"Целуя высоту" автор: Байер Сара.

Целуя высоту
Роман


Подзаголовок
ТРИП И ДРУГИЕ ЧУДЕСА СМЫСЛА ЖИЗНИ СОВРЕМЕННЫХ АМАЗОНОК


#лесбилитература

"Законы подобны паутине: слабого они запутывают, сильный их порвет."
Соломон.

* * *
/На Аляске тени отпускают. Скорченной точкой болтаешься в безликой пустыне снегов. Сколько минуло с той прошлой жизни? Колеса времени раздробили ее в мелкий порошек. Просыпаешься по ночам. Один и тот же сон. Порошок вгрызается в поры кожи. Ты не испытываешь боли. Знобит. Через легкие и кровь пыль прошлой жизни проникает в мозг. В котором стерта программа памяти./

Приподнимаюсь на локте. С головой не порядок. Давно не стриженные волосы заползают на глаза. Пора бы к ножницам, да отдаться некому. Ближайшая парикмахерская за десятки миль.
Моя женщина стоит у изножья ко мне полубоком. Стройная высокая и красивая. Блондинка. Загар с ее белесой кожей не сочетается. Или мне так кажется. Он смотрится серым. Впрочем, и освещение тому виной. Солнце на севере скудно. Тем более, утром. Тем более, когда волосы заползают на глаза.
Полина одевается. Упругие мышцы изящных бедер – пожалуй, моя излюбленная деталь ее совершенного тела. Их подкожное сокращение гипнотизирует мой взгляд. Вообще, она неожиданна для меня. Уже сколько дней по утрам я открываю глаза, и Полина для меня неожиданна. Равно, как и бесконечные снега за окном. Полина холодна и прекрасна, подобно Аляске. Снежная королева. На лице у нее не выражается эмоций. Внешне она милая. У нее небольшой носик, светло-голубые глаза, припухшие губки; и вовсе не обнаружите вы в ней присутствие затаенной злобы на мир, типичного для изрядно красивых дам. Она именно в простоте своей совершенна. Я называла ее Альбинос. Редкий вид: хватай, а то убежит. Вот и схватила. Точнее, она меня. Или все же я? Запуталась... Да это и не важно. Просто однажды я стала просыпаться и видеть ее рядом.
На Аляске тени отпускают. Полина, как эта чужая северная долина: сначала ничто к ней не тянет, потом кажется до вздора бессмысленным уходить куда-либо еще. Ты привыкаешь к снегам и холоду, а скупые откровения становятся сродни чуду.
Полина знала несколько языков, я - лишь свой. Я считала ее своей женой; она меня, - затрудняюсь сказать, кем.
- Наташа, - умеет она придать голосу бархотность. И оборвать: - Завтрак готов.

Я бросила взгляд на стол. Там меня поджидали три куска бекона с гарниром в виде картофеля фри. В дополнение к основному блюду прилагалась горстка консервированного горошка и густая лужица кетчупа. Мило. Сытная американская жрачка. Выпроставшись из-под одеяла, я наскоро оделась и повязала бандану на голову. Не успела пристроиться за стол, как раздался стук в дверь.
- Да! – среагировала Полина неожиданно громко. Как гром среди ясного неба. Я скосила на нее, приподняв бровь.
На пороге обозначился во всем своем нелепии Вася, полинин брат. Обычно карие глаза, сейчас они у него разряжались золотистым сиянием. Я невольно изумилась:
- Вась, ты чего так светишься? Подрочил что ль?
Его лицо бздично затикало и свалялось в гримасу. Одну из тех его зябких, на которые взор обращать страшно - во избежание неурядиц. Во мне неуклонно просыпался оратор. Такого оратора приходилось сажать на цепь, а зажигать чуть не кудрявым Купидоном в приступе человеколюбия:
- Оу-Оу, братишка! – воскликнула я. – Расслабься. Я люблю тебя, слышишь?
Инфантильный, Вася как-то терялся в происходящем. Я называла его Плакучей Ивой. С сестрой они имели мало общего. Худощавый, страдающий безвкусицей, с неизменно обиженной миной непризнанного гения. Словом, параноик. Принципиально встревоженный тип. Чем-то он напоминал незабвенного классика литературы Федора Михайловича.
Вася сообщил какие-то из новостей, что передали по телевизору. Я уже давно не могла смотреть этого жалкого циклопа, - доисторическую махину с торчащим рогом антенны. Благодаря Васе мы оставались в курсе событий. Звезду Васе! Выполнив свою миссию, он удалился. А я вернулась к бекону с картошкой.
Предстоял насыщенный работами день. В нашем распоряжении - всего несколько часов до наступления темноты. Случалось, с Васей мы трудились бок-о-бок. В общем деле чувство взаимопомощи растапливало лед непонимания. Хотя, в целом, мы никогда не задумывались друг о друге. Просто жили под одной крышей, работали вместе. Ясный расклад. К слову, с нами находился еще один человек, о котором я пока распространяться не буду.
Вечерами, после бесед у камина, я шла в одну обособленную комнатушку дома, где уносилась повествованием к далекой, как весь прочий мир, Леночке и Игольчатым мотивам. За сотни миль за горизонт я на цыпочках вкрадывалась в живое пульсирующее пространство. Я спешила дышать, чтобы писать. Я спешила так, будто истекали последние часы. Мало, кто знает, какова гонка себя. Особенно, когда ты уже мертв; осознаёшь это, но вдруг поднимается нечто, что тянет твои монолиты в неизвестность, разрушая старательно выложенную мозаику. Потому что на следующий день тебя ожидает все то же зябкое стояние средь сплошной пустыни, где отпущены тени; зябкое курение; и нестираемое отражение в виде Васи.

* * *

Жила-была маленькая девочка. С луны ее было не видно, даже со специальными увеличительными приборами. Она уже закончила обычную школу и училась в институте на самую обычную специальность. На лекциях она часто рисовала: чертила ручкой фигурки людей, иногда - портреты. Единственное, что вызывало в ней досаду, это недостаточная красочность картинок. Но линии и помимо того завлекали. Она творила их, и устремления ее в тот момент соотносились с течениями этих линий. Она чувствовала их поток. Ее завораживало звучание, слышимое в их витиеватости. Девочка получала самые обычные оценки; жила в самой обычной квартире самой обычной многоэтажки Москвы, такого большого города, обычного мегаполиса с его шумной жизнью.
Около пяти часов утра она отправлялась в парк на пробежку. Всякий раз, когда проходила по сонному двору, ей хотелось остановиться и крикнуть в лучах зачинающегося солнца: «Вы ничего не хотите знать!». Но девочка боялась, что это кого-то потревожит, да и не понравится никому. Девочка быстро забывала об этом, а думала, к примеру, такое: "однажды в века рождается человек...". Что за человек, чем он живет, и с чем его едят, она не задумывалась. Она не задавалась целью вычленения выводов из тех или иных мыслей. Может, ее это не волновало; может, поблизости не находилось того, кто дал бы ответ. А может, потому, что в восемнадцать иметь своей точки зрения не положено, и девочке это было известно.
Девочка бежала трусцой, постепенно набирая скорость. И видится ей другая девочка, а может, она сама даже, только в другом времени, в другом пространстве. В тридевятом царстве в тридесятом государстве по просторам сочных лугов, шумных речушек и столетних густых лесов скачет белая лошадь с развевающийся на ветру гривой, за которой гонится та девочка. А начинается их игра в “салки” от озера, куда животное приходит на утренний водопой. Девочка какое-то время выжидает. Кроссовком поднят столп песка. Лошадь, вспугнутая, метнулась. И вот они мчат. Образ той девочки вбирается в нашу до того, что она ощущает, как в бешенной скорости умирает сотни и сотни раз по дороге, застреленная в виски потоками собственной крови. Она окуналась в свои фантазии настолько, что не замечала окружающего. Ее бег был погоней, но никто об этом, понятно, не догадывался. И только дивились странной девочке, с необузданной страстью навертывающей круги по парку.
Хоть и помещенная в самую обычную жизнь, она была действительно странная девочка. Она не смотрела телевизор, ни с кем не общалась подолгу, книжки читала редко, музыку не слушала.
Однажды вечером девочка сидела в парке (другом; не в том, в котором она бегала по утрам) и смотрела на темные воды Москва-реки, где отражались зажегшиеся фонари с моста. Мимо нее следовали своей дорогой люди: парами; кучками; поодиночке; на велосипедах; без велосипедов. Сотни глаз, обрывки фраз... Все как обычно... Со стороны высветила пара автомобильных фар. Машина медленно плыла по выложенной фигурным кирпичем дороге. Пространство между ею и девочкой карабкалось по бесконечности и по-кошачьи извивалось. Предчувствие закралось в девочку. Она не отрывала взгляда от надвигающегося пласта лобового стекла, укрывшегося в тени от мистических очей фар. Авто остановилось у ее скамейки, дверца открылась. Из-за нее показалась молодая женщина. Задуманная фраза застряла на пол-обороте, и она растерянно спросила, но уже другое:

- Лена?
Девочку звали Леночка. И была весна.
- Я Таня. Помнишь меня? Нас на свадьбе знакомили, - скороговоркой разложила по полкам молодая женщина. – Неожиданная встреча! Слушай, запрыгивай. Если, конечно, время есть. Я тут потерялась. Друзья пригласили. Мол, отдыхают здесь. Я приехала, а они, оказывается, уже в другое место передислоцировались. Ужас, - она огляделась по сторонам. – Сядешь, Лен? Неудобно как-то разговаривать.
Леночка согласилась, и они тронулись.
- Как отсюда выбраться-то? Подъехала к одним воротам: закрыты. Думала вот спросить.
- Да вообще-то они все закрыты, - с умным видом констатировала Леночка. – Ты откуда въезжала?
- Та-ак, понятно. Жопа. Придется разворачиваться. А вот и удобное местечко... Нам везет. – Она развернула машину. – Леночка, а ты чем вообще-то занимаешься?
- Учусь.
- А еще?
- Рисую.
- Блин, куда они прутся?! – ругнулась Таня на незадачливых пешеходов, свернувших прямо на ее путь. – Козлы!... – Она посигналила. - ...Рисуешь? Классно! Что?
- Все, - резанула Леночка.
Таня помолчала.
- Ну, много чего... – решила уточнить девочка.
- А что-нибудь эротичное? Девушек, к примеру... Я бы с удовольствием приобрела такую картину, только не найду никак.
- Нет, девушек в эротике не рисовала...
- Знаешь, меня такой тип линий очень волнует внутренне... Понимаешь, такое отклонение от прямых грубых... – она легонько повела по леночкиному бедру, тем самым передавая направление мысли. Вписать это движение ей получилось столь гармонично, что не вызвало у девочки ни испуга, ни неловкости. Лишь отчего-то жгло место, удостоившееся прикосновения, а в висках зашумело.
Они продолжали путь. Леночка, сглотнув, отвечала, что еще не рисовала ничего подобного, но обязательно попробует. Таня пригласила заехать в бар, или к ней в гости.
- Муж в командировку уехал. Мне одиноко дома. Я боюсь этого чувства... – сказала она. – И потом, мне хотелось бы провести с тобой побольше времени. А? Как ты на это смотришь?
Лена на секунду задумалась. Родители были на даче, так что дома ее никто не ждал. Она могла бы и сказала да (почему нет?).

* * *

Леночка с Таней вошли в прихожую с мандариновыми обоями. Стены украшали несколько картин. Ни одна из них Леночку не привлекла. Также на глаза попалась полка с книгами. В ряды выстроились корешки однотипных томиков. Видно, подобраны скорее для красоты интерьера, нежели для практических целей. Люди пишут столько пустых слов.
- Хочешь чего выпить? – предложила Таня, удаляясь на кухню.
- Чай.
- Чай? – удивилась Таня, перегнувшись через угол стены. – А погорячее?
- Чай. Погорячее.
Таня покачала головой и скрылась за поворотом. Леночка вошла в гостинную и села на диван. Помимо него в комнате находились два клесла, телевизор, этажерки, картины. На журнальном столике подле ноутбука лежала небольшая стопка листов. Леночка взяла их и пробежалась взглядом по обрывку текста: «Каббалист Хаим Витал, ученик великого Исаака Луриа, в книге "Древо познания"(1579г.) изложил дело следующим образом: Адам был сотворен вместе с полевыми зверьми и затем перенесен в парадиз как первое связующее звено меж землей и небом; Еву создал Господь из субтильной райской земли, граничащей с "верхними водами". Рабби Авраам Абулафиа сказал; Ева - душа Адама, ангел - душа Евы». Распечатка с сайта какого-нибудь, догадалась Леночка.
В комнату вошла Таня с чаем и бокалом брэнди.
- Хочешь, фильм посмотрим? Или музыку включить? Она там, - Таня махнула в неопределенную сторону.
Леночка отхлебнула из чашки. Чай – это уже не вода; это тепло заботы. Таня странно улыбалась ей, с интересом заглядывая в лицо.
- Пойдем, - согласилась девочка на музыку.
Теперь они оказались в спальне. Леночка сразу почувствовала иную энергию: менее экспрессивную, зависшую интимную, более того, сакральную. Огромная широкая кровать занимала основную площадь. Торшер под алым колпаком наливал комнату ярко-розовыми тонами. Напротив кровати - два стенных шкафа, с зеркалом на одной из выдвижных дверец. Тяжелые шторы на широком окне раздвинуты, а через тюль смотрит рыжая луна. Полнощекая, она манила до того необычным светом, что можно было подумать, и не она это вовсе. Какая-то другая планета в эту ночь заняла ее место. Для того ли, чтобы сводить с ума отмеченных людей, или просто по своему нетривиальному безрассудству, - Бог весть.
Леночка присела на кровать, подняла упавший с тумбочки журнал и положила к остальным. Таня включила музыку и вновь пропала куда-то. Когда ты остаешься наедине с собой, приходится слушать нюансы. И вот, пробираясь по струнам в туманное эхо, Леночка думала о цвете пылающего сердца; о цвете сгорающего солнца, какое даже волны океана не в состоянии тушить.
Над кроватью висела большая картина с изображением гор. Прописанные отчетливо и реалистично, они не оставляли сомнений: художник старался. Только почему-то в комнате не было горного воздуха. Это, скорее всего, из-за рыжей луны, - ведь ей не видно такую маленькую картину.

- Как тебе музыка? – откуда ни возьмись, появилась Таня.
- Она...чувственная. Как игольчатые мотивы.
- Как? – переспросила молодая женщина.
- Не знаю, что-то в голову взбрело. Знаешь, я болею. Болею своим мышлением, болею своими снами, фантазиями, иллюзиями...
- Да? Интересно... Впрочем, я сразу заметила в тебе что-то такое... Ты расскажешь мне?
- О чем?
- Сны, фантазии... – Она переоблачалась в домашние одежды.
- Тебе действительно интересно?
- Мне интересно все, связанное с тобой, - тоном, не не допускающим сомнения, заявила Таня. Она подошла к Лене впритык. Присев рядом, в непосредственной близости, она спросила: - Ты веришь мне?
- Нет, - без промедления отвечала девочка.
- Почему же? – отпрянула от нее молодая женщина.
- Вообще-то странный вопрос по своей сути. Звучит, что-то вроде... - Она попыталась пародировать интонации пьяницы: - “Ты меня уважаешь?!”.
Таня рассмеялась.
- Мило, - оценила она. - От меня так сильно пахнет? Спиртным?... Какой ужас!... – Таня артистично закатила глаза.
- Так я начну? – Леночка допила остатки чая.
- Что?
- Ты хотела послушать о снах...
- Ах, да, сны... Конечно. Начинай.

* * *

- Мои сны связаны между собой, - начала Леночка. – Как будто ты смотришь сериал, но в отличие от телевизионного, ты являешься действующим лицом. Тебя берут за руку и говорят: “Пошли”. Но в то же время, отсутствует логика выбора. Эти слова не важны по своей сути. Если тебе надо оказаться там, куда ты идешь, не имеет значения, предложил ли это ты сам, или тебя туда повели. Есть то, что должно случиться, и то, что не должно. Остальное – лишь приправа.
Девочка на секунду прервалась. Таня выжидающе смотрела на нее.
- Самое удивительное в моих снах, - продолжила свой рассказ Лена. – Что в них привлечены реальные люди. Не только я. Речь идет еще о моем друге, который занимает там роль ученика-спутника некоего Бородача, имени которого не знаю. Однако меня не покидает чувство, что он так же – реальное лицо.
Город представлен в мистических образах домов, улиц. Над ним почти всегда пасмурное небо. Вблизи есть пригород, где, напротив, чаще светит солнце. В пригороде раскинуты зеленые луга, текут реки, можно встретить железную дорогу. Если проследить за ней взглядом, с одной и другой стороны она уходит за горизонт. Железнодорожные станции пустынны, что придает им зловещий вид. Будто печать неизвестной болезни поразила род жителей.
В городе нет правительства. Каждый сам по себе. Никто не имеет статуса. Ты видишь людей, какие они есть, без всякой атрибутики. Время от времени я вовлекаюсь в некоторые общественные кучки. К примеру, встреча друзей за ужином. Мебель в домах обычно старая, иногда ее очень мало. Разговорам присуща атмосфера общезначимых понятий. Таких, как доброта, глупость, ум и т.д. Если и можно встретить работающих людей, то разве что водителя автобуса. Он будто прилип к “баранке”, но вообще-то ему все равно. В любой момент он может уйти со своего места. Никто ни за что не отвечает и вряд ли будет. Все живут, как живут. Ведут иногда светские беседы, но в них мало можно почерпать. Они лишь открывают отношение кого-то к кому-то, либо к явлению в целом. В принципе, ни у кого в городе нет амбиций. Им не присущи подобные черты. Кажется, что души многих – мертвы. Однако есть и живые. Те, в ком чувствуется та самая реальность.
Из-за отсутствия правительства и какой-то организационной системы статусов, если и есть преступники, то это скорее жалкие люди. Они что-то совершают по общему принципу, - им просто выпала эта роль. Как я говорила раньше, логика выбора там отсутствует. Кроме того, нельзя понять, на чьей ты стороне, потому что никого подобного на эту роль нет.
Хотя ты свободен в передвижении, всякие места являются лишь символами чего-то, поэтому куда бы ты не пошел, ты остаешься все в той же атмосфере. Лишь картинки сменяются перед глазами. Я путешествую там с Бородачем и Сережей, моим другом. Как я ранее упоминала, атмосфера города зиждется на общих понятиях. И, конечно, на добре и зле. Подчас они находят воплощение. Зло предстало однажды в виде огромного фиолетово-серого слизняка, размером с тумбу. Он манил к себе большими выразительными глазами. Хотя я знала, что происходит, но не могла сопротивляться влечению. Тогда Бородач строго прикрикнул на него, и тот отпустил меня. Я спросила, почему слизняк послушал его. Бородач ответил, что когда у меня будет сила, я смогу проделывать такие же штуки.

Заразиться злом можно от одного прикосновения к его носителю. Однажды мы ехали в автобусе, и там сидел сердобольный кот. Я встала напротив. Бородач крикнул: “Отойди!”. Но прежде, чем я успела это сделать, кот прыгнул на меня и оцарапал. Я скинула его с себя как можно дальше. Я все боялась, что теперь одна из них. Бородач с Сережей только посмеялись надо мной. Я спросила, почему им весело. Мы пришли в укромное место, в какой-то переулок, где стоял крытый джип. Бородач дал мне прозрачную пластиковую ленту с пупырышками, наполненными прозрачной жидкостью. Чем-то они напоминали волдыри от ожога, вздувающие кожу. Он сказал обвязать лентой пораненное место и пояснил, что период заражения растягивается на достаточно длительное время, в течение которого его можно предотвратить. Кроме того, кот был носителем не особо серьезной формы зла: всего лишь весельчак и забияка. Однако я продолжала переживать. Я чувствовала, если заражение пойдет своим путем, злоязычие может привести к кризису резервов добра во мне.
- Ой как! - вставила Таня.
- Бородач улыбнулся. Чтобы меня окончательно успокоить, он оголил свой торс, и я увидела множество рубцов на нем. Видно, немало боев и схваток он прошел. Несмотря на успешное излечение, каждое соприкосновение со злом оставляет свой нестираемый след. Потом Бородач попросил Сережу снять штаны. Тот улыбнулся и исполнил. Я смутилась, но оказалось, что там нечего было смотреть, просто не-че-го - кроме кожи и рубцов на ней. У него не было члена. И он при этом улыбался.
- Не было члена, и он при этом улыбался, - повторила за ней Таня. – Ничего себе... А что обозначает зло в твоих снах? Чем оно так плохо?
- Прежде всего, там нет “плохо” или “хорошо”, - отвечала Леночка. – Зло убивает творческое начало, оно живет для себя и своего распространения. Вселяясь в существо, оно направляет его помыслы в связи с своими целями.
- Интересное разъяснение, - заметила Таня. – А почему они животные? Или не только?
- Может быть, это и люди, но являясь носителями зла, они предстают в образах животных. Сны оставляют множество загадок. В них все взаимосвязано. Хотя действие хаотично, все в нем подлежит высшему порядку, предопределенности. Поэтому, кто знает, может, зло раскрывает истинную сущность своего адепта. Да и сам факт заражения мог быть заранее предначертан именно в связи с сущностью.
- Ты прямо философ, - сказала Таня и широко зевнула. – Ой, прости, - она смахнула кончиком пальца выступившую от напряжения слезу. – Такие разговоры вредны на ночь. Давай-ка лучше в постель.
Они спали вместе. Леночка лежала на спине. Таня повернулась к ней, перекинув руку ей через живот, и почти сразу мерно засопела. Два огонька Леночкиных глаз застряли в пустынной темноте незнакомой комнаты. Как бы она хотела сделать что-нибудь такое, что было бы видно с луны…

* * *

Когда мне стукнуло 21, мать вышла замуж за бельгийца, и мы поехали в незнакомую страну. Численностью около 10 млн. жителей, вся Бельгия - это, считай, одна Москва. Мы продали квартиру на Родине и начали обживаться с новой культурой, ее обычаями, нравами, языками (их несколько). В какой-то момент я пожалела, что не осталась, хотя б на собственном содержании, в Москве. О брате я не говорю. Он к тому времени еще не достиг совершеннолетия.
Вдали от друзей и знакомых, моей насыщенной жизни в России, я стала искать общения в русских чатах. Впрочем, в Интернет я заходила больше в поисках информации. Целые массивы ее я впитывала, как губка. А потом извергала шедевры ума и сообразительности в лесби-рум’ах.
Однажды в чате появилась реплика: “Еду в Египет, кто со мной?”. Почему бы нет, подумала я: соприкоснуться с древней цивилизацией, поглазеть на чудо Света, - искусственные горы в образе пирамид, - наконец, сбежать от наркодиллеров, которым задолжала... Мы обменялись фото. Она оказалась хороша собой. Так попала я на египетское пастбище туристов и познакомилась с Полиной. Ее внешность фотомодели манила своей глянцевостью. Я оносилась к нашему курортному роману положительно простодушно. Я нуждалась в этой встряске. Достопримечательности уже не интересовали. Тем более, я предпочитала природные горы; всегда мечтала побродить по ним туристом со снаряжением альпиниста. Я не столько хотела покорять их, сколько БЫТЬ в них.
С Полиной мы хорошо проводили время в постели и на пляже. В первый раз, когда мы вволю нарезвились в номере, - а прошло часов несколько, - заказали шампанского и закусок. Она лежала на моем плече, все еще тяжело дыша, и запальчиво бормотала, что от меня теперь никуда, никогда и никуда. Конечно, невинная романтическая чушь. Но она нам обеим нравилась... Мы заразились вирусом сексуальных миражей в пустыне. Те две недели родили настоящую Францию на Юге. С русскими корнями. Как позже выяснилось, - северными.
Я ела с наслаждением. Аппетит для меня редкость. Полина рядом обессиленно улыбалась и тоже было накинулась на еду… чуть не накинулась… чуть позже меня,… когда уже почти ничего не осталось. Точнее, совсем ничего не осталось. Пришлось заказать еще и ждать. Полина улыбалась. Полина мило и дежурно улыбалась. Тактично. То есть фактически она все же улыбалась. Позже мы любили рассказывать эту историю.
Когда я вернулась домой загорелая, с кольцами, - меня встретил бардак. Братец мой совсем с котушек того...съехал. У него стали случаться припадки агрессии. Он грозил убить меня и мать. Покушал на суицид. Его отправили на лечение в психиатрическую клинику. С Полиной мы больше не общались, у меня были свои дела. Лишь позже нас свела судьба в Америке. Страна великих возможностей. Здесь для угона автомибиля не требовалось проводить продуманных ночных вылазок, какие мы с друзьями учиняли в России. Прошлое выглядело детскими шалостями. В США я выходила на дорогу в открытую. Размахивала кольтом и заявляла: “Hands up, go out, bitch”. Заодно отбирала бумажник, - на колу и гамбургер. По бумажнику они плакали больше. Тачку страховка окупала. Так я и путешествовала по штатам. В мотелях почти не останавливалась: мылась подчас в озерах, реках, океане; спала в машине. В общем, то, что русских там сравнивают с дикими животными, так это про меня. А мне было по кайфу. Я летела по трассе, и ничто для меня не существовало, кроме этого пьянящего ощущения, - наитого драйва. Лишь копы докучали, так что пришлось в скором времени завязывать.
Там же, на дороге, я познакомилась с Майклом. Пока я целила ему в лысую бошку дулом и выкрикивала свою коронную, он только протянул: “Wow…!”. Дальше он заявил, что я его поразила, и что он не сойдет с места. Я сказала ему поцеловать мою задницу. Обычно это срабатывало. Он ответил что-то вроде: “Хорошо, я буду делать”.
Я не хотела слышать ни о России, ни о Бельгии. Я была настоящей American crazy girl: пила колу, ела гамбургеры, носила левайсы, жевала жвачку. Не зря же я занималась всей этой чертовщиной.
Однажды ступив на землю этой свободной страны, ты никогда уже не забудешь ее воздуха. Здесь можно качать права насчет чего угодно. Это неисчерпаемое месторождение самоутверждения. Да, я ничего не хотела слышать о России.
- Привет, Полин, - сказала я, подсаживаясь к ней за столик в очередной забегаловке.

* * *

“Никто ничего не знает... – бормотал старик в Леночкином сне. – Никто ничего не знает, и все знают всё. Я заперся тут, я потратил сотни и тысячи безликих дней и ночей, чтобы прийти... К чему же? Смешно! Что все всё знают. Изначально. Люди... Эти существа, окутанные в суету как карму, рождены хромать в неопределенности собственной нерешительности, в неизбывных сомнениях. Вы боитесь чувствовать, потому что чувства причиняют боль. Вы боитесь тратить время на ошибки, и убиваете его в никчемных занятиях. Вы боитесь необузданности инстинктов и доверяетесь разуму; вы боитесь холода разума и бежите к инстинктам. Вы боитесь думать. Инстинкты приводят к удовлетворению физических потребностей или, пуще того, к лени. А еще инстинкты приводят к чувствам. И вам снова больно. Вы бежите от боли. Вы говорите: О, я буду умным, я решу свою проблему. Вы находите решение, но потом сталкиваетесь с тем, чего вы не учли. Перед вами стоит новая задача. А за ней – еще одна. Вы говорите: О, лучше мне вернуться обратно, а то я запутаюсь. Но дважды в реку не войдешь, и там уже подстерегает что-то новое неопределенное. И вы говорите... Вы все говорите и говорите. Да пошли вы в жопу! И все, что вы говорите. Я вас не слышу. Видите? – он заткнул уши и начал громко производить такие звуки: - Ла-ла-ла, ла-ла-ла!”
- Но, Мастер... – начал было Бородач.
Старик скосил на него левый глаз и отнял пальцы из ушей.
- Из всего, что Ты сказал, - продолжил Бородач. – Я понял только одно. Что мы много говорим...
- Правильно понял, - улыбнулся старикашка.
- Но, Мастер, мы пришли за ответами...
- Ответами на что?
- Ну, к примеру...
- Я прежде хочу сказать, что люди не умеют задавать правильные вопросы. Если б умели, то догадались бы сами. Так что лучше не выставляй себя на посмешище.
- У меня нет страха к этому. В чем смысл жизни?
- В том, чтобы был смысл для всего остального.
- Лучше более конкретно... В чем смысл, допустим, Твоей?
- Ты не лезь в мою, я не полезу в твою.
- Мне кажется, Ты итак в ней.
- Делать мне больше нечего.
- Но это так.
- И да, и нет. Всё взаимосвязано, потому что подчиняется одним Законам. Видишь, поставил бы правильно вопрос... Я дал тебе фору.
- И даже Ты? Подчиняешься?
- Для меня они удобны. Я ими пользуюсь.

- А кто писал эти Законы?
- Мироздания бы не было, если бы оно не написало его само для себя. Иначе это был бы дом, построенный на песке: подул ветер - и его скосило. Вам плохо в крепком доме?
- Но у дома гниют доски.
- Если б они не гнили, то разве их заменяли бы на другие материалы? Или хотя бы заменяли на новые??? Потребности стимулируют, не правда ли?
- Каков мой смысл жизни?
- Если я тебе скажу, ты можешь подумать, что он хуже, чем у кого-то еще.
- Но, когда я к нему приду, я смогу подумать точно также.
- Ты его сам уже построишь, и тебе будет жалко его терять, ведь ты столько вложишь в него. Ты постараешься найти плюсы.
- А если я захочу другой?
- Значит, это не было твоим смыслом.
- Ты сказал: смысл жизни в том, чтобы был смысл для всего остального. А если я не вижу смысла ни в чем?
- Это твое право. Использовать эту возможность.
- У меня нет других.
- Ты пробовал когда-нибудь разговаривать с муравьем?
- Поправлюсь. Для меня непривлекательны другие возможности.
- А эта?
- И эта. Но лишь она остается, когда непривлекательны другие.
- Ты что, хочешь уверить Меня, что Бога нет?! – искренне возмутился старик.
- Не думал услышать от Тебя такой грязный прием...
- Поэтому Я с людьми и не разговариваю. Пообщайся с Князем Тьмы и ты увидишь, что такое грязь! – сказал старик, засуетился в поисках чего-то в шкафу, наконец, извлек из него черную маску и одел на себя. Изменившимся голосом он спросил: - Кто смел потревожить Князя Тьмы-ы-ы?
“Дьявол! Надо сваливать”, - подумал Бородач, и все его услышали. Леночка с Сережей, до тех пор молча стоявшие у порога и внимательно слушавшие разговор, двинулись в дверной проем. За ними заспешил Бородач. Когда они достаточно отошли от дома, удостоверившись что за ними никто не гонится, сбавили шаг.
- Вот почему, я всегда говорю, что Библии верить давно нельзя, - говорил мужчина. – Каждый воспринимает в мере своего воображения. Если не сказать хлеще.
Он глянул на Леночку. Ведь это происходило в ее сне.
- Неладный у нас Б&г какой-то. Интересно, как в других галактиках.
- А может, это не Бог? – предположила Леночка.
- А может, мы просто Ему надоели? – заметил Сережа. – Ловко Он нас выпроводил.
- Как на тебе пластырь? – поинтересовался Бородач у Леночки, не отступая в своих подозрениях. – Давай заменим на новый на всякий случай, хорошо?

* * *

За завтраком у Тани Леночка думала о значении своего сна. Она сидела с полной тарелкой, и рассеянно закусывала уголок губы.
- Почему ты не ешь? – поинтересовалась Таня.
- Извини, задумалась, - оