намыленная пенная губка словно срослась с моей рукой, я чувствовала под ней гладкую разгоряченную кожу. Я и ласкала и мучила это роскошное женское тело, постанывающее от восторга. Легкое пошлепывание после "акта", пена расползается в разные стороны и я уже вижу не только спину. Время уходить? Медля, я, не торопясь, мою руки; слушаю благодарности... И выхожу. Спустя три или четыре таких сеанса она, провожая меня в ванную, спросила: - Ты не хочешь, чтобы я тебя помылила? - Не знаю, - отвела я глаза. - Не доверяешь? - Она не сомневалась в согласии. - Позови меня, когда будешь готова. Минуты колебания терзали меня сомнениями по поводу моей телесной красоты, по поводу испытания моей сдержанности, и без того непрерывного сдавливания бешено скачущего сердца. - Юля! - крикнула я, - и захлебнулась от предстоящего счастья. Я всегда проверяла гармоничность наших отношений по соответствию нашего духовного общения и моментов физического открытия. Жизнь с Юлией на одних квадратных метрах быстро обучила меня языку ее прикосновений. Я научилась сопоставлять его с ее отношением ко мне. Отгадывать ее расположение по как бы случайно положенной мне на бедро ноге, по ее стоянию за моей спиной в моменты моей работы, так, что я ясно ощущала ее живот и слышала шеей биение ее сердца. Три года рядом с ее телом, рядом с потрясающими голубыми глазами, с женственностью, бьющей через край, с мудрыми руками, с тремя трогательными родинками на лице - Бермудским треугольником, как я его решилась позднее назвать вслух. Квартира, которую мы снимали вдвоем, позволила нам зажить в свое удовольствие. Мы поздно вставали. Утро первой встречала она. Оно врывалось в комнаты через открываемое ею окно. Юлия ныряла ко мне под одеяло и начинала рассказывать сны. Надо ли говорить, что я засыпала с мыслью об утре. Если, конечно, она не прибегала ночью посплетничать о наших общих знакомых. Потом (утром) она ставила чай и, устроившись в моих ногах, ворковала о чем-то легком, как поднимаемые ветерком пряди ее волос. И между восходом и закатом я постепенно узнала о ней все. Она была загадочно-нежна и ласкова со мной, и постоянно требовала внимания к себе, к своей внешности, требуя чтобы я стала особым существом - женщиной, способной на мужские комплименты, на мужскую заботу, взгляд...
- Смирнова, у меня ведь не большая грудь? Подступая ко мне почти вплотную, она с надеждой заглядывала мне в глаза. По всем уже установившимся правилам игры я страстно, но иронично, смотрела на предложенное и говорила: - У тебя восхитительная, страстная грудь... на любителя... Что может желать еще мужчина кроме этого? Какая поразительная мягкость и округлость форм, - при этих словах я полуобнимала ее за талию, - пойдем к зеркалу, ты сама увидишь какое это блаженство - твоя грудь... Ее изголодавшееся самолюбие заглатывало эти слова не жуя. И жадно требовало еще и еще. Куда бы она ни уходила, она отвлекала меня от всех дел и почти умоляла о ласковых напутственных словах. И я бесконечно восхищалась женственностью линий ее тела, изяществом и оригинальностью ее нарядов, стройностью ее ног, чувственными линиями ее губ... Самое невыносимое в этом было говорить о своем отношении к этому богатству"... Иногда, обычно раз в полгода, Юлия простужалась. И тогда ее обессиленное тело попадало в мою власть. Одеколонные растирания, горчичники. Я подавала ей чай в постель, поила ее с рук, вытирала бисеринки пота со лба. Она учила меня прикосновениям к себе, объясняя, что ей неприятно, а что наоборот... А когда, чтобы поразвлекать наших друзей на вечеринках мы сочиняли шутливые рассказики, она обычно садилась за стол, а я на него, напротив, поставив ногу на стул. В процессе работы, она клала руку на мое бедро, иногда терлась плечом о мое колено. Однажды я чуть не потеряла управление собой - она резко повернулась и ее мягкая полная грудь легла мне на колено, так, что я ощутила острие ее соска. В течение всего этого времени мы продолжили учиться. Я предпочитала делать это хорошо. С тройками не давали стипендию, а сорок рублей тогда еще были деньгами. И они спасали меня от некоторой зависимости от мамы, от ее классического аргумента в каждой нашей ссоре - "я еще пока тебя кормлю". Юлия училась с какой-то непонятной мне усидчивостью школьной отличницы. Наша первая "совместная" сессия прошла необычно просто, в майском тепле, в запахах сирени, продаваемой у станций метро, в тишине узких, незнакомых нам пока улочек и сквериков. Почти в конце сессии я не сдала русский язык. Я помню свой провал до мелочей. Одно из счастливейших моих воспоминаний. Результат был получен в три дня. А утро предвещало мне по крайней мере "тройку" с плюсом. С плюсом тех страниц, которые я должна была прочесть до обеда. Всю интеллектуальную работу я тогда осуществляла лежа. В Юлин ум, подаривший мне прозвище "Обломов", не приходило, что это была поза любви. Тесная комнатка, столик, мой диванчик и жесткий стул. Естественно, что Юлино изнеженное тело стремилось на диван. А лежащий человек имеет больше шансов быть задетым, нежели сидящий. Позднее, когда она усвоила и привыкла к позам рядом со мной на диване, появилась и кличка, и объяснение привычкой... И вот я лежу и зубрю, а со своего утреннего экзамена возвращается Юлия. Она собирается перекусить, но на кухне ей одной скучно и она устраивается на диване, подвинув к себе столик. Наши тела, наши руки и даже ноги, гораздо меньше фиксируются разумом, чем слова. Тогда, я постоянно ощущала Юлию. Конечно же, я ее слушала и понимала, и говорила с ней, но при этом я чувствовала рядом ее тело. Горячее и живое, страстное и желаемое. Я боялась предположить, боясь и ошибиться, и угадать. Она словно стремилась ко мне подойти, заглянуть в мою душу. Ненароком проходя мимо, она старалась коснуться меня бедром, она садилась вплотную ко мне, когда мы бывали в компаниях. Разговаривая со мной наедине, она либо стремилась в постель, либо клала руку на плечо, или играла волосами... Я чувствовала, что наши отношения идут наверх, выше и выше... И верилось тогда, что остались считанные дни до признаний... Или считанные месяцы... Мы решили съездить в Крым после сессии - на практику и развеяться... Сколько надежд положила я на этот полуостров! А до Крыма нас ждал на две недели родной город, где у нас все было разное - семья, друзья, социальное положение, районы... Но я гнала от себя мысли о лете дома, обозначая их временем, которое нужно просто продержаться. Просто выдержать запоздалую мамину нежность, за которую, к несчастью, требовалась взаимность, навязчиво-добрую бабушкину слежку, встречи с друзьями, каждый из которых помнил мое "некрасивое" прошлое. - Кто изменил меня? - Любовь. - Мини в двадцать пять! - Любовь. - Есть ли кто-нибудь? - Любовь. А вас совершенно не хочу, извините - любовь. Я привозила из родного города дурманящее желание обнять Юлию при встрече, она - увлечение мужчиной "районного масштаба" - комсомольский секретарь, актер драмы, бард... Тогда, лежа на диване, думая о Крыме, каждым пальцем моих ног ощущая Юлину попку, я гадала, искренне ли она кокетничает, уже давно все поняв и почувствовав. Вопрос всех непризнавшихся влюбленных - взаимно ли? - Смирнова, тебе же еще зарубежку сдавать? Ты Ибсена прочла? Опять не докормили тебя, моя девочка, досыта. Еще не пьяная, но уже не трезвая - хочешь ясности? Говоря цинично, более полного удовлетворения?. Кто сегодня принимал? Что ж, поработаю за профессора. - Так давай я тебе расскажу, о чем там. Знаешь это история о Любви и об Ожидании, о поисках самого себя и своего счастья... Она развернулась ко мне, ее бедро полностью сошлось с моей ногой, она постепенно наклонялась и, наконец, улеглась около меня, очень близко, но ниже, так, что ее голова прильнула к моему плечу. В трогательные сказочные моменты Юлия тыкалась в него как щенок и ее губы почти целовали меня сквозь смех. Вдруг я почувствовала коленом ее женское начало. Секунда - и оно стало слегка потираться об меня. Кровь бросилась в лицо, сердце с грохотом застучало во все части грудной клетки. Впервые в жизни я не знала, как себя вести дальше. Я испугалась нарастающего желания, которое прорывалось сквозь ослабевавшую сдержанность. Восторг и страх. Предстоящий экзамен и наступившее блаженство - выбор однозначен. Даже если бы экзамен был через минуту, я не встала бы и не ушла. Герои Ибсена говорили Юлиным голосом. Сольвейг, Пер Гюнт, бредущий лесом старик... "Всех на переплавку"... Наступило время переплавки и моего сознания. Я - уже не я, вынужденная вести себя не так, как хочу Сдирая кожу с сердца, сдерживать себя, дыша ее дыханием. Яростно сжимать учебник руками, стремящимися к Юлии, к изгибам ее тела. Как хотят они запутаться в каштановых прядях так, чтобы жар ладони соединился с прохладой ее ушной раковины... Как хочется губами целовать эти глаза, обнимать эту крохотную изюминку-родинку у носа, скользить по линии шеи, которая ущельем спускается туда, вниз - на равнину... Все тело охватывает истома лишь от одной возможности смотреть в глаза, очерчивать взглядом губы, чувствуя от кончика языка до каждого сердечного клапана все волоски на коже. Кажется, теперь все ясно. Но я боюсь слова "нет", и тисками сжимаю свою страсть. Очевидно, должно пройти много лет, много событий должно пролететь над моей жизнью, прежде чем я самостоятельно раскрою Ибсена. Чтобы нашлись силы не выключать радиоприемник, когда передают постановку "Пер Гюнта". Многое должно измениться, чтобы я забыла голос, в котором напоминает каждая фраза - о любви. Я опоздала на экзамен и меня выгнали. Смеясь, я спускалась по лестнице, радуясь началу, не зная, будет ли конец... Восхитительно ощущение плавания на спине. Я не смогла его усвоить ни в одном школьном кружке. Но когда моим тренером стала Юля... Ее рука поддерживала меня за спину и не было времени ни трусить, ни думать о горечи морской воды. Каждая секунда прикосновения вбирала в себя все чувства. Иногда она, играясь, лежала на волнах и ее ноги охватывали, оплетали мои... Я таскала ее на руках - легкую и невесомую в воде - обнимала, и ничего между нами, кроме теплой влажности, в которой .мы - одно и неделимое целое. Ни тела, ни мыслей, никаких ощущений себя, только Юлия. Юлия и море. Теплое море и южный пляж. Вода - единственное, что соединяло нас в Крыму. Мы провели там двадцать семь дней. Едва расположившись в отведенной нам комнате, она достала календарик и вычеркнула первый день... ... Мы раздевались крайне неторопливо, бросая друг на друга осторожные взгляды. В сауны мы не ходили, а оттого сейчас друг для друга мы были максимально обнажены. Тело белого молочного цвета, достаточно полноватое, с часто встречающимися родинками... Некоторая рыхлость в мышцах (физкультуру пропускать не надо, девочка), веснушки на коже, как у всякого, кто когда-нибудь обгорал на солнце... И все это одним рывком от глаз до сердца и вылилось в безумно счастливый вздох. - В воду! Мы на море или как?! - Я схватила ее руку и потащила Юлию за собой, интуитивно чувствуя сейчас свою власть над ней, власть уверенного в себе, в своих чувствах, счастливого человека. - Смирнова, ты меня утопишь! Захлебнувшись, она отплевывалась, - ну-ка, поди сюда! Юлька рвалась расправиться со мной, и в шутливой потасовке я соприкасалась со своим счастьем, барахтаясь, как в постели, в прозрачной обнаженности морской воды, глотая соленый вкус моря, словно вкус пота. Тягостное когда-то загорание - в молчании или чтении дешевых книг - превратилось в счастливые часы моей жизни. Рядом - Юлия, в нескольких сантиметрах, теплая и мягкая. Доходя до истомы, я вскакивала и зарывала ее в горячий песок, задыхаясь в океане запахов, жмурясь, глядя, как солнце играет в капельках воды на Юлиной спине. На пляже наверстывалось то, что терялось в маленькой комнате с двумя кроватями, что отбиралось нелепыми обстоятельствами, карманным календариком с исчезающими под крестиками днями, поездкой за обратными билетами в самом начале наших каникул и, наконец, мальчиками... - В Ялту мы поедем с мальчиками, - сказала Юлия, - ну сколько можно быть вдвоем, мне надоело. Ночная кипарисовая аллея. Мы возвращались с обычной вечерней прогулки. Говорить было вроде не о чем, и мы заговорили о наших (?) мальчиках. Ростом под сто девяносто, спортивных и невинных как голуби. Киевский университет. Тоже практика. Мы быстро с ними сошлись, болтали, ловили и ели мидий. Я у них сама по себе ничего не вызывала. Стараться я, как всегда, не стала. Ссориться из-за Юльки они, как истинные друзья, не стали, и мы беспечно-весело, по-дружески, существовали вчетвером, обмениваясь легкими пошлостями и играя в кокетство. И, все-таки, яростная ревность охватила меня при Юлькиных словах. Вывести мальчиков в Ялту - великолепная идея. Не в постель - так в Ялту! Я была бы рада, если бы эту поездку предложили сами мальчики, предварительно взяв билеты на катер и закупив продукты и вино в дорогу. Было бы что-то вроде уик-энда - красиво, сытно, интересно, и вроде с мужчинами. Но видно же, что и Слава и Игорь на это не способны. То ли у них не было девчонок вообще, то ли им попадались полностью неискушенные. Но как-то не усвоили они роли и реплики мужчины в пьесе с женщиной, что сразу бросилось мне в глаза. И казалось, я видела нашу поездку в будущем пространстве: голодно, скучно, бесполо... - Тебе что, мало развлекать себя, хочешь еще развлечь пионерский отряд? - Не понимаю, ты - против? - Я против обузы... Она замолчала. Я заговорила с ней о своих предположениях. Она продолжала молчать. Она всегда молчала в наших ссорах. - Хорошо, - сказала я, смирившись, - мы едем с мальчиками. Проведем, в конце концов эксперимент. - Нет. Ты меня убедила. Ты права. И она молчала весь вечер. Я тогда не задумывалась, почему, сосредотачиваясь исключительно на страхе перед вторжением в наше одиночество кого-то еще. Но в Ялту мы, все-таки, поехали с мальчиком. Одним. Второму подфартило: уехал пересдавать экзамен. А этого Игоря пришлось катать на канатной дороге, объяснять ему про Ливадийский дворец, отыскивать для него столовую... Но мне было весело. Все руководство "выездом" было на мне, а когда я заставила Юльку взять прохладным вечером у меня кофту, то получила "на чай": Чаша, но другая - Смирнова, будь ты мужчиной, тебе бы не было цены. ...Теплоход нес нас к Ялте, жутко хотелось спать и Юлия предложила мне свои колени. Я легла на них, обняла, ощутила под холстяной тканью юбки тепло ее тела, услышала где-то ее робкий маленький пульс. И Игорь и Юлия не сомневались, что я спала. А я склонялась над чашей низко-низко, так, что почти пила сказочное вино, хотя не могла глотнуть даже капли. А на обратном пути на Юдиных коленях спал Игорь. И, видя мое раздражение, она посчитала, что я завидую... Да, завидую! Но не тебе, а ему! Какая несправедливость - он и понять не мог своего счастья, он просто дремал, как на подушке. Но если бы он что-то и ощутил, он ведь мог открыто сказать все, что только хотел, и доставил бы удовольствие, А что могла сказать я? "Спасибо, я здорово выспалась?" Тогда мне казалось, что мир чувств - это мир неравенства и несправедливости. "Разделились беспощадно мы на женщин и мужчин"... Беспощадно... Но теперь в этом мире мне нравится быть женщиной. Нравится любить женщин. Я люблю Юлию. Татьяну, Ольгу, Людмилу, - всех, кто когда-то был и будет способен вызвать у меня чувство. Прекрасное, как чайка над морем, загадочное, как крик зверя ночью, жуткое, как взгляд с вершины горы вниз. Полгода мы обменивались с мальчиками письмами. Я видела в них безопасность, радовалась Юлькиной увлеченности и охотно подыгрывала ей, Юлия забавлялась ролью взрослой женщины, по странной прихоти связавшейся с младенцами. Мы разделили их, чтобы не ссориться. Юле достался Слава. С небольшой тяжестью в сердце я ехала в Киев, но... и она мгновенно слетела, едва я узнала, что Славу срочно вызвали к родителям. Киев меня разочаровал. Он был плох потому, что у этого Игоря была отдельная комната для гостей с двумя кроватями. Я всегда любила поездки с Юлией в другие города, тесноту вокзалов, кресел залов ожидания. Я любила ходить с ней в гости и оставаться с ночевкой. Любила оставлять гостей у себя. В средней семье, а посещала мы таких же, как и сами, голодранцев, находилась для нас одна-единственная кровать, и я засыпала у Юлиного плеча. - Аня, я лягу подальше, чтобы во сне ты не отдавила мне грудь, сообщала Юлия, укладываясь рядом со мной. Ночь могла застать нас у однокурсницы, снимающей квартиру в одном их самых далеких районов Москвы, у троюродной сестры второй жены моего дедушки, на даче у коллеги. Итог один - мы спали рядом. - Холодно, пусти погреться... В одну из ночей я сонно повернулась на бок и мои губы скользнули по ее горячему плечу. Она проснулась. - Слышишь? - Моя щека ощутила поцелуй ее слов. - Что? - Какие-то шорохи под шкафом... Как-будто возится кто-то... - Действительно, - поежилась я, придвигаясь к ней, - чертовщина какая-то. - Занесло нас к привидениям... И Юлия долго возилась рядом со мной, как кошка, ищущая своего места на коленях хозяина - теплая, пушистая, мягкая... А Киев разочаровал. Я не получила того, за чем перлась за сотни верст. И никакие архитектурные красоты меня наутро не радовали. К вокзалу я пришла неудовлетворенной, недовольной от мыслей, что компенсация моему разочарованию в ближайшие дни не предвидится, билетов, естественно, не было. Я не имела никакого желания возвращаться в комнату для гостей и рыскала по вокзалу от кассы к кассе в поисках билетов. Юлька бегала за мной. А киевлянин сторожил вещи. В центре зала мы поссорились. - Мы делаем так, - находчиво заговорила Юля, - достаем любым способом один, хотя бы один билет и отправляем кого-нибудь из нас: тебя или меня. А там кого-нибудь другого. Или следующим поездом, или завтра. Блестящий выход, найденный из нашего трудного положения гетеросексуальной женщиной. Мне стало беспокойно, как в детстве, когда мама оставляла ждать меня у магазина. А вдруг она не вернется? - Я так не хочу. - Почему? Господи, какое детство, друг за дружкой и никуда друг без друга. Ну, подумай, у меня работа, ведь надо обязательно уехать? Ведь не важно, как? Для меня это было важно. Я не могла ей этого объяснить, И мы начали ссориться. Тогда она простила меня. И мы снова долго бегали вдоль вагонов, демонстрируя едва плетущемуся позади Игорю наше непреодолимое желание уехать. Наконец, львовский поезд подобрал нас на одну полку. И вот тут я возблагодарила Господа. Потому что поняла, что счастье, все-таки, приляжет рядом со мной в сегодняшнюю ночь... Близко-близко. И мы, торопясь, простились с Игорем, вошли в купе и обнялись с возгласом: "Козел!" Впрочем, все-равно, что восклицать, лишь бы касаться губами этих волос. На полку первой забралась она, и мы начали решать, как мы ляжем: валетом или лицом к лицу. Ширина полки в купе проводников чуть больше полметра. И. сделав равнодушное лицо, не настаивая, я сказала, что лежать, уткнувшись в ноги, как-то не совсем эстетично. Последнее было ее слабым местом. И "мы" решили лечь рядом. Никогда, обнимая мужчину, обнимая мужчину почти любимого, я не ощущала того, что охватило меня в первые секунды, когда мое тело сошлось с ее. Исчезло тесное купе с переговаривающимися внизу проводниками, исчезли все запахи провинциального поезда, осталась лишь - Юлия... Я готова была шептать это имя по слогам в ее ухо, едва различимое в темноте, и каждый бы слог приникал к нему сладким поцелуем, пьянящим своей неповторимостью и неординарностью. Темнеющая ушная раковина. Морская раковина. Одна дарит волнующий звук нам, другая может воспринимать его. И в той и в другой - секрет нежности и гармонии. Морская раковина может доносить отзвуки недалекого прошлого, а может грань любви и ненависти?.. Может служить и пепельницей. Еще секунда и я не смогу сдерживаться. Легкая дрожь пробежала и по ее телу... - Знаешь... мне как-то неловко, что ли... - Да... лучше... тесновато, все-таки... Давай валетом. Мы переместились. Но все равно хорошо. Только тела еще, тела, прикосновения! - Вполне могу сейчас улететь на пол, не восстановишь меня потом. - А ты держись за меня, давай ногу. Официальное разрешение. Я обняла ее ноги. И снова сместились время и пространство. Меня охватило желание целовать каждый из пальчиков сквозь носок и я получала бы не меньшее удовольствие, чем если бы погружалась носом в букет роз. Я обнимала ноги, и как всегда просила Бога только об одном: не уснуть как можно дольше. Мы приехали в Москву в шесть утра. Я купила на вокзале "для дома" букет астр и попросила Юлию пока понести его. Так я делала всегда, когда хотела подарить ей цветы, доставить ей удовольствие идти с букетом по улицам... Год прошел как необыкновенный, многообещающий сон... Но вот, вернувшись как-то вечером из гостей, она устроилась на моем диване и радостно объявила: - Мой шеф оставляет мне на год квартиру. Представляешь, они с мужем уезжают во Францию и мне - совсем задаром! Ну, порадуйся за меня! - Ты хочешь меня бросить? - Не понимаю, при чем тут это? Там я смогу больше работать, там... Ты что, расстроилась? Да ты что? Ну ты даешь... Каждый раз, сталкиваясь с ее "недогадливостью", я пугалась и расстраивалась. Пугалась, что она отойдет от меня до объяснения, до которого я не созрела, расстраивалась, что она не в силах догадаться сама. И кроме паники ничего не было. В тот вечер стало так плохо, что я скрючилась на полу, словно старалась сжать в себе выскакивающее сердце и еще что-то тяжелое, что выползало из меня и обволакивало все вокруг, давя на голову и плечи. И уже уткнувшись носом в ковер, я неожиданно начала молиться. - Оставь ее мне, Господи, - повторяла я, захлебываясь в слезах возьми у меня все, что для этого нужно из моей жизни, но оставь ее мне... я не смогу без нее... Не отнимай ее у меня... Только рядом с ней я жива, чувствую все... Отдай... ну что это будет стоить. Господи? Ведь для меня сейчас ничего не важно... Оставь!.. Скрючиваясь еще больше, вдыхая пыль, сжимала себя в кулак, отключая в себе все чувства сразу. Повторялась одна-единственная просьба, звучавшая так странно в холодной чужой квартире, среди оставшихся невымытыми после нашего с Юлей ужина тарелок, сваленных под столом бумаг и книг... Как встала? Разделась ли? Уснула ли? Проснулась с непривычным чувством спокойствия. Меня даже хватило на извинения за вчерашнюю холодность по поводу квартиры и пожелания творчества на новом месте. Наверное, это была вера в кого-то, кто даровал мне эту странную любовь, и кто не оставит меня в ней. Поначалу ничего не изменилось. Юля упаковывала вещи, перезванивалась со знакомыми. - Нет, ты только представь - квартира моя накрылась! - ?.. - Их не принимает Франция. Из-за сложностей во внешней политике. - Да что там могло произойти? Завод "Рено" бастует? - В персидском заливе началась война. Я закрыла глаза от счастья. И утро снова началось с имени ее, и день завершался ее именем. Оно звучало в нашей квартире как музыка. Мне было приятно искать вариации в этой мелодии, играть буквами созвучиями... Говорить о ней за глаза и в глаза "моя девочка"... Какой восторг вызывала у меня каждая ее просьба сделать что-нибудь... Я бы стирала ей носки, если бы она позволила. Ноги бы мыть и воду пить - в этой пословице что-то есть... За два месяца до нашей драки я искала тетрадь... Я не знала, как именно она должна выглядеть, но была уверена в одном - узнаю ее сразу. Она должна быть инородной в Юлиной мире, в том мире, в который я была вхожа, и который еще не успел измениться. Я узнала о существовании этой тетради, случайно прочтя на оставленных Юлей листках фразу "Твоя тетрадь меня греет". А если быть откровенной до конца, то изначально я искала тайну. Тайну, которую я чувствовала весь последний год как собака чувствует смерть. Я не задавала вопросов, не позволила себе даже намека. Я - искала. Это был мужчина. И он крал уже несколько месяцев у меня прикосновения, ласковые прозвища, откровения, баночку сгущенного молока, купленного при мне в буфете... Во мне отпала необходимость. Мы шли по улице. Усталые после работы, встретившись случайно в центре. До дома было далеко, но мы решили пройтись пешком. Моросил обычный осенний московский дождь. У меня был зонт. У Юлии - ни зонта, ни шляпки. Я раскрыла зонт и отставила привычным для меня когда-то движением локоть. - Я так, - отмахнулась Юлия и пошла рядом, подставляя холодным каплям и лицо, и голову... Почему стало так тяжело? Что с сердцем? Что мешает дышать?.. И ответ ошарашил меня итогом долгих бессознательных размышлений... Ведь уже несколько месяцев она ни разу не берет меня под руку, ни разу не предлагает свою, ни разу не касается меня ни рукой, ни ногой... Прикосновения исчезли... Моя душа витала над ее телом без права на посадку. Я молча шла рядом и не знала, о чем заговорить. Во мне шептала обида с потерянной на какое-то мгновение надеждой. Она почувствовала мое состояние и тоже замолчала. У подъезда я все же заговорила. Зло и резко. - Почему ты отказалась взять меня за руку? Я - больна? Что тебе помещало? Мы, кажется, становимся чуткими друг для друга? - А ведь все взаимосвязано, Аня. Внутреннее и внешнее... Мне стало страшно. Как всегда. Но еще страшнее. И сквозь затуманившиеся от первых холодов оконные стекла я видела нас год назад, шагающих в булочную. Снежинки ударяются нам в лицо, я говорю Юлии о том, как романтичны ее длинные ресницы, с налипшими снежинками у голубых глаз... - Как ты меня держишь? На мне просто баржа висит, - расхохоталась Юлия, - пойдем дальше, я буду тебя учить, как ходят под руку. Возьми меня... легче... ты не опираешься на меня... ты... пойми... меня держишь... Должна же я была найти эту тетрадь. Казалось - не найду - сойду с ума. Кто мог подумать, что сумасшествие начнется с находки. Тетрадь мирно лежала в тумбочке, слегка накренившись на бок. Совершенно не Юлькина, в коричневом переплете, грубая, жесткая, с острыми углами. И рука мгновенно взяла ее. Кража? Пища для любви, умирающей от голода в мучениях. "Приезжай ко мне, Юлька, я поглажу тебя по попке". Все. И я закричала... Как кричала, если бы порезалась... "Любовь стараясь удержать, Как саблю тянем мы ее: Один к себе за рукоять, Другой к себе за острие..." Больно. Больно! Я плюхнулась на ее кровать и кричала. А потом выла, задыхаясь в слезах и спазмах, схвативших горло. И пришло осознание своего одиночества в этом мире. Наверное, так сходят с ума. Я сидела на полу и смотрела на тетрадь, раскрытую на первой странице. И не могла читать дальше, из тетради виднелся краешек его фотографии - я узнала его. Но я не ненавидела его тогда. И не ревновала. Было слишком больно... В наполненном трамвае, громыхающем по рабочему району, нас с Юлией толкали друг к другу, я постоянно чувствовала то ее плечо, то грудь... Благословенный наш транспорт! - Было бы здорово, - заговорила она, - если бы кто-то из нас родил... Знаешь, если бы я тогда не сделала от Петра аборт, мой ребенок уже бегал бы у нас по комнатам, рос, путался под ногами. - Она улыбалась светло и ясно. - Может быть, нам стоит начать? Главное, найти здорового мужика. И чтобы гены у него были замечательные - ум, интеллект, без этого нельзя. - Тогда давай так, - увлеклась я несбыточным, - ты рожаешь мальчика, а я девочку, моя девочка охмурит твоего мальчика и мы, наконец, станет родственниками. - Тогда мне надо рожать вперед тебя? - Да возраст моей девочке не помеха... - Бросим монетку, - она полезла в карман и достала пятак, - если орел - мне первой, решка - тебе. Выпала решка. Потом мы позабыли об этом разговоре. Но часто, пытаясь заснуть, я представляла себе эту неосуществленную идиллию. Мы обе где-то работаем. И устаем, как я сама сегодня. Там у нас все отлично. А по вечерам, спеша домой, решаем кому забрать ребенка из садика. Я естественно, готовлю ужин и стираю (Юлька этого не любила, а мне все в радость, что облегчает ей жизнь). Ребенок? Я с ним играю, чтобы он не мешал Юлии писать, она ведь мечтала стать знаменитой... Ближе к ночи... Впрочем до эротического момента я засыпала, а во сне он мне не являлся... Как это должно быть с женщиной, я не знала, но интуитивно чувствовала, что достаточно легкого ответа на мое чувство, - и я буду знать и уметь... Для мужчины физическое обладание - это итог, а для мне оно - один из этапов отношений, зависимый от обладания духовного. Страшно не то, что в постели тебя предпочли другому, страшно, когда от тебя скрыли это, скрыли душу, избегали искренности. Потеря любви - вторична, первична - потеря искренности. Неподвластное никому чувство Любви... Избежать - нельзя, справиться невозможно, оттолкнуть - не поднимется рука... Человеку свойственно влюбляться и отдаваться. Весь вопрос, кого он предпочитает. И в чем отличие моих чувств? Да ни в чем - вариант обычной безответной любви. Но как же страшно повернулось ко мне лицо этого чувства. Какими железными пальцами сжало оно сердце и мысли, какой смертельной вцеплялось оно в горло, заставляя молчать и пылать изнутри. Сколько сил уходило на то, чтобы скрывать его. Может быть, я, все-таки, не права и истинная любовь нуждается в признании? И я недостаточно люблю Юлию, если способна молчать? На очередной лекции по философии я поймала Юлин взгляд и кивнула на преподавателя: - Да он еще и шепелявит? Она вспыхнула, прочтя в моих глазах все. И то, что я знаю ее тайну, и мое презрение. Она подумала - к ее любви. И мы перестали даже здороваться. Юлия... Юлечка... Юля... Как мне жить в этом мире, где все начинается на букву "Ю", где все женщины издали кажутся тобой, а вблизи отталкивают своим несходством. Где мужчины плохи хотя бы потому, что ни одному из них я не смогу сказать, кто был у меня в сердце до него. В бессилии я опускаюсь на кровать ночью и с безнадежностью встаю утром. "Я люблю тебя", - кричу я в пустую комнату, в которой ничье присутствие не радует меня. Мне трудно жить в этом сплошь больном теле, с этим мозгом, который держит в своей памяти нашу с Юлией жизнь... Я хочу сойти с ума... И в сумасшествии своем говорить открыто о своих чувствах... Я хочу упасть на колени и ползать на четвереньках за ней... Целовать ее тапочки и просить прощения... Даже если не за что. Просто за то, что случилась в ее жизни, и что я именно такая, и мне ничего в этом мире не нужно, только бы быть рядом с ней. Я зову Вас на царство назад, В замок, где догорают огни, Где у выживших слуг опускается взгляд, Когда слышат подковы они. Я прошу Вас проехать над сбитым мостом, Постучать у ворот, что сорвали с петель. В тронном зале у Вас непривычно темно И разорванной мантией бродит метель. Стук колес здесь слышнее, чем башенный бой. Все готово воскликнуть: "Виват". Торопите форейтора, о мой король, Я зову вас на царство назад! Осталось ждать. Слова, взгляда, прихода домой... Я смотрела в окно, прислушивалась ко всему... Находясь дома, я всегда подходила к окну на грохот трамвая... Иногда я ошибалась и видела, что трамвай не стой стороны, с которой я ждала... Я злилась и клялась себе, что не подойду больше к окну, мне плевать, что там происходит, проезжает... Но снова подходила и близоруко вглядывалась в вышедших пассажиров, пытаясь угадать ее фигуру... Я не прикасалась к приготовленному ужину до ее прихода. - Где сковородка, я хочу пожарить картошки. - Юля, есть же... - Спасибо. Я не хочу. Я подбрасывала ей яблоки, цветы, вазочку с весенней клубникой. Нашла, купила последнее издание ее любимого Бродского... - Я устала от твоих благодеяний, избавь меня от них! Писала, писала бесчисленное количество писем с просьбой простить меня, каялась во всех существующих и несовершенных грехах, умалчивая только об одном... Когда-то был страх. Страх возникающего чувства, его огласки. Мне в глаза бросалась парочка "розовых" на курсе. Смешки и перешептывания, провожающие этих девчонок, сдержали ни один мой порыв к Юлии при посторонних. Да и она когда-то убирала ногу с моего бедра, едва слышались шаги по коридору А меня до сих пор трогает та забота, с которой они относились. друг к другу. Одна из них училась в моей группе, и не было дня, чтобы ее не подождали после занятий. Даже если ждать приходилось часа по два. В начале ожидания приоткрывалась дверь и едва уловимый шепот проходил по кабинету: - Саша, я подожду тебя... И дверь так же тихо прикрывалась. Они тоже были осторожны с окружающими людьми, они тоже были в зависимости от грубости, злости слов и взглядов. На одном из семинарских занятий рядом со мной видел Андрей. Подсмотрев такую сцену, он усмехнулся и повернулся ко мне: - У них что... любовь? Как я ненавидела его в эту минуту. И боялась. Встретившись в коридорах университета, девчонки болтали, нежно посматривали друг на друга, беспрестанно прикасаясь друг к другу. Но я трусила даже подойти к ним и оказаться под чужими взглядами. - Что это вы все вдвоем да вдвоем, - заулыбалась наша с Юлией молодая соседка, - это подозрительно. Наш общий друг, которому моя Любовь отказала в интимной встрече, зло сказал нам кам-то за чаем: - Никак вас по одной не застану Как там говорится... "Мы не хиппи, мы не панки, мы с подружкой..." Он не договорил, погасив смертельное для меня тогда слово в улыбке. Мы сделали вид, что не слышали. Тайком погладила Юлино пальто. Юлия который день возвращалась с работы поздно, похолодало, а она не успевала погладить его и мерзла. Погладила и осторожно повесила в шкаф... Всю прошедшую осень я с наслаждением чистила ее сапоги даже если она приезжала ночью в неизвестном мне направлении. Маленькая моя уловка - уверяла Юлию, что на ноге чистить удобнее и качественнее... И незаметно крала при этом несколько прикосновений. Лишившись доступа к ее внутреннему миру, я берегла и лелеяла мир ее вещей. Как ожившие чувства они приносили мне радость и боль. Входя в ванную, я вдыхала запахи ее халата, с восторгом и умилением разглядывала валяющийся на полу носок. Слезы подступили в тот момент, когда я увидела отложенные на ужин несколько картофелин - у нее, наверняка кончились деньги, у матери просить не решалась, вот и перебивалась... Какая-то сладкая боль родства пронзила меня насквозь... Я ехала на автомобиле моей любви и с надеждой посматривала на семафор у Юлиного перекрестка. Зеленый? Красный? Почему? Я могла стоять у багрового огонька часами, ожидая перемены цвета... Может быть, это его внутренняя поломка? Может быть, это не только для меня? Красный - для всех? Я нарушила правила Любви. Победил эгоизм. Любишь - принимай всю, полностью, какая бы ни была, с увлечениями и фантазиями, с болезнями и любовниками... Но я уже не могла управлять автомобилем. Он не был рассчитан на долгие простои. Нет-нет, ждать он умел, он лишь не умел ждать безнадежно... Возникшее молчание оттолкнуло меня от порога признания, на котором я уже стояла. Теперь было невозможно даже мечтать об этом. И я решила уйти. Ежедневное ее присутствие терзало сильнее, чем любая физическая боль. Квартиры нашлись, деньги были заняты - оставалось поговорить с Юлией. Но страсть, которая не получила возможности излиться в нежность, превратилась в вихрь ненависти, а желание поцеловать - в желание ударить... Сразу же после драки, едва за Юлией захлопнулась дверь, я позвонила на кафедру и выяснила домашний телефон преподавателя. Жена его была претенциозной истеричной женщиной, я когда-то писала у нее курсовую. На записанный номер я смотрела как на "ядерную" кнопку Сейчас я ее нажму и Юльке станет так же больно, как и мне... И у нее тоже все рухнет... - Да-а, слушаю... - раздался в трубке женский голос. Нет. Палец нажал рычажок отбоя. Встала. Прошлась по квартире. Сюда за последние месяцы вселился нежилой дух... Я снова подошла к телефону. - Это я, Андрей... По комнате разносилась забытая мной через минуту мелодия, и Таня повела меня, легко и властно распоряжаясь своим и моим телом. Пошатнувшись, я упала на ее грудь и дрожь пронзила меня насквозь. Я захотела эту женщину! Незаметно поймала губами прядь ее волос и почти почувствовала на вкус горечь ее духов. В ответ она пожала мою ладонь. - Слишком быстро, - сказала я, потому что надо было что-то сказать. И ухо почувствовало ее горячие губы. - Ничего не надо бояться. Ты просто верь мне... "Осную" семью нового типа с Танечкой? Или уедем в Швецию? Или?... Ничего не знаю. Я не знаю, что будет через час, когда она приедет. Когда я произнесу три волшебных слова всех времен и народов, три слова, к которым я шла всю жизнь. Цыпленок ворочается на сковородке, шампанское стынет в холодильнике, на постели чистое белье, я - после душа. Все прекрасно. Все! Она услышит сегодня признание в Любви. Яростное и отчаянное - крик о помощи, вопль о пощаде, требование взаимности. К ее ногам - мою ненависть к миру, поставившему меня против своего естества, и пусть около них она возродится в негу и страсть поцелуев, жар объятий, дрожь обладания. Час прошел. Прошел другой. Желание ртутным столбиком падало вниз, остывал цыпленок, страх сменил решимость. Но она, все-таки, пришла. Мы пили и ели. Ели и пили. Совершенно обезумев от страха получить отказ, я не могла ничего сказать. И только когда поняла, что она сейчас уйдет, выдохнула: - Я люблю тебя, Таня. - Я знаю. Удар был так точен, жесток и неожидаем, что моя душа отлетела как после нокаута. Какое-то время она смотрела на меня победителем. - Я поняла это давно. Еще когда мы мне рассказывала о своей бывшей подруге... И раньше, когда... мы танцевали. Но я не могу ответить тебе взаимностью... В комнате стало душно. Я ждала одного прикосновения, участия, жалости, - она встала и стала собираться. Я не смогла сказать "не уходи", мои руки бессильно сложились на коленях: все вокруг меня поглощала черная пустота. А в мозгу ворочалось одно: "Стерва". За что я ненавидела ее в тот вечер? За болтливо-откровенные вечера вдвоем, которые счастливым многоточием отделили меня от Юлии?.. За просмотренный по ее маленькому телевизору сериал "Богатых"? Она, устраиваясь однажды рядом со мной, положила голову мне на колени... Я приходила к ней на каждую серию, но ЭТО не повторялось... За ту мышку? Она погналась за ней по кабинету редакции, где я прождала ее после работы, и мы столкнулись в углу - очень близко. Замерли, смотря друг другу в глаза. - Она... убежала, - сказала я ее губам. - Да... - Таня слегка повернула в сторону голову, но не отошла. Идиотка! Почему я не схватила ее тогда и не трахнула?! Почему надо было ждать обязательно-романтичного признания при свечах? Зачем' Утро я встретила в замерзшей и прокуренной комнате. Мне не к кому было идти поплакаться, некому рассказать о своей боли и безысходности, она переполняла меня, хлестала из меня приступами отчаяния. Перед глазами была она, она, мысли о которой вытащили меня из одной западни и незаметно завели в другую. Короткий сон был беспокоен. ...Мы лежали на полу, на каких-то тюфяках, и я обнажала ее губами сантиметр за сантиметром... Дверь нашего заброшенного сарая, скрипучая и ветхая, распахнулась и беспомощно отшатнулась к стене. Нас нашли. Даже в этом, никому из наших близких неизвестном, селе ее родители. Такими я их себе представляла. Она вскочила раздетая и стала что-то говорить в свое оправдание. От ее голоса, постепенно проявлявшегося в сознании, я проснулась... Утром мы встретились. Мы были сдержанны, избегая двусмысленных слов и дружеских прикосновений. Дожидаясь автобуса, не глядя на нее я попросила: - Можно... я поцелую твою руку... хотя бы раз... - Нет. Дождь бил по стеклам автобуса, мы сидели рядом. Мое бедро, соприкоснувшееся с ее потихоньку вытягивало меня к жизни, как сердечного больного вытаскивает с того света струйка кислорода. Да, мне сказали "нет". Но шаг вперед все-таки сделан. От меня не шарахнулись. Более того, я яснее ясного знаю и вижу то, что хочу Для меня точным и резким контуром обозначились желания и приобрели очертания обнаженного женского тела. Сердце стучало резкими скачущими рывками, колотясь во все стенки моего тела - оно дало силу рукам и мозгу, мгновенно вычислившим ситуацию и отдавшим телу властный короткий приказ. И я рухнула перед ней на колени. Заставить забыть сказанное "нет", отказаться от проектов будущего, настроенных до того, как это "нет" прозвучало. Я отдалась природе, подсказавшей мне в этот миг отказаться от прошлого и будущего. Минута раньше, минута позже - их нет. Есть мои губы и руки - и она - и сейчас. Я обняла ее за бедра, прижимая плотнее и плотнее до боли ее к себе, вдыхая ее запах, уже не случайно, а преднамеренно погружаясь в волосы, с силой требуя себе права на жизнь. Я целовала ее всю, двигаясь через складки одежды к эротически важным "объектам" по сантиметру. Мои губы наступали и отступали, слегка прикасались и смелели. Ткань, колючая шерсть, насквозь проникнутая ее запахом, уже давно вытеснившим Юлькин, отступала, она сама собой поднималась под порывистыми движениями пальцев, обнажая то, что предназначалось мне Любовью. Она стояла, застывшая, ослабевшая и совершенно беззащитная и подвластна насилию моего чувства. Я потянула ее к кровати и через короткое сопротивление мы уже были рядом. - Аня... Анечка... - отрешенно повторяла она, - что же мне с тобой делать... Я никогда не понимала состояние футбольного болельщика, который орал на стадионе в экстазе от шайбы, или фаната, сходившего с ума в зале. И прыгала утром следующего дня по ступеням редакции и орала не помню что. Это был крик, который доносил всем мое состояние счастья. Я писала, пела, стучала на пишущей машинке в ритм шлягеру, поцеловала верстальщика, довела до ярости редактора идиотской улыбкой и сошла с ума, когда она позвонила. Потому что не могла крикнуть на весь этаж: "Я люблю тебя, Таня! Я счастлива благодаря тебе! Я целую тебя всю! Я хочу тебя!.. Видеть, слышать любоваться, принадлежать тебе!" - Мы увидимся сегодня? - Дотерпишь до понедельника? - Засмеялась она на том конце провода. - Нет! - Терпи. Ты прекрасна, потому что умеешь ждать. Кстати, сегодня видела на факультете твою Юльку... - Она уже не моя...
Roza Grig
дата:
Жизнь Ольги Краузе
Начало 1970-х. Ольга Краузе, работая дворником, находит документы краснодарского паренька, ставшего жертвой карманника. Вклеивая в паспорт новую фотографию и изменив фамилию, она отправляется в ЗАГС с любимой девушкой и регистрирует брак. Теперь у нее есть не только "фиктивный" муж, но и реальная жена.
МУЖСКОЙ ПАСПОРТ, ЖЕНИТЬБА И ЗАПРЕЩЕННЫЙ БРОДСКИЙ
Моя любимая готова была любить меня всю жизнь, но потихоньку. Друзьям надо было говорить, что мы двоюродные сестры. Меня это совершенно не устраивало, хотя бы потому, что мужики, как правило, пытались нас конкретно поиметь. В наши планы это не входило, и мы выкручивались изо всех сил.
Подметая очередной раз Перинную линию и вычищая урны, я обнаружила пластиковый сверток, в котором оказались паспорт и военный билет двадцатитрехлетнего жителя Краснодарского края.
Жертва карманника остался без документов, но идти навстречу бедолаге и сдавать ксивы в ментовку я не сочла нужным. Паспорта тогда были то ли синие, то ли зеленые - уже не помню. Фотография в них вклеивалась маленькая. Ее легко можно было заменить, дорисовав на уголочке печать штемпельными чернилами. В этих паспортах еще на последней странице ставились штампы с места работы. И стоял там штамп заготконторы какого-то плодоовощного совхоза. Незначительное изменение пары-тройки цифр в номере паспорта и некоторых букв в фамилии и отчестве окончательно обеспечивали паспорту новую жизнь.
Далее проблема решалась проще некуда: через друзей-фарцовщиков, которые пользовались моей комнатой, как примерочной, меня с возлюбленной зарегистрировали в Сестрорецком районном ЗАГСе в течение дня. Теперь и у моей подруги был штамп в паспорте о замужестве и свидетельство о регистрации брака. Теперь мы обе честно ждали своих супругов - я из армии, она из загранкомандировки. И на любые наглые поползновения на наше достоинство мы дружно негодовали.
Пыталась я уговорить свою любимую завербоваться куда-нибудь на стройки коммунизма и, по примеру моих родителей, вернуться на Большую Землю уже со сложившейся трудовой био-графией и сколоченным капиталом на кооперативную квартиру. Но она заявила, что на однокомнатный кооператив ей как молодому специалисту и так полагаются льготы, да и родители ей в этом помогут. Ее все более и более раздражал штамп в паспорте о замужестве. Она часто ворчала, что начинать свою жизнь с фиктивного брака не намеревалась. Я пыталась ей возражать...
- Милая, но ведь мы вместе. А это значит, что твой брак действителен.
- Не питай иллюзий! На роль мужа ты не годишься, хотя бы потому, что я никогда не рожу от тебя ребенка.
Летом она как добросовестный и перспективный молодой специалист получила путевку на проведение своего отпуска в Югославии. Для меня это было неожиданностью. Но я смирилась.
Театр-клуб "СУББОТА", наконец, выпустил спектакль "ОКНА, УЛИЦЫ, ПОДВОРОТНИ". Папа пришел на премьеру. Пьеса была о Питере и о современных молодых людях в этом самом Питере, которые на протяжении всего спектакля распевали замечательную песню:
Никакие погосты
Не хочу выбирать.
На Васильевский Остров
Я приду умирать.
Имя Бродского, как и его стихи, были под запретом, поэтому в управлении Ленинградского Отдела Культуры никто стихов Бродского не читал. И спектакль имел огромный успех.
Roza Grig
дата:
Жизнь Ольги Краузе
ПОХОРОНЫ И РАЗВОДЫ
Любимая вернулась задумчивой и притихшей. А я соскучилась. Я по-щенячьи была рада ее возвращению, но потом, через некоторое время, выяснилось, что она беременна. По своей глупой неопытности я сначала закатила дикую сцену ревности, но потом, остыв, заявила, что других способов стать отцом нашего ребенка я все равно не знаю.
- Милая, в любом уездном городе меня будут печатать в местной газете, в любом ресторане я смогу играть на трубе, где угодно я могу работать художником-оформителем. Я готова отказаться от своего имени, я готова, ради тебя и нашего будущего ребенка, отказаться от своей семьи. Такой инженер-проектировщик, как ты, да еще с трехлетним стажем, нигде не пропадет. И карьеру на периферии делать легче.
- Уж не хочешь ли ты действительно стать отцом моего ребенка? С меня этого авантюрного водевиля достаточно.
Она пошла и сделала аборт. После аборта она три дня лежала, уткнувшись носом в стенку, а потом ушла и больше не вернулась. Нет, я не бегала и не искала ее, я даже знала, где она.
Просто у меня было такое ощущение, что и меня внутри выскребли. Не было ни крови, ни боли, только пустота и осознание собственной беспомощности и никчемности. Потом она объявилась и сказала, что подала на развод в своем районном ЗАГСе, мне достаточно просто пару раз не явиться на заседание комиссии, и ее разведут без меня.
- Единственный прок в нашем браке, - сказала она, - так это то, что я уже побывала замужем, и в свои 30 лет не буду считаться старой девой.
Меня отыскал мой так называемый муж Виктор. У него наконец-таки хватило ума припереться на заседание клуба "Песня". Мы съездили в Гатчину и подали заявление на развод.
Внезапно умер Боря Потемкин. Я на похороны не пошла. Не люблю я похороны и свадьбы. Это, конечно, веский повод собраться всем вместе, выпить и посудачить о том о сем, но я это не люблю. Просто мы с Сашкой Черкасовым и его женой Фаридой посидели у меня без никого и молча напились.
Потом умерла бабушка Нина. Тут уж было не отвертеться, да и к похоронам родни у меня совсем другое отношение. Я пришла в морг с коробкой грима, и в результате бабушка лежала в гробу свеженькая, как огурчик. Вот только в больнице ей вовремя челюсть не подвязали, и мне эту закоченелость было не исправить, но я ее аккуратно прикрыла кружевной салфеткой.
На поминках, у дедушки на квартире, когда все пошли на лестницу покурить, тетя Лариса, вдова дедушки Игоря, младшего бабушкиного брата, торжественно заявила: "это, Лелик, идет смена поколений. Потом бабушка Наташа помрет, потом бабушка Лида, за ними бабушка Жанна, а там и мой черед наступит".
Умерла тетя Лариса через две недели. Разговаривала дома на кухне по телефону с кем-то с работы и рухнула лицом об пол. Когда бабушке Нине отмечали сороковины, тете Ларисе поминали девятый день. Вот и рассчитывай после этого.
Наступил день моего развода с Виктором. Мы сидели в очереди гатчинского ЗАГСа.
Из репродуктора инфантильный голос жалостно-бодро напевал:
Ну, неужели в самом деле
Не хватило им недели,
Им недели не хватило,
Чтоб хоть день побыть со мной.
Ведь и детям нужно все же
Выходной устроить тоже,
А без папы и без мамы
Это что за выходной.
И как будто Боря Потемкин снова с нами. Вот только новых песен он больше не напишет.
Roza Grig
дата:
Жизнь Ольги Краузе
УСПЕНСКИЙ, СОЛОВЬЕВ-СЕДОЙ И ВСТРЕЧА С НАТАШКОЙ
Вроде бы и не было смысла в дворниках-то оставаться. Тем более, что родители поменяли гатчинскую квартиру на две огромадные комнаты в большой многонаселенной коммуналке на Фонтанке, в бывшем доходном доме купца Елисеева. Этот лепной сундук незыблемо возвышается неподалеку от Ломоносовского моста, напротив площади Ломоносова. Но привычка жить независимо от родни сама определила мою дальнейшую судьбу. Я продолжала гнездиться в дворницкой.
Кто-то из друзей посоветовал мне отнести свои стихи на улицу Войнова, которая теперь снова Шпалерная, в Дом Писателей. Там находилась комиссия по работе с молодыми литераторами. Возглавлял эту комиссию товарищ Шевелев. Пройдясь глазами по моим листочкам, он ткнул пальцем в последний и сказал...
- Тут непонятно кем вы работаете. То ли музыкантом, то ли художником.
- Дворником, - ответила я.
- Ну, все равно, надо бы поконкретнее.
Здесь же, в его кабинете, сидел какой-то орденоносный старикан, который злобно зашипел:
- Растишь их тут, пестуешь, а они в дворниках да в сторожах дармоедствуют.
Ничего я им не ответила. Фиг ли таким броненосцам перечить.
Однако, через пару недель пришла мне открытка с приглашением в Дом Писателей на очередное заседание молодых авторов. И я поперлась. Там какой-то дяденька толковал нам потаенный смысл Блоковской поэмы "ДВЕНАДЦАТЬ". В перерыве, на перекуре под лестницей, мы разговорились с очень милой девчонкой. По ходу беседы выяснилось, что ее направила сюда Лида Гладкая, которая тогда заведовала отделом поэзии в журнале "АВРОРА". Я уже знала эту даму. К ней меня занесло под именем своего мужского паспорта и со стихами о неразделенной любви страстного юноши. Она, обвинив меня в цыганщине, порекомендовала побольше читать Сергея Наровчатого и Николая Тряпкина. Но я, по ее милости забредя очередной раз в библиотеку за рекомендованными авторами, наткнулась на Александра Гитовича и Давида Самойлова. А после нашего перекура в красной гостиной старик Успенский читал нам главы из своей новой книги "ЗАПИСКИ СТАРОГО СКАБАРЯ". И мы с девчонкой сидели рядом и, не дыша, слушали живого классика. Этой девушкой была Наташа Романова. Только фамилия у нее тогда была еще своя, девичья. Ей тогда было шестнадцать лет и она училась в универе на филфаке, а мне было двадцать два и я работала дворником в Гостином Дворе. После Дома Писателей мы, купив вина и прихватив с собой увязавшихся за нами молодых поэтов, отправились в мою дворницкую на Думскую. Там меня ждала моя любимая. Она решила вернуться. Я весь вечер пела компании свои песни. Когда гости разошлись, оказалось, что Наташка опоздала на электричку в свою Песочную, где она жила с родителями. Я была рада, что не придется в эту ночь объясняться с любимой.
А на следующее утро, когда я, закончив уборку перинной линии и проводив Наташку, вернулась позавтракать с любимой, она предложила мне пойти на творческий вечер Соловьего-Седого. В творческом вечере принимал участие хор мальчиков под руководством того самого товарища, благодаря которому я попал в хоровое училище в класс Галины Владимировны Скопы-Родионовой. И я подумала: "Неужели все эти совпадения и удачные случаи были зря?.."
Roza Grig
дата:
Жизнь Ольги Краузе
К ИСПОЛНЕНИЮ МЕЧТЫ ЧЕРЕЗ «ЮНЫЙ ТЕХНИК» И ФАРЦОВЩИКОВ
Размышления о бессмысленности моего существования, пре-рвались однажды очередной случайностью. Заскочил с клиентом на примерку джинсы один фарцовщик. Клиент джинсу у него не ку-пил, а заинтересовался моей гитарой. Вроде бы интересоваться-то было нечем – обыкновенное изделие фабрики имени Луначарского, которое я купила в отделе не кондиции в магазине «ЮНЫЙ ТЕХНИК», в Автово, на Краснопутиловской улице. Правда, я ее всю по косточкам разобрав, под себя наладила и, пройдясь выжигалкой по розетке, эстетику навела, полирнув до блеска. - Мне бы, для моего бати, такую же. Он у меня, как раз на се-миструнке ба-луется. Продай. - Эту сейчас не продам. Она моя, я ее сама пользую, а вот че-рез три дня зайдете – такую же подгоню. - И почем это будет? Шестьдесят рублей. Клиент ушел, а я ломанулась в «ЮНЫЙ ТЕХНИК» за не конди-цией. Шестирублевого брака не было, но были девятирублевки, ко-торые и звучали лучше и выглядели богаче. Когда, через три дня клиент вернулся за товаром, ему на вы-бор было предложено три инструмента: Одна моя и два новодела. За новодел я запросила девяносто рублей. Клиент, выложив деньги, взял мою гитару и один новодел в придачу. В мы с любимой пошли к фарцовщикам покупать ей хорошие финские сапоги. Поскольку гитары, по тем временам, были периодическим дефицитом, по договору с фарцовщиками, я стала им подгонять доведенный до ума брак. Ребята подсказали мне заняться балалайками и домбрами. Это добро в «ЮНОМ ТЕХНИКЕ» стоило по четыре рубля за штуку. Я его украшала всяческим орнаментом, под хохлому, а потом и вовсе палехские сюжеты стала изображать. Буквально через неделю я исполнила свою мечту: Купила хороший японский магнитофон и в Апраксином Дворе приобрела настоящую цыганскую гитару конца XIX века. Мои доморощенные записи стали потихоньку расходиться. И уже с наступлением очередных белых ночей меня стали приглашать на дачные концерты. Там, правда, чаще приходилось подвывать цыганщину, но бывали и авторские концерты. Вот таким путем я и пришла в свою музыку. Когда же необходимость дворничать отпала я, через своих знакомых, устроилась работать художником-оформителем. В мастерской у меня и записи продолжались.
Roza Grig
дата:
Жизнь Ольги Краузе
СОМНИТЕЛЬНАЯ СЛАВА И ПА-ТЕ-ТИ-КА
После Бориса Потемкина клуб «ПЕСНЯ» в доме народного творчества на ул. Рубинштейна продолжал жить. Только я туда заходила все реже и реже. А потом и вовсе перестала ходить. Это произошло из-за одного дурака. Появилась в клубе симпатичная девушка-композитор. Ее музыка мне очень нравилась. И захотелось дать ей свои стихи. Не все ж самой мелодии сочинять. Всегда интересна версия другой творческой личности. И только я собралась духом подкатить к ней, как один въедливый пердун, скабрезно ухмыляясь встрял со своей шуточкой: - Вот как вы думаете, Танечка, это парень или девица? Был бы жив Боря он бы заткнул говнюка, а так все похихикали и мне уже к Танечке было не подкатить. Вот такая банальная сцен-ка отвратила меня от Потемкинского детища на два года. Вряд ли я сама подсчитала эти годы. Но однажды был звонок по телефону и новый председатель клуба «ПЕСНЯ» сокрушался о моем отсутствии в течение двух лет. - Где же Вы пропадаете, мы уж решили, что вы не с нами?! А я возьми да и ляпни: - Да, меня вообще в городе все это время не было. - Но вы, я надеюсь, снова станете посещать наш клуб? - Ладно, на следующем заседании буду. Я пришла. Дядьки того, который посмеялся надо мной, там не было. И той девушки-композитора не было тоже. Молодой, но уже довольно известный в Ленинградской эстраде, Касторский напевал свои новые танго и фокстроты. Какие-то мальчики с гитарами мычали в бля-миноре заумную лабуду. Все активно скучали. И наконец, председатель сделал таинственно-многозначительное лицо и объявил: - А сейчас выступит Ольга Краузе! Два года ее не было среди нас!.. Все притихли. Я оторала свое, народ сочувственно проаплодировал. И с тех пор за мной закрепился титул полууголовницы, полу-диссидентки и магнитофонные записи моих песен стали распро-страняться еще интенсивнее.
Однажды ко мне подошел Алексей Кругликов и предложил передать мои записи на прослушивание мадам Архангельской. Она долгие годы являлась штатным педагогом «ЛЕНКОНЦЕРТА». - У нее, Люда Сенчина, Ира Понаровская и другие извест-ные эстрадные певцы и певицы занимаются. А вдруг и твои песни в репертуар «ЛЕНКОНЦЕРТА» попадут? Чем черт не шутит?! Я долго ждала Архангельской резолюции. А потом, как-то на спектакле Анатолия Шагиняна, Алексей лично подвел меня к ней. И резолюция наконец-таки прозвучала: - Деточка, все хорошо, только совершенно не хватает ПА-ТЕ-ТИ-КИ! - Ой! А что это такое?! - Вот когда поймете, тогда и заходите!
Roza Grig
дата:
Стихи Ольги Краузе
ПРО ЭТО
Ходит в гости к Тане тайно из соседнего села синеглазая Светлана, что румяна и бела.
Не идет - бежит вприпрыжку мимо церкви, не крестясь, чтоб читать друг другу книжки про любовь и чью-то страсть.
Все читают и вздыхают, и в обнимочку сидят. Вон как щеки полыхают, души по небу летят.
Женихи гуляют мимо, Свете с Таней не до них. Только время зря отнимут и на кой им тот жених.
Как у печки два сердечка жарко ноют от тоски. Не уронят ни словечка. В печке тлеют угольки.
А когда запрыгнут в поезд и уедут далеко. Вот тогда начнется повесть, как не просто, не легко.
Но зато уж без оглядки можно Свете с Таней жить. Можно спать вдвоем и сладко милой милую любить.
Так мы все бежали к жизни не в романах, наяву, кто на стройки коммунизма, кто за море, кто в Москву.
Где ни плюнь - повсюду наши, как глаза не отводи. Кто кадилом дымно машет, кто в правительстве сидит.
Им особо эту тайну неохота раскрывать про Светлану и про Таню нам приказано молчать.
Roza Grig
дата:
Стихи Ольги Краузе
АПРЕЛЬ
По тонкому-тонкому льду, средь буйного солнца, в апреле, я в мыслях черту подведу: Отвыли метели, отпели.
А значит? – А, значит, уже смолить нужно старую лодку. Изменчив у песни сюжет - мотив у синицы короткий.
Весны немудреный мотив. А может, дождемся и лета?.. Хоть норов у сердца строптив, но кто убоится поэта?
Чего бы не жить, коль живешь? Скитаться по злачным потемкам, скрывая трусливую дрожь, бежать вдоль обрыва по кромке…
И тихо прикинешь в уме: “Все есть и чего еще надо?» - Ну разве что ближе к зиме - зеленую капельку яда.
Мы скоро опять поплывем, табаня немного на спуске, чтоб снова в большой водоем попасть по протоке по узкой.
Приветливо бакен мигнет, на медленных волнах качаясь, то белым, то красным огнем, в реке нашу лодку встречая.
Ты будешь лежать на корме, мечтать… и чего еще надо? - Ну, разве что ближе к зиме - зеленую капельку яда.
Это сообщение отредактировал Roza Grig - 21-12-2015 - 22:20
Roza Grig
дата:
Стихи Ольги Краузе
БЕССМЕРТИЕ
К милой прильну и покажется вдруг: Я никогда, никогда не умру.
Перезимую и встречу весну. Вымою окна, и снова блеснут
и зажурчат возле дома ручьи. Сколько мы книжек еще не прочли?
Сколько друг другу не сказано слов про нашу нежность и нашу любовь?
Жизни не хватит, когда так живешь. Милая, ты никогда не умрешь.
В ритме сердец отзовется мой стих. Ангел-хранитель один на двоих.
Вечной любовью он заговорен - мы никогда, никогда не умрем!
Roza Grig
дата:
Стихи Ольги Краузе
ВАЛЕРИЯ ЖАРОВА
Roza Grig
дата:
Стихи Ольги Краузе
ВАЛЕРИЯ ЖАРОВА
Когда на Валерию Жарову В ЖЭК поступила жалоба, прислали водопроводчика выяснить: что почем.
Не просто водопроводчика, а в полном соку молодчика. Брюнета, красавца усатого с большим разводным ключом.
Другая бы вместо Жаровой такого к груди прижала бы, от радости завизжала бы, купила бы коньяку.
А эта, дура убогая, была с ним сухая и строгая: «Извольте, пройдите, вот тапочки, а может налить чайку?».
Чего тут с ней церемониться? Имел он столичную модницу без чаю и в ейных тапочках в прихожей и впопыхах.
Весь дом, затаив дыхание, подслушивал их свидание, соитие и рыдание, и страстное «ох!» и «ах!»
Потом к Валерии Жаровой наш участковый пожаловал. Он долго снимал показания, пытаясь понять: зачем,
зачем Валерия Жарова на водопроводчика жалобу писала во все инстанции. Ведь он разводным ключом
ей все починил: все клапаны, и краны больше не капают, и все соседки довольные, его работой. А тут
Гражданка Валерия Жарова (Так, ягодка залежалая) Строчит доносы крамольные На быт наш и мирный труд.
Он всех опросил соседей. Да, эта гражданка леди. Нельзя ее так, без свадьбы! Ведь леди - они не бляди.
Здесь срок сантехнику светит за то, что покрыл, не глядя. Не всякие бляди леди, не всякие леди бляди.
Roza Grig
дата:
Стихи Ольги Краузе
АНЮТА
По досочке через ручей, по бревнышку через канаву, на лодочке через речку, за речкою город большой.
А в городе храм высокий стоит, золоченой крышей блестит, а в том храме картина, а на картине Бог.
Читала Анюта в книге, сказал Он: "Ко мне придите, униженные, обиженные". И вот Анюта пришла.
Пришла о своем поплакать, обиду свою поведать, чтоб если и не поможет, подскажет, как дальше жить.
А Он там худой и голый, в терновом венце, распятый, печально голову свесил, и кто бы Ему помог.
Заплакала тут Анюта и тронулась восвояси на лодочке через речку, по бревнышку через канаву, по досочке через ручей.
И пусть протекает крыша, и бьют ее муж и деверь, под крышею золотою бывает и по-страшней.
Ну что у нее за горе? Какие уж тут обиды? Жива, одета, обута. Пусть рваное, но свое.
И если терпеть все молча, покорно стирать и стряпать, авось не прибьют гвоздями, не выставят на показ.
Roza Grig
дата:
Стихи Ольги Краузе
ПОД РУССКИЙ МАРШ
Куда тебе, трезвой, на эту тризну, где пьяный разгул и блуд, где рады пожару в своей Отчизне, не подходи – убьют.
Не смей выключать звуки бравых маршей и чистить порог от дерьма, а лучше беги отсюда подальше, пока не сошла с ума.
Беги, не надейся спасти от погрома свой дом – он уже в дыму. Свободной быть, значит быть бездомной, не пойманной в том дому.
Roza Grig
дата:
Стихи Ольги Краузе
КРЫЛЬЯ
Трудно поверить, что я не умею летать. Вроде б так просто: С разбегу подпрыгнуть и к звездам... Бегать и прыгать умею, а если серьезно - падать умею. И даже болотную гать
лжи и навета пройду, продерусь, одолею, зимнюю стужу стерплю, чтобы выжить к весне. Есть за спиной моей крылья, но только во сне я белой птицей летать над землею умею.
Есть за спиной моей крылья! Иначе зачем хочется петь и лететь, улетать и не помнить весь этот мрак черной злобы, в которой мы тонем, весь этот омут блудливых и липких речей.
Милая, знаешь, а что нам какой-то закон, если его сочинил лицемер и подонок? Мы же крылаты, хотя не мусолим икон. Вольна душа от параграфа и высоко
радуга в небе сияет. И только дурак радуги свет запретит необузданной злобой. Может быть срыта и взорвана даже гора... Свет не погасит бредовый устав узколоба.
Roza Grig
дата:
Стихи Ольги Краузе
ЗАНОЗА
Ой, заноза на душе, будто кол в груди, отведи мои глаза, сердце остуди. Мне бы резвых, молодых миловать-гулять, чтоб не думать, да себя на куски не рвать.
Искусала губы в кровь, злилась, плакала, выводила на заборах каракули, те каракули, зарубки сердечные, подковырки, да смешки поперечные.
Потеряла сон, покой, разум, аппетит, по бетону всё царапала графити. В самолёты, поезда, к черту на рога билась головой об лёд - фиг, да не фига.
Ох измаяла мечта, блажь бредовая не гламурная, не та - беспонтовая, под колени била, плечи сутулила, по чужим параднякам караулила.
И мерещились глаза желто-карие, и коты всю ночь орали мне арии, как моя любовь горит синим пламенем, до небес достал пожар, а кого винить?
А кого винить? Винить дальше некуда, что свои не научилась считать года, что любовь напасть-беда непролазная, не со мною ты и этим всё сказано.
Roza Grig
дата:
Стихи Ольги Краузе
ПОДЦЫГАНСКАЯ ПЛЯСОВАЯ
Ветер, в поле васильки Замотал на маки. Мы глядим из под руки, во дворе собаки
завелись, а ну брехать в поле, на дорогу. И пестрит степная гладь, и спасибо Богу,
что в забытом Им краю есть такое место, где живется, как в Раю и в степи окрестной
мы не встретим никого, кто бы нам в след плюнул. Что нам город, аль село?! Пусть наш хутор в дюнах
затерялся, где обрыв, за обрывом море... Мы вдвоем и с нами мир в радости и в горе.
Ты закрой своей рукой мне глаза, чтоб видеть я могла, как мы с тобой вместе в поле выйдем,
Чтобы маки собирать, васильки вплетая, пока нас не станет рвать та людская стая,
все решившая за нас, как нам жить и ладить. Ты укрась мой смертный час поцелуем. Ради
ради нежности твоей я с обрыва в море. Ветер в поле. Пой и пей, пока я с тобою.
Roza Grig
дата:
Стихи Ольги Краузе
ТАНЕЦ
Ты танцевала стриптиз на пилоне, Средь бела дня, на обломках моста. А под откосом дымились вагоны И занимали зеваки места.
Ты не доехала до назначенья. Виновник стрелочник, болт, мождахед. На сваях балки скрипели, качели Изображая. И этот сюжет
Снимали все, кто успел на мобилы И размещали на сайтах, а ты, Ты танцевала на полную силу Над катастрофой, сквозь пепел и дым.
Ты танцевала. Тебе было мало Того, что чудом осталась жива. За всех погибших под грудой металла Ты танцевала, поскольку слова
В произношении смысл теряли И там, над бурным потоком реки, Весь мир свихнулся с тобой, от тебя ли. Моя Отчизна рвалась на куски.
Roza Grig
дата:
Стихи Ольги Краузе
ЛЕВАЯ
Приворотная левая, Ты со мною не первая.
Ой, куда меня заманить Ариадны шальная нить,
Запетлять хочет извести. Негашеною известью
Закипает в груди моей Песня жарче и веселей.
По такой-то распутице И пусть будет, что сбудется.
Все кто верил, не верил мне На коне - не на мерине,
Чтобы ровно по струнке гнать Только знай себе понукать.
Здесь мерило не поровну, Коль судьба моя с норовом.
А судьба моя дикая С нею я вечно мыкаюсь
По задворкам, оврагами, С переплясом да драками.
И с хмельным примирением С невезеньем, везением.
Как тут с добрым намереньем? На коне - не на мерине,
Чтобы ровно по струнке гнать Только знай себе понукать.
И с тобой я не первая, Приворотная левая.
Roza Grig
дата:
Стихи Ольги Краузе
ГАСНЕТ ЛЮБОВЬ
Остановись, мое сердце, зачем ты стучишь?! Гаснет любовь, но не падает небо на землю. Рядом со мной моя милая сладко так дремлет. Кто ей там снится зарей в предрассветную тишь.
Кто ей там снится? К кому, улыбаясь, она Тянет горячие, страстные, нежные руки И что-то шепчет, но эти невнятные звуки Ясны лишь ей и тому, кто явился ей в снах.
Остановись, мое сердце, дыханье ее Ты заглушаешь своим диким, бешенным боем Скоро проснется она и простится с тобою И ты останешься жить, но уже не вдвоем.
И ты останешься жить, чтоб курить по ночам, Помня, что где-то она не с тобой засыпает. Сердце, молчи, пока милая рядом, я знаю Бог так решил и бессмысленно что-то кричать.
Хоть разорвись, ничего не исправится, лишь В доме четыре стены кулакам твоим внемлют. Гаснет любовь, но не падает небо на землю. Остановись, мое сердце, зачем ты стучишь?!
Roza Grig
дата:
Проза Ольги Краузе
ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ ПЕТЕРБУРГА В МОСКВУ И ОБРАТНО
Мой номер 38 – верхняя боковая полка у сортира. И слава Богу, что не нижняя. Никто не сядет тебе на голову и не облюет тебя с перепою. Еще на подходе к вагону я поняла, что круто попала: - Фанаты «АЛИСЫ» ехали на концерт. Какой-то козлобородый красавец с дрэдами до плеч зазывал выпить каждого мимо проходящего. Толстый, уже лысеющий фраер, накинув на плечи знамя «АЛИСЫ», скакал вдоль вагона, изображая Бэтмэна и у дверей сортира пытался поймать какую-нибудь девицу с требованием любви до гроба. Ночь была в разгаре, свет в вагоне давно вырублен, но вагон продолжал активно скакать, визжать и реготать. Я, уткнувшись в подушку, попыталась вспомнить что-нибудь хорошее… Но, почему-то вспомнила, как еду от своих, еще живых родичей на трамвае с Веселого Поселка до станции метро Ладожская. Ладожского вокзала тогда и в помине не было. Со мной в вагоне едут мальчики и девочки подросткового возраста и тупо, не вдаваясь в смысл содержания, скандируют тексты Кинчева. Потом, так же тупо, без какого бы то ни было выражения на лицах, начинают бить оконные стекла – громить вагон. Такие воспоминания не утешали. Подумалось, что те самые детки подросли и я снова с ними в одном вагоне, только скорость уже другая… Мои мрачные мысли начали оправдываться. Жирный Бэтмэн, не заполучив девицы, обиделся и сорвал стоп-кран. В тамбуре зашипело и поезд стал тормозить. ЧП. Прибежал начальник поезда искать виноватого. Включили свет – все срочно спят, с головой накрывшись одеялами. Виновника не нашли, зато дальше ехали тихо. Следующую ночь я ехала обратно из Москвы в Питер в таком же вагоне и место мое было то же 38. И можно представить мой восторг, когда я опять нос к носу столкнулась с тем же Бэтмэном. Дальше во мне заговорила моя занудная немецкая кровь. Постелив постель, прежде чем залезть на свою полку, я поперлась в другой конец вагона к проводнице. - Здравствуйте, девушка! Похоже, что нам тут предстоит веселенькая ночь! - Чиво?!!! Девушка подняла голову и я сразу же, по ее лицу поняла, что мои слова она восприняла весьма буквально и готова уже влепить мне затрещину. Поэтому интригующая пауза была скомкана и я срочно приступила к сути. - Я вчера, ночью ехала в Москву на том же самом месте, а человек, который прошлой ночью в моем вагоне сорвал стоп-кран снова едет с нами. - Поняяяятно, где он? - Идемте, я его вам покажу. Впрочем, далеко ходить не надо – он идет нам на встречу. - Спасибо!!! Дальше проводница долго не церемонилась, а вцепившись в ворот бэтмэновской черной футболки, проорала ему в оторопелую физиономию: - Ты мне, паскуда, только попробуй сорвать кран!!! Бэтмэн обиделся и вся его кодла сурово возмутилась. - Ты че, подруга, сАвсем оборзела? - Так и знай, сорвется кран, разбираться не буду – тебя ссажу! - Да чо вы на человека наехали? Какой кран?!!! Завизжала татуированная девица. Потом эта девица еще долго визжала, вцепившись в Бэтмэна мертвой хваткой. Потом они ушли в наш тамбур курить и ее визготня еще долго раздавалась и от туда… Потом Бэтмэн урыл спать, а девица поорав сама с собою песенки «АЛИСЫ», сорвала стоп-кран и вернулась не спеша в вагон, геройски озираясь. В Твери, когда эту красотку высаживали, она упиралась и верещала: - Гера! Эт я же за ради тебя!!! Пойдем со мной, Гера!!! - Да, нужна мне эта идиотка, улыбаясь перед пассажирами, разводил руками Гера-Бэтмэн, мне завтра на работу с утра, а ей по фиг!
Roza Grig
дата:
Проза Ольги Краузе
НЕУДАВШИЙСЯ ПРАЗДНИК
Собралась как-то домашняя кошка Анфиска именины справлять. Назвала гостей со всех окрестных дворов и подворотен на свой сухой и теплый чердак. Там и угощения всем хватит – мышей в эту пору развелось столько, что только ленивая не поймает. Будет подругам об чем потом по всем домам и помойкам судачить. Но ведь подобные именины не она одна в году справляет, так что если их и запомнят, то только до чьих-то следующих именин. А Ведь Анфиске так хотелось попасть в историю. Что делать? Вот если бы заглянула к ней подвальная кошка Симка, да при этом рядом, нос к носу оказалась бакалейная кошка Мурка… Это всем бы было интересно. Когда и какая собака между этими двумя кошками пробежала, уже мало кто помнит, но то, что при нахождении Симки и Мурка рядом, скандалу не миновать – знают даже зажравшиеся кошки из мясных рядов окраинного рынка. Да вот беда, Мурка совсем разленилась: «Что за нужда - говорит - мне по вашим чердакам лазить, когда у меня в бакалейной свои мыши водятся?» А к Анфиске уже Симка пришла, а Мурка, тварь последняя, весь праздник испоганила!
Roza Grig
дата:
Проза Ольги Краузе
ПОХОЖДЕНИЯ АД-РАБУ, ЕГО КОЗЫ И ЕГО ЖЕНЫ
Все живое живет по законам жизни. И у каждой жизни свои законы. Шакалы и вороны, по своему закону, следуют за охотником и подбирают его объедки. Мартышки с крысами, по своим законам, роются на пепелище стойбища охотника. А мать охотника несет часть добычи ее сына на базар, чтобы выменять эту часть на добычу землепашца у его матери. А жены охотника, приглядывая за детьми, караулят и поддерживают жизнь огня в домашнем очаге, выделывают шкуры охотничьей добычи, вялят мясо и пекут лепешки. Сын Богини Дизи, сам великий Ар небесным огнем высек основной свод законов для людей на Черном Камне Правды. Только в этом законе про нас ничего не написано, потому, что мы появились потом. Одна молодая и глупая жена охотника, не дождавшись своей очереди в супружеской постели, пошла искать утехи на стороне и, забредя за городские ворота, встретила одинокого павиана, вволю насладившись им, вернулась домой. Когда же понесла от этого блуда, то обманула мать мужа, сказав ей, что это плод супружеской благодати. Так, благодаря измене и обману, появилось на свет наше племя. Мы колдуны, артисты и воры. Кто из нас не владеет искусством пляски по натянутому канату – тот должен уметь ловко потрошить карманы и сумки ротозеев, любующихся искусством канатного плясуна или колдовскими чарами привлекать простаков, чтобы они сами несли нам добычу своего рода. Потому-то мы, бродяги, не таскаем за собой жен и детей. Зачем? Жена заблудившегося охотника сама не прочь заглянуть в нашу кибитку. И если у нее родится сын, который потом, когда вырастет, окажется не пригодным к охотничьему ремеслу – она приведет его к нам. Раз наше племя не указано на Черном Камне, значит все перечисленные там законы не для нас. У нас свои законы, выбитые кнутами и палками на наших спинах. И самый главный из них гласит: НЕ ПОПАДАЙСЯ! А второй закон гласит: Если попался – не выдавай свое племя, даже если тебя будут пытать или угрожать смертью. А смерть нам не страшна, потому что после нее мы возрождаемся в павианах и вольно кочуем по зеленым джунглям до самой смерти, пока снова не родимся в семье простофили-охотника, чтобы подрасти, окрепнуть и вернуться в свое племя Аднаб. Вот уже пятый сезон дождей, как я сорвал охоту своего рода. В мою западню угодила коза с козлятами. Коза сломала переднюю ногу, а три козленка были совершенно невредимы. Я отпустил козлят, а козу не зарезал, а привязал к сломанной ноге струганную палку, облепил ногу с палкой голубой глиной и стал за козой ухаживать, как за больным ребенком. С той поры все охотничьи неудачи нашего рода были причиной того, что добычу не убили и не съели. По законам Черного Камня, я сам должен был перерезать горло этой козе, и высосав ее глаза, отдать тушу женщинам рода, чтобы они разделали ее. Но я не только этого не сделал – я никого не подпустил к моей козе. Тогда, наконец, в роду поняли, от какого я племени. Но мою мать уже никто не мог обвинить или наказать – она умерла еще при моем рождении. С тех пор я с племенем Аднаб и со своей козой скитаюсь от базара к базару Поднебесного Царства и гадаю наивным женщинам, сочиняя то, что они так жаждут услышать.
скрытый текст
У моей козы жирное молоко и характер капризной женщины. Она часто убегает от меня, но не на долго. Когда вымя ее распирает, голос этой плутовки слышен на весь город. Так она кричит, чтобы я нашел ее, схватил за рога и выдоил. А если на ее молоке развести муку и испечь лепешки – обязательно на запах прибежит Ильчи, дочь базарного стражника, и заберется в мою кибитку. Она еще совсем молодая, только грудь слегка округлилась, но уже научилась обманывать мать и петь завлекательные песни. А у меня почти пробиваются черные усы, но жениться мне нельзя никогда. Нет дома, куда бы можно было привести жену и надежно запереть от порчи. В нашем племени женщина только обуза. Я не трогаю дочь стражника, хоть и по сердцу мне ее песни. Мужчины моего племени имеют дело только с чужими женами, а Ильчи еще ничья не жена. Но она зорко следит за мной и готова вцепиться в любую оглянувшуюся на меня бабу. С тех пор, как Ильчи стала забираться в мою кибитку, я окреп голосом и когда зазываю на представление народ, способен переорать любую базарную торговку.
В этом городе я не гадал женщинам – Ильчи не давала. Но племя придумало для меня другую работу. Я забираюсь на крышу своей кибитки и распеваю песни, внимательно наблюдая, как орудуют наши карманники и щипачи. Если замечу опасность – сразу же бью в бубен и ору песенку про быстрые ноги, которые должны уметь не только бегать, но перепрыгивать любые заборы. А когда задует ветер странствий, мы должны покинуть этот город, чтобы в сезон дождей укрыться в своей заповедной пещере, где ждет нас голод и холод, где есть проход к подземной реке, по которой мы сплавляем своих мертвых. Эта река потом вырывается из скалы и с шипением, огромной белой змеей падает в зеленую страну павианов. В страну нашего обновления. Поэтому еще никто из нас не умер своей смертью за пределами пещеры. А тех, кто погибал во время странствий, старый Крен высушивал на солнце, только одному ему известным способом и, замотав соломой, крепил на крыше своей кибитки, чтобы привезти его в нашу пещеру. И не спрашивайте меня, где эта пещера. Я и так слишком уж много болтаю. Но болтать мое ремесло. Должен же кто-то морочить вам голову, пока мои соплеменники чистят ваши карманы.
А вчера отец Ильчи вытащил ее за волосы из моей кибитки, а мне пообещал оторвать яйца. Ильчи упиралась, визжала и откусила своему родному отцу ухо. Старый Крен сказал, что сам себе я не способен так гладко гадать, как заливаю вам и вашим женам, а он-то видит, что до сезона дождей в этом городе меня, если не убьют, то обязательно сделают евнухом, и тогда я разжирею, и съем собственную козу. Ильчи, конечно очень милая девушка, но моя коза, мои яйца и моя жизнь мне дороже. Поэтому я быстро собрался, впряг себя и козу в кибитку и тронулся в путь. До вашей деревни я шел три дня и три ночи. А теперь сижу на вашем дворе и лечу вашего дедушку. Странные вы люди. Везде, где бы я ни был, старость не лечится. Старость обуза для молодых. Обычно старики или уходят в пустыню на съедение гиенам, или бросаются со скалы, или заплывают в царство аллигаторов. А вы держите вашего дедушку на почетном месте, в тени, кормите и омываете лимонной водой. С моей козы гораздо больше проку, чем с вашего дедушки, но раз вы так хотите – я разомну его скрюченные ноги, и он еще переживет пару сезонов дождей.
Странная эта деревня, где меня приютили. Здесь командуют старики. Везде, обычно, стариков выгоняют и правят сами. И в нашем племени Аднаб старый Крен давно бы отправился в страну Павианов, но он знает секрет, как высушивать наших покойников и больше никто этого секрета не знает. Благодаря этому секрету, только в нашем племени люди могут позволить себе умирать своей смертью, а не бросаться в пропасть и кормить собой гиен и крокодилов. Наверное, в этой деревне старики тоже знают какие-то секреты и не спешат делиться ими со своими соплеменниками. А тут я заметил, что они стали молиться на мою козу. Я и сам знаю, что она не дура, но чтобы плести ей венки и скармливать отборный виноград… Да, кто она такая?!! Ну, придумал я с ней пару фокусов, а воду находить она и без меня умела. Еще старый Крен догадался – где моя коза копытом бьет, там нужно копать и вода не далеко. А вчера младшая жена хозяина не утерпела и спросила, каким именем зовут мою козу. Вот еще глупости! Я свисну, и она сама придет. Зачем для козы имя? Но оказалось, что молились на нее не зря.
Однажды, когда ей приспичило долго и противно блеять, я привязал ее к большому кипарису, потому как уже выучил козьи повадки и знал, что так она орет только когда собирается в загул. А на ее крики прискакал могучий козел с прекрасной золотистой шерстью, изумрудными глазами и крутыми белыми рогами. Хозяин с сыновьями поймал этого козла и не успел даже еще подумать, как бы перерезать козлу горло, как на крики козла сбежалось целое козье стадо. Жители деревни быстро и умело поймали и скрутили всю эту скотину. И опять проснулся во мне голос племени Аднаб. Люди – сказал я – зачем убивать этих животных, когда они все, как моя коза, станут со временем вам послушны?! У вас будет много молока, и вы станете печь такие лепешки, что их смогут есть не только малые дети, но и ваши беззубые старики. С той поры люди этой деревни не ходят на охоту, а пасут своих коз. А, благодаря моей козе, жители этой деревни нашли воду рядом с большим камнем и вырыли там пруд, в котором теперь все дни на пролет сидят старики и плещутся дети. Если же кто понимает, то старость приходит, когда человек сохнет, а вода изгоняет старость. Вот так бы там, с ними жить и жить, но старики решили меня женить на дочери своего знахаря. Девушка ядреная, и грудь ее гораздо больше, чем у Ильчи, но она не Ильчи. А тут еще и ветер странствий задул и я, стянув у них связку сушеных лепешек и два кувшина молодого красного вина, свистнул своей козе придорожную песню, впрягся с ней в нашу кибитку и, пропав на рассвете за горизонтом, отправился в сторону заветной пещеры, чтобы опередить соплеменников, и приготовить пристанище к сезону дождей наилучшим образом.
По дороге, на двенадцатый день странствий, когда я отдыхал на привале, в тени придорожного камня, приснилось мне, будто коза моя со мной разговаривает и речь ее ясна и понятна. Это, наверное, потому, что сам я всегда говорю с ней в пути. А с кем же еще делить свои мысли, если идти далеко и долго, а рядом больше никого нет? И говорит мне коза: «Я, Ад-Рабу, не просто коза, которую ты не добил на охоте и оставил жить при себе. Я воплощенный дух снежной вершины горы Андзеб, до которой ты никогда не дойдешь, которую ты не видел и не увидишь. На той горе сядут не рожденные дети, которым ты дашь жизнь перед самой своей смертью, их вскормит самка леопарда не убитая тобой». Ах, как все красиво рассказала мне коза в этом сне. Что бы она и наяву так сладко пела… Я бы, в базарные дни, столько выручки приносил своему племени, что никому бы не потребовалось воровать. Все и так были бы сыты.
А на следующий день, после этого сна, попался мне по дороге дряхлый, беззубый дервиш. Дервишами в наших краях становятся старики, обманувшие свое племя. Все думают, что они, давно насытив желудок аллигатора, всплыли и осели жирным дерьмом на прибрежных заливных лугах, а они скитаются по дорогам и морочат путникам голову за кусок пресной лепешки. Вот такой дервиш пристал ко мне по дороге, испросив разрешения прокатиться в тени моей кибитки. Он был настолько худым и легким, что мы с козой не заметили особой разницы, таща за собой кибитку, что с ним, что без него. Зато этот дервиш пел песни, которые даже мне еще не ведомы и наврал кучу новых сказок. И теперь, если мы с племенем заглянем на тот базар, где еще не так давно бывали, мне будет, чем развлекать людей, не боясь повториться. И я счел своим долгом разделить нашу с козой трапезу на привале с этой дряхлой развалиной.
- Ты, Ад-Рабу, вырос на редкость добрым юношей. Я рад, что дожил до встречи с тобой. Теперь душа моя спокойно может отлетать за хребет Каменного Ящера, на белоснежную вершину горы Андзеб. Я развлеку тебя своей последней сказкой. Ты не сын племени Аднаб. Ты мой сын. А я Раханз, сын племени Чарв с долины подножья горы Андзеб. Мы целители и шептуны. Когда-то отец твоей матери, которого я вылечил от смертельных ран полученных от самки леопарда, силой захватил моих сородичей и продал на базаре своего города рабами к чужим людям. А меня оставил жить у себя. Я бы сумел сразу бежать, но его младшая дочь стала потихоньку петь мне завлекательные песни, а я был молод и безрассуден, о чем не стоит жалеть теперь, ведь от этого безрассудства родился ты. Я сам принимал роды у твоей матери, но не смог ее спасти и она умерла. А когда ты открыл глаза и закричал – я понял, что находясь рядом, при тебе, очень скоро выдам твое истинное происхождение. Поэтому я выхаживал тебя, пока ты не стал бегать, не держась за мои одежды, а после ушел. С тех пор и странствую с мечтою свидеться с тобой, лечу людей и вспоминаю твою мать. Сердце мое так устроено, что ни одна больше женщина не смогла меня завлечь. Племя Аднаб смелые, добрые и безрассудные люди, но оставь их. Ты не вор и не мошенник, ты лекарь по природе своей. Наше племя должно возродиться. Возвращайся к горе Андзеб. Моя душа уже обретает крылья, она будет вести тебя самой короткой и безопасной дорогой. Тело мое запихни в ствол разбитого молнией дерева, пусть его растащат змеи, ящерицы и крысы. Прощай, сын мой, и до встречи. – Так сказал дервиш и умер, не доев моего угощения и не допив моего вина.
Откуда они плывут, эти белые облака? Наверное, с той самой вершины горы Андзеб. Стану я верить первому встречному дервишу? Старик наплел мне тут, под конец своей жизни, скорее всего, для того, чтобы я не бросил его тело на дороге, а непременно запихнул в тот самый ствол разбитого молнией дерева. Может ему не приятно будет, если потом его обглоданный череп какой-нибудь весельчак станет пинать, от скуки, ногами... Я и сам частенько соблазнялся таким занятием, ни капельки не заботясь, что душа мертвеца обижена и досадует. Ну и схороню я его в этом стволе, хотя бы за то, что мне досталась его штопанная торба, в которой завалялось, довольно приличное количество, кремниевых камушков для высекания огня, пара плошек из обожженной глины и много маленьких человечьих и звериных фигурок из мореного кипариса.
Понаслышке, эта гора Андзеб там, где от нашей заповедной пещеры есть тропинка, не та, по которой мы приходим и уходим, а другая, которая ведет дальше, за скалы, через страну павианов. Ветер странствий дует мне в спину, до пещеры ходу еще семь дней и семь ночей, а по дороге еще два селения, в которых можно и подзаработать, и сменять содержимое торбы дервиша на муку и крупу. Так, что в пещеру я попаду за семь дней до начала сезона дождей. А от пещеры, до горы Андзеб топать не меньше, чем три раза по двенадцать дней. И это в самый разгар сезона дождей. Нет, не пойду я к горе Андзеб, а если когда и пойду, так только по великой надобности, а не из прихоти умершего дервиша.
А тут еще и коза моя, что-то слишком прожорливой стала. Не иначе, как покрыл ее козел из пойманного стада. Значит придется мне еще и не только хворосту в пещеру натаскать, а и надрать по более оливковой лозы, чтобы не только моей козе, а и ее приплоду хватило.
Так я размышлял, таща в одной упряжке со своей козой нашу кибитку, пока не встала передо мной, по среди дороги Ильчи. - Это ты испугался гнева моего отца, но не я. Нет мне жизни без тебя и быть тебе моим мужем, как бы ты не пытался выкрутиться. Я бежала из дома за тобой и никакая сила уже не вернет меня обратно.
- Опомнись, девушка! Я из племени Аднаб, мы не женимся, и женщины с нами не живут! Я иду в заповедную пещеру своего племени, и никто не должен знать туда дорогу. Мое племя придет туда потом и, что я им скажу про тебя?
- Когда ты бежал, некому стало отвлекать песнями ротозеев. Твое племя поймали на воровстве. А поскольку саранча сожрала весь урожай землепашцев, то по законам нашего города, в голодный сезон, все твои соплеменники пойманы и живьем брошены с большой лодки в пасти аллигаторам. Они не пожалели даже старого Крена, который ни у кого ничего не крал, а только поддерживал огонь вашего племени.
Легко странствовать по дороге и знать, что ты не одинок, что впереди ждет тебя встреча с твоими соплеменниками. Тогда есть смысл и в самой дороге. С тяжелым камнем на душе я снял с себя и с козы ремни, тянущие оглобли и забрался средь бела дня в кибитку, чтобы молча поплакать и сосредоточиться, а Ильчи сказал:
- Раз ты решила стать моей первой женой, иди и паси козу, пока я думаю.
Как тут ни думай, как ни гадай, а Ильчи обратно не прогнать, да и сам я по ней скучал. Только вместе странствовать, это не в кибитке миловаться. Жену кормить и одевать надо, а у меня у самого сандалии уже, не помню когда, сношены, а новые так и не завелись. Я-то и босиком привычный, а она… А она не долго козу пасла, подошла ближе и говорит:
- Слезами горю не поможешь, а я тебе обузой не буду. Еще солнце сесть на землю не успеет, как ты трижды пожалеешь, что не взял меня с собой в дорогу раньше. За спиной у меня своя торба, а в торбе все мое приданое. Там и кожа аллигатора, и острые костяные иглы, и жилы, которыми я сошью тебе сандалии. Ты ж ничего в жизни не смыслишь. Жен люди заводят, чтобы легче было прокормиться и не корчиться в одиночку в сезон дождей.
С этими словами она забралась в мою кибитку и утешила меня так сладко, как я и в мечтах о ней не догадывался, что такое возможно. И я, действительно, пожалел, что весь этот долгий путь странствовал без нее, без моей прекрасной и нежной Ильчи. А когда мы втроем впряглись в нашу кибитку и весело зашагали по дороге – путь наш стал таким легким, будто дорога сама отталкивалась от наших ног, убегая назад, в то мое одинокое прошлое. И я снова пожалел, что не шагал вот так с ней рядом раньше. Еще день не успел закончиться, как мы пришли в селение, в котором, по моим расчетам, должны были оказаться среди ночи. Конечно, это была, несомненно, заслуга Ильчи и я в третий раз пожалел, что не шел с ней рядом от начала пути.
В этом селении меня хорошо знали – я, в прошлую нашу стоянку, помогал местному колдуну изгонять порчу из жены гончара. Колдун шептал над ней заклинания, а я обложил ее капустными листьями и весь день поил капустным рассолом и кормил отрубями. Тогда из нее вышло много белых червей и она поправилась. За что гончар дал колдуну большой горшок с ячменной мукой. Муку колдун оставил себе, а большой пустой горшок подарил нашему племени.
Вот и сейчас колдун встретил меня, как родного, поздравил с первой женой и позволил поставить кибитку во дворе своей хижины, чтобы мы не ночевали на дороге. И всю ночь наша кибитка ходила ходуном от брачного танца. А на рассвете я подумал, что готов умереть за свою Ильчи, только бы она никогда и никуда от меня не уходила.
Утром к нашей кибитке пришла жена гончара и пожаловалась, что колдун совсем стал старым и без меня ни одну порчу, до выхода белых червей, так ни у кого и не извел. А порченых в селении много, только у нее пятеро детей животами маются, да у младшей жены живот большой. А рожать ей нечего, она мала еще, гончар ее не трогал, так, по случаю, для хозяйства взял.
Ильчи, как только поняла, что старшая женщина обратилась ко мне по делу – свистнула козу и пошла ее пасти в рощу, за дорогу. Я же стал готовить свои снадобья и инструменты и поджидать, когда проснется мой гостеприимный колдун.
Первой из хижины появилась младшая жена колдуна и швырнула мне под ноги вчерашние черствые лепешки. Странно, в прошлый раз, когда я тут был, она так ласково мне улыбалась… Перешагнув через лепешки, я пошел помогать Ильчи пасти нашу козу. Пусть теперь колдун сам меня дожидается. Ильчи уже подоила козу, наловила в ручье раков, насобирала виноградных улиток, развела костерок, замесила из моих запасов тесто и, раскалив на углях большой горшок, пекла нам лепешки, а в маленьком горшочке весело и ароматно булькала раковая похлебка. Жена, конечно, не старый Крен, но должен же я, хоть с кем-нибудь, посоветоваться.
- Особой странности тут нет – сказала Ильчи – младшая жена колдуна ревнует ко мне тебя, такого молодого и красивого и страшно досадует, что ты женился. А старый колдун вообще никчемный дурак, но пусть об этом будем знать только мы с тобой. Ничего ты в этом селении без него не делай. Слушай его внимательно, не забывай каждый раз благодарить за науку, но поступай по своему, как подскажет тебе твое чутье.
Так вкусно и сытно я не ел ни разу в жизни, хотя моя коза не давала мне повода голодать. Когда колдун разыскал меня, я сытый и довольный жизнью, сидел возле ручья и драл с ивовых прутиков лыко. Ободранные уже прутики лежали в ручье, придавленные камушком, а из тоненьких полосочек лыка Ильчи чего-то искусно сплетала. Колдун понял, что мы не дурака валяем и страшно извинялся, но ему очень была нужна моя помощь.
Я с радостью согласился помочь великому и могучему колдуну, только пусть моя кибитка стоит не у него во дворе, а здесь, возле ручья, и чтобы за помощь ему он со мной расплачивался не пустыми горшками, а чем-нибудь более съедобным. А то, ведь, я теперь не какой-нибудь голодранец, а женатый человек.
А во дворе колдуна уже стояла толпа народу, и по их желтым белкам глаз, было ясно, что все они живьем кормят белых червей. Старшая жена гончара уже притащила, как я ей велел, целую корзину капустных кочанов и бочку с капустным рассолом. Тут же развели высокий костер, расстелили тростниковые циновки, уложили страждущих, я растолок в своей ступке полынное семя, колдун взял в руки бубен и мы с ним стали изгонять порчу из его соплеменников.
Ох, и трудный был день. Особенно надорвался бедняга колдун, правда, его жены усердно ему подпевали и приплясывали, но до исхода червей он не дожил, замертво упав возле опустевшей бочки капустного рассола. И, как только он испустил дух, из людей стали выползать черви. Мы с Ильчи с трудом успевали цеплять их на палки и бросать в огонь. Уже солнце зацепило макушку орешника, когда все закончилось. Ко мне подошел гончар и другие мужчины селения.
- Колдун покинул нас, а где ты видел племя без своего колдуна? Осталась его хижина, его хозяйство и его жены. Детей он так и не прижил ни с одной из них. Нельзя, чтобы хижина стояла без мужчины. Нельзя и племени без колдуна. Оставайся, бери его хижину и его жен, ты нам всем нужен.
Другой бы, наверное, с радостью на такое согласился, но я им сказал, что мне нужно очиститься после такой тяжелой работы и подумать. Так я сказал этим почтенным мужчинам, поклонился и отправился в свою кибитку, где уже ждала меня моя Ильчи.
- Жена моя единственная, что ты мне скажешь?
- Скажу тебе я две правды: Одна правда в том, что я не видела твоей заветной пещеры и не знаю, как там возможно пережить сезон дождей, а здесь тебе предложили сухую хижину со всем добром и почетное место колдуна, которое будет кормить тебя до последнего зуба. А другая правда в том, что со всем этим ты становишься мужем еще трем женщинам, а сердце мое не сможет терпеть, если ты будешь с ними добрым и ласковым, это значит, что мира в этой хижине не жди. Я же не для того за тобой бежала по пустынным дорогам, берегла себя, прячась в канавах от встречных путников и рискуя быть съеденной придорожным зверьем, чтобы уступить тебя первым встречным вдовам. Вот и решай, как нам быть.
И я решил. Утром пришли к нашей кибитке мужи племени, а я им и говорю:
- Добрые люди, судите сами: И трех дней не прошло, как я женился на своей первой жене. Я еще не успел насладиться ей, и она не насладилась мной. Все свободное время мы только тем и заняты, что раскачиваем нашу кибитку в брачном танце. А жены колдуна в, честь траура, должны быть утешены. Смогу ли я быть сосредоточенным, как положено колдуну? Сумею ли сохранить свою колдовскую силу в такой семье? Ищите в эту хижину другого хозяина. Три дня траура я еще побуду возле вас, а потом уйду, чтобы поспеть в надежное укрытие до сезона дождей. Пусть за эти три дня приходят к нашей кибитке все болящие, я готов каждого лечить за горсть муки, двенадцать орехов и плошку оливкового масла. Так и вы сезон дождей, авось, без колдуна перетерпите, и я сохраню свою колдовскую силу, чтобы и дальше жить своим ремеслом. После моих слов мужи ушли думать.
Думали они не долго. Я еще не успел разложить свои инструменты, для приема больных, как они уже вернулись.
- Уважаемый Ад-Рабу, укажи нам место, где мы поставим тебе твою хижину.
- Пусть моя хижина будет стоять там, где стоит сейчас моя кибитка. Не гоже колдуну жить посреди селения. Сколько людей, боясь пересудов, терпят боль и не идут лечиться, только бы соседи не узнали, что они больны. Здесь всегда есть чистая вода и за ручьем растет много трав, которые нужны мне для колдовства.
- О великий Ад-Рабу! Разум твой светел не по годам! Не иначе, как духи наших предков привели тебя к нам. Отныне ты будешь не только лечить наших людей, но и учить наших детей, чтобы они выросли такими же мудрыми и справедливыми. А за это ты будешь получать от нас столько муки, зерен и орехов, сколько тебе понадобится, все охотники нашего селения будут делиться с тобой своей добычей.
- Нет, я не буду учить всех ваших детей. Пусть дети охотников и землепашцев остаются охотниками и землепашцами. Приведите мне самых слабых детей, которых вы приготовили для задабривания голодного гепарда в сезон дождей, я буду готовить из них настоящих колдунов, а гепарда выследите и убейте, пока он не сожрал мою козу, а то без козьего молока я потеряю колдовскую силу. Это мое последнее слово.
Когда мужи ушли, Ильчи сказала мне:
- Я всегда видела в тебе своего царя, а теперь я вижу, что ты способен стать царем народа. Значит, я не зря бежала из дома отца, отказавшись от теплого очага, сытой жизни и прочной крыши над головой. Ну и отдал бы он меня седьмой женой первому стражнику уездного князя, и сидела бы я взаперти и старилась. С тобой же мы покорим все Поднебесное царство. Только ты и впредь советуйся во всем со мной, даже когда я постарею, а у тебя будет много молодых и красивых жен и наложниц.
Очень скоро возле нашей с Ильчи кибитки закипела работа. Люди местного племени Нудреп прикатили большие камни-валуны, развели под ними огонь и, когда камни раскалились, вылили на них огромный котел студеной воды из ручья. Самые большие треснувшие пополам камни, положили плоской стороной на четыре угла, на землю, с которой удалили предварительно весь дерн. Из остальных камней сложили очаг, обмазав его снаружи и внутри глиной с песком. Они свалили в ближайшей роще кипарис, содрали кору и распилили его. Одного этого кипариса хватило на прочный каркас моего будущего дома.
Женщины привели детей, которых племя уже выбраковало и приготовило для жертвы Голодной Пумы. Это были семь мальчиков, и пять девочек. Из них трое мальчиков и одна девочка были слепы, у одного мальчика оказались сросшиеся пальцы на обеих ладонях, одна девочка-горбунья, один мальчик-карлик, а остальные просто хромоножки. Вся эта ребятня была очень грязная, совершенно голая, не обученная человеческой речи, явно недокормлена и очень ослаблена. Ильчи их накормила, и весь день обтирала полынным соком, чистила от блох, обучая детей основным правилам здоровой жизни. Лучше всего приспособились ловить на себе и товарищах насекомых слепые дети. Я уже тогда понял, что самые способные колдуны выйдут именно из слепых детей. Малыши очень быстро к нам привязались. Они были усердны и старательны, слова наши схватывали на лету и начали говорить уже на пятый день. Возраста они были одного, потому что именно после третьего сезона дождей мужчине разрешено смотреть на свое потомство. Именно в это время и происходит выбраковка, поскольку сами женщины не способны критически оценивать своих детей. С этими детьми мы успели собрать и насушить много соломы из которой Ильчи сплела столько циновок, что их менять можно было бы каждый день на протяжении всего сезона дождей.
Дом наш получился сухой и теплый. Даже в хижине старого колдуна пол был земляной, а у нас настелены струганные бревна, как в родовом святилище. И это не удивительно. Если племя уступило мне сезонную жертву Голодной Пумы, значит, они теперь верят в меня и мою силу более, чем в кровожадных духов сезона дождей и их коварное воплощение Голодную Пуму. А наши приемыши более всего молились на нашу козу и на двух ее неугомонных козлят. И не просто молились - они дали ей имя! И теперь коза наша не просто коза, а Сладкая Сиська. А козлят прозвали Прыгунья и Брыкун.
Roza Grig
дата:
Проза Ольги Краузе
ГОМОФОБИЯ
Это, когда руки чешутся морду набить. Евреев, кавказцев и прочих нацменов бить тоже в радость, только за них и посадить могут, а за ЭТИХ… Да в ГОД СЕМЬИ! Да кому они нужны, чтобы за них заступаться. Заступника ж можно сразу в педерасы записать. Или обвинить его в пропаганде гомосексуализма.
От и сидят эти педики по углам. А который уж совсем напуган - первый кричит «БЕЙ ПЕДАРАСОВ! ПЕДЕРАСОВ НА КОЛ!» - это, чтобы не дай Бог, про него не догадались.
Они ж милицию не позовут – милиция им сама проходу не дает. Самое милое дело педика в подворотне возле его клуба схватить и карманы ему вывернуть, да еще пристращать.
А за гомофобию хрен у нас накажешь. Тут сразу, крестным знамением себя осенив, как наш московский мэр, можно объявить, что спасаем СВЯТУЮ РУСЬ от пахабщины и крамолы, за что не то, чтобы наказывать – орден АНДРЕЯ ПЕРВОЗВАННОГО положено всенародно прям в Кремле вручать.
А про международные права человека, так пусть умоются! Обосралось международное сообщество в Косово и России теперь никто не указ. А будут возникать – Россия трубу им перекроет и пусть сидят там со своими правами!
Время Солженицына и Сахарова прошло. Наступило лихое и задорное время ГОМОФОБИИ.
Roza Grig
дата:
Стихи Ольги Краузе
СПАСЕНИЕ
Когда твой корабль тонет, а капитан сбежал на том, единственном шлюпе, в котором бы всем спастись.
И в приступе злых агоний, почти возле самых скал, тот кто тебя не любит, кто не сумел простить,
достанет нож и разрежет, на ленты парус порвет, последний раз обругает, привяжет к обломку доски,
чтоб женщина та, которую ты у него увел, дома тебя ожидая, не умерла с тоски.
Roza Grig
дата:
Стихи Ольги Краузе
ЧТО ТЫ СКАЗАЛ?
В ночь, при полной луне, Что ты сказал во сне? Что же ты ей сказал, Той, с которою спал?
Помнишь ты, или нет? В ночь, при полной луне, Ты ей надежду дал, Той, у кого ночевал.
Будет теперь она Ждать тебя у окна. Будет ночей не спать, Молча сидеть и ждать.
Сколько таких ночей, Жарко сплетенных рук, Сладких твоих речей, Верных тебе подруг.
В чарке вино горчит, Холод свой льет луна. Сердце, молчи, молчи! Нужна-то всего одна.
Всего-то нужна одна, Да не с тобой она.
Roza Grig
дата:
Стихи Ольги Краузе
ГЛУХАЯ БУХТА
Солнце не светит, не греет луна Причаль ко мне лоцман – достанем до дна.
На винт намотало, в отсеках капель. Ты поздно явился, я села на мель.
Баркасам и шлюпкам закрыла проход Здесь я зазимую, работы на год
Мне хватит, чтоб снова в фарватер попасть Ах, в гавани паника? Что за напасть!
Я график срываю. Я всех подвела. Ты думал, что я закушу удила,
В бурлацкую лямку покорно впрягусь, Как вся наша многострадальная Русь.
А кстати, про Русь, где-то здесь говорят Вчера затонул иностранный моряк
И, якобы, он затонул неспроста, Русалки его щекотали в кустах.
И ты, говорят, здесь застрял не вчера, Хотя ваша бухта такая дыра…
Но ты бросил свет и жену, и детей, Чтоб прочно осесть в этой дохлой черте.
Послушай, мой лоцман, я тоже хочу, А то я давно ни с чего не торчу,
Меня не цепляет ни ганжа, ни ром. Шепни по знакомству русалкам о том.
Я сброшу балласт с этой мели снимусь Пусть только они позовут меня, пусть.
И где-то в районе Бермудов тогда Я кану, уйду, пропаду навсегда.
Roza Grig
дата:
Стихи Ольги Краузе
РУЧЕЙ
от ручей, а там река, он в нее впадает. На плече твоя рука легче не бывает. Я лечу под облака, я хочу быть птицей. На свечу не дуй пока, дай мне насладиться безоглядной тишиной, предрассветной далью, тем, что ты пока со мной... Сердце не из стали. Даже если я сорвусь на высокой ноте, я и смерти не боюсь при таком полете. А, что люди наплетут снизу на нас глядя, сверху плюнем, на лету. При таком раскладе, нам житейский пересуд ничего не стоит. И разносятся в лесу сладострастья стоны.
Roza Grig
дата:
Стихи Ольги Краузе
ПЛАТЬЕ
Нарядное Люськино платье Анютка на бал одолжила, на танцы в Дому Офицеров, чтоб там красотою блеснуть.
Убиться, не встать в этом платье похожа она на богиню. На Люське ж сидит это платье, ну, как на корове седло.
К тому же у ей, этих платьев, считать потеряешь охоту, а бедная Нюра одета абы до работы дойти.
Причем, этой Люське, те платья нужны, как под дождь рыбке зонтик. Сидит себе дома, при муже, ей танцы давно ни к чему.
Анютке ж на все выходные скакать по культурным программам, ломать каблуки, рвать колготки, чтоб только однажды сыскать
надежного, доброго мужа, с которым бы сесть на диване и молча смотреть телевизор, и с блюдечка чай попивать.
Да видно судьбе не угодно уютное Нюрино счастье опять проплясала получку и завтра залезет в долги.
Одно утешение дома, когда Люськин муж к ней заглянет, погладит, помнет, запрокинет по быстрому и убежит.
Потом его совесть замучит и он своей Люське за это нарядное, новое платье с букетом цветов принесет.
Roza Grig
дата:
Стихи Ольги Краузе
ЛОГОПЕДИЧЕСКАЯ СКАЗКА
Когда Карл у Клары украл кораллы, а Клара у Карла украла кларнет, король крамолу узрел, и корнет приперт был к стенке в разгаре бала
за нецензурную брань в сортире его величества. На стене он начертал: «МИРУ МИР, ВОЙНЕ ПИЗДЕЦ И ПОЗОР!» По его рапире,
на самом кончике, по говну, придворный сыщик определил, что это он обосрал сортир. Корнет легко на себя вину
готов был взять. Но вмешалась Клара. Ей так хотелось свалить на Карла любую гадость, что в том говне она измазала и кларнет,
и приписала чуть ниже строчку: «КОРОЛЬ - ДУРАК.» И большую точку в конце влепила, подбросив кларнет придворному сыщику на обед.
Придворный сыщик ел хлеб не даром. Признав кларнет кларнетиста Карла из Королевского Варьете, рванул в сортир и хрустальный беде,
прочтя строчки новые, облевал. Погасли свечи, окончен бал. В сортир королева спустилась подмыться, а там… В королевских кошмарах не снится
подобное. Ну, королева визжать: «Это ж какая паскудина-блядь, так умудрилась изгваздать сортир, что нашим величиствам тут не войти?!!
Где мой король? Да, куда он глядел, когда мы в такой непролазной беде?!!» У короля, от испуга, поллюция… Так приключилась в стране революция.
Roza Grig
дата:
Пиво. (фрагмент из книги Faster Pussycats) автор: Тамми Стонер. перевод: Вдова
Мы: я, Глезз и его девушка Акрил, шли вниз по Филадельфия стрит, с ее выбивающимся из канализационных люков паром, в местечко под названием "McGlinchey’s Bar". Обычно я выпивала в нем стаканчик виски. Она шла в ту же сторону и думая, что мы целенаправленно догоняем ее, пропустила нас вперед, видимо надеясь, что мы пройдем мимо. Но мы не прошли.
Я рассматривала в отражение на мокром столе ее широко расставленные глаза, рот с тонкой легкой сигареткой в краешке губ. - Вы слишком пристально смотрите на меня, - подойдя сказала она и прикурила от моей свою сигарету, - Вы слишком жадно смотрите на меня и ничего не делаете... Глезз и Акрил вылезли из-за стола заскользили в медленном танце. - Целуй меня, - потребовала она и придвинулась ближе, я почувствовала как ее бедро прильнуло к моему, как ее зубы соприкоснулись с моими.
Моя бывшая была стриптизершей. На самом-то деле, она никогда так и не стала до конца "бывшей". Но ей видимо нравилось быть "бывшей", она сама так решила. Стриптиз управлял ее жизнью, лишь оголяясь перед всеми до конца она могла быть счастлива. Я же не могла жить голой. Вот именно с тех пор я живу одна, изредка сплю с какими-то женщинами. Каждую ночь я сижу перед молчаливым телефоном и мучаюсь, какую еще она смогла выдумать причину, что бы не звонить мне. На самом деле - это бросовое дело, у нее слишком хорошо развито воображение по части отговорок...
Она протягивает руку под столом и сжимает мою ширинку. В баре полумрак. Клубы табачного дыма причудливо переплетаются над нашими головами. Глезз со своей девицей выбрали в музыкальном автомате рок-н-ролл и старательно под него наяривают. Она пробирается своими сильными пальцами все глубже и глубже, лаская круговыми движениями мой пах и я чувствую, как у меня между ног становится мокро. Если верить синоптикам - становится влажно. - Что же будем делать, если начнется потоп?.. - спросила она. - Придется пожертвовать брюками... - Замерзнуть не боишься?... - Ну ты же одолжишь мне свой свитер?... Дело в общем не в свитере, дело в том, что под ним. "Откуда?"- спрашиваю я. "Отсюда..." - задыхаясь отвечает она, придвигая к моим губам кусочек своей оголенной кожи. "Может, все-таки отсюда?" - нащупав, наконец, через свитер ее сосок спросила я, и слегка укусила. Кто-то врубил на полную этот долбанный рок-н-ролл, горько жалуясь, что из AC/DC, кроме “Back in Black” и “You Shook Me All Night Long”, других песен нет. Ее пальцы надавили сильней. Я пытаюсь сдвинуть ноги и освободиться от ее рук, обеспокоенная тем, что на моем лице слишком много чего интересного отражено, а этот паршивец Глезз за километры чует запах секса. Но слава богу он и Акрил зацепились языками с бритой наголо официанткой с татуировкой на плече.
Запах ее духов ощущается все сильней. Он накатывает волной при каждом ее движении. Я хочу трогать ее везде, но чувствую легкое смущение. Боюсь публики в баре. Она медленно вынимает мокрые пальцы, томя меня и заставляя желать их возвращения. Я хочу чтобы она вошла в меня. Трахни меня!
Официантка вручает им пиво. Акрил пристально смотрит на наши лица, задерживая взгляд на лице моей спутницы. Она догадывается, что тут происходило. - Ты натуралка? - она вынимает руку, берет пиво и принимается заигрывать с Акрил. Я резко встаю и иду в туалет. Что за нужда кокетничать у меня на глазах? Fuck.
Двумя секундами позже она распахивает выцветшую, когда-то зеленую дверь кабинки. Я позволяю ей войти, но прежде чем успеваю сказать хоть слово, она резко толкает меня к стене, задирает мои руки над головой и целует меня. Страстно. Стон. Видимо, ей необычно проявлять инициативу, хотя на первый взгляд мне так не показалось. - Что? - я спрашиваю слишком громко. - Просто испугалась... что не смогу остановиться... - она скользит по мне руками и берет меня между ног двумя пальцами, как полный бокал с коньяком. У меня нет выбора. Нет сил сопротивляться. Это не остановить. Она опускается на колени, на сырой, засыпанный сигаретным пеплом пол, под жужжание эклектических ламп и расстегивает мои брюки. Я хочу трогать ее, но она отводит руки. Она вжалась своим лицом в мой пах, и размазывая свою помаду по бедрам медленно целует лобок. Я чувствую, как жар разливается от живота к промежности и тоненькая струйка моей влаги скользит вниз по ногам. Ее уверенный язык скользит вверх, вниз и опять вверх, я прошу ее лизать немного глубже, но в ответ она лишь щекочет мой клитор кончиком языка. Она - единственное, что существует сейчас для меня. Мое желание. Я не могу собрать в единое целое затуманенное сознание. Я хочу больше. Кто-то стучит в дверь. Она снова ныряет в меня, жадно и сильно вылизывая своим горячим языком, еще и еще, до тех пор пока мои ноги не подогнулись. Кровь стучит в ушах. Мои штаны уже насквозь мокрые и я кончаю три раза, стукаясь при каждом оргазме в стену спиной. Она улыбается, моет руки и целует меня в шею.
“We’ll be right out,” напевает она. Туалет насквозь пропитался ее духами и моим запахом. Я хотела нарисовать наш шарж на стене, но она останавливает меня, сказав, что ее парень со своей группой играет здесь вечерами. - Он узнает твой стиль. - Он меня не знает. - Он изучает тебя, - Она роется в моем кармане и достав, прикуривает. Старательно снимаю свои белые волосы, прилипшие к ее черному свитера. - Как это, изучает? - я удивляюсь. - Потому что он знает... - ее глаза горят во мне. - Знает что? - Он знает как я чувствую... - Как ты чувствуешь? - переспрашиваю я и беру сигарету из ее рук. - Я чувствую что хочу... Хочу пива, - она слабо смеется и открывает дверь. Я вышла вслед за ней, натыкаясь на посетителей. Глезз по ее смешку сходу все определил и следил за нами своими черными глазами, целуя Акрил в шею. Билось сердце. Я перелила немного теплого пива в свой стакан, пива, которое она никогда не выпивает до дна.
Roza Grig
дата:
Расставание
Сегодня 25-ое июля, ты уезжаешь. Надолго. Целых 2 недели мы не увидимся. Невыноси-мо осознавать, что завтра, послезавтра ты будешь уже за 2000км от меня. Далеко. Расстава-ние… Это так тяжело. Тяжело, когда любишь. Ты еще не уехала, а у меня третий день слезы ручьем. Не хочу плакать, устала уже, глазки болят и личико опухло, но ничего не могу с со-бой сделать. Ведь мы ни разу не расставались с момента нашего знакомства. Ни ты, ни я… мы обе дня не могли прожить друг без друга, а тут такое! Ты успокаиваешь меня. Обнимаешь, нежно гладишь по спине и просишь не плакать. От-чего я начинаю рыдать еще сильнее, уже не сдерживая эмоций. Прошло, наверное, минут 10… Немного успокаиваюсь, ты хочешь посмотреть на меня, а я прячу глаза. Нет, мне не стыд-но, просто не хочу, что бы ты видела мои слезы и расстраивалась. - Ты ведь скоро приедешь, правда? – задаю глупый вопрос и, помолчав, продолжаю как бы твоим ответом, – Приедешь и все будет хорошо, и мы больше никогда не расстанемся. Но мысли меняются, опять представляю, что ты уезжаешь и снова боль. Дикая, пронзаю-щая сердце, боль. Где-то внутри все сжимается, к горлу подкатывает комок горечи… По мо-ей щеке скатилась слеза, упала на твое плечо и не замедляясь стала впитываться в кофточку. Ты крепче прижимаешь меня к себе и я чувствую, как дрожат твои руки. - Пора…, – вздыхаешь ты. - Да нужна тебе эта Москва?! – всхлипываю я. – Разве нельзя было вместе поехать… на следующий год, например. Когда мы обе были бы в отпуске… Ты немного отстраняешься и отдаешь мне конверт. - Что это? – недоумеваю я. - Открой 28-го утром, – пытаешься сохранить улыбку на лице, – Это ведь наш день, по-мнишь? - Ага, – внутри опять все сжимается и слезы рвутся наружу, – Наш день… но мы не про-ведем его вместе. - Не люблю расставания… – задумчиво произносишь ты. - Хм… никто не любит… – так же задумчиво отвечаю я. Никогда не задумывались о том, почему время так неумолимо летит, когда этого совсем не нужно… а когда нужно, чтобы оно шло быстрее, то оно (время) как будто засыпает и тя-нется мучительно долго!? Вот и сейчас… Как мне кажется, у нас есть еще минут пять, от силы. Но ты, глядя на ча-сы, говоришь, что опаздываешь уже на 15… Ты обнимаешь меня, шепчешь на ушко о том, как сильно любишь меня и что будешь бе-зумно скучать. Поцелуй, еще один… какое странное ощущение… что-то между первым и последним. Ты осторожно, можно даже сказать робко, прикасаешься к моим губам, в пере-рывах снова говоришь о любви. Хотя, слова тут совсем ни к чему… От них почему-то делае-тся еще больнее и печальнее. Я люблю тебя и не хочу расставаться ни на секунду! А ты уез-жаешь… далеко и надолго. Даже в голове не укладывается, что сегодняшнюю ночь мне при-дется провести в одиночестве. А завтра утром… ты не чмокнешь меня в щечку и не скажешь “С добрым утром, солнышко”… И кофе придется пить в одиночку. И в обеденный перерыв ты не позвонишь мне. И не кого будет порадовать своими кулинарными способностями за ужином. От этих мыслей становится не по себе, хочется превратиться во что-то маленькое, серенькое, забиться в какой-нибудь угол и ждать, когда это все закончится. Время! Опять время! Ты берешь сумку, открываешь дверь, целуешь меня в висок и ухо-дишь. Спускаясь по лестнице, смотришь на меня, я подмигиваю, мол, все нормально, отды-хай и ни о чем не думай. Закрываю дверь, и слезы начинаю лить водопадом. Сползаю вниз по стене. Только один вопрос забивает всю мою голову “Почему”. Почему так? Резко встаю. Почему-то вдруг захотелось побежать за тобой, попросить прощения за все ошибки, сказать, что люблю, обнять, поцеловать… Всю ночь я плакала, не понимая почему. Вроде бы все нормально. Ты ведь просто едешь отдыхать. К тому же, если разобраться, 2 недели – это не долго. Плюс ко всему, мы любим друг друга и ты обязательно вернешься. Мне просто было невыносимо больно и сердце как будто разрывалось на мелкие кусочки. 28-го июля, утром, я распечатала конверт, в котором была открытка и письмо… “Привет, зая! Солнышко ты мое! Блин, 2 недели мы с тобой не увидимся. С одной стороны 2 недели – это мало, но с другой – время идет так медленно, когда мы не вместе. Это такое испытание. Но мы ведь справимся с ним. Я знаю, что ты меня ждешь и любишь, а ты знаешь, что я вер-нусь к тебе, обниму, поцелую …) Блин, скорее бы! Я тебя так люблю! Даже сердце защемля-ет от того, что я не могу тебя сейчас увидеть и не увижу еще две недели. Не думай, что в Мо-скве я найду себе кого-нибудь или изменюсь и разлюблю. Это невозможно. Мне никто, кро-ме тебя, не нужен! Я не представляю жизни без тебя. Я очень сильно тебя люблю, чтобы от-казаться от тебя. Ты у меня одна. Самая красивая, умная, милая, очаровательная, нежная… просто супер!!! Я так рада, что ты у меня есть. Именно ты, а не кто-то другой. Я просто счас-тлива, что мы нашли друг друга. Вот жила бы я, не зная тебя, и так и не узнала бы любовь – самую большую жизненную ценность. Ну ладно, не буду о плохом. Мы ведь вместе и любим друг друга. И все у нас будет хорошо. Я не знаю, почему ты меня любишь, но я очень рада, что ты со мной, что ты предпочитаешь быть со мной, а не с кем-либо другим. Я правда с тобой чувст-вую себя счастливой …) Я так хочу объяснить тебе, как сильно я тебя люблю, но у меня не получается. Или словарный запас маленький или моя любовь к тебе просто неописуема. Ни-кто не может любить сильнее. Этого просто не может быть, сильнее уже некуда. Моя любовь к тебе самая большая, высокая, нежная, чистая, откровенная… самая-самая, на сколько это возможно и невозможно. Я просто не смогу уже без тебя, без твоей любви. Ты мне нужна! Как вода, как воздух, как прохладный ветерок в жару или теплая волна в холод. Моя любовь к тебе – это сама я и никуда мне от тебя не деться (да я этого и не хочу) Я знаю, что и в Мос-кве я постоянно буду думать о тебе, о твоих красивых глазках, мягких губках, нежных, ша-ловливых ручках, очаровательном личике. Я просто таю от воспоминаний о тебе… сразу слабость по всему телу. Как же я без тебя? Ты всегда будешь у меня в сердце. Хоть мы и ру-гаемся иногда, ссоримся… я тебя люблю не меньше. И буду любить всегда. Тебя не любить невозможно. Ты – моя жизнь, судьба, радость, мое счастье, ты просто моя… и я тебя обо-жаю…”
Сегодня почему-то я чуточку пьяна И в коридоре сняв обувь неуклюже Открою бар, налью себе вина Я думаю что мне не будет хуже
Включу компьютер, и раздерну шторы Блестит луна, поярче фонаря Те кто не спит, ждут кружева узоры Моего нижнего красивого белья
Усядусь попой в кресло аккуратно Глотну вина, открою свой контакт Алиска не в сети и это так досадно Привязываюсь к ней и это твердый факт
Пройдусь я по страничке, полайкаю заметки И напишу на стенке ЗАЖДАЛАСЬ ПРОСТО ЖУТЬ Скучает по тебе охмелевшая брюнетка И знает что так скоро ей просто не уснуть
Поотвечает грубо нахальным извращенцам, Кого-то и пошлет ей не привыкать И вспомнит про Алису, и сердце вновь забьется Глотнет опять вина и будет ее ждать
Закурит сигарету и просто замечтается Пройдется вдруг по группам, узнает много тайн И обновив страничку, страничка открывается И тут в глаза бросается, Алисонька — онлайн!
Ох! Как же! Неужели! Загасит сигарету И пальчики на клаву, а что писать ей... что? Ну почему не пишешь!!! Алиска, блин, ну где ты? Я здесь! Ведь я в онлайне, я жду тебя давно.
Заерзала по креслу, с горла вина глотнула Уставилась как дура и смотрит в монитор И пауза как вечность она в ней утонула Как-будто пульс пропал, застыл как тот курсор
— Привет, родная, как ты? Что делаешь? Не спишь? И тут ответ: — Не сплю и не собираюсь! — Я по тебе скучала, заждалась я, малыш И начинаю ей писать, что я в нее влюбляюсь.
И долгое общение, и глазки уже красные Но оторвать ее от монитора просто так нельзя Попытки сну пробиться в три ночи все напрасные Ведь девочка с Алискою просто сама не своя
Настало утро зимнее, онлайн уж не мигает Алиска на диване спит, брюнетка в кресле том Такая вот любовь у нас в сети бывает А что там будет дальше узнаем мы потом...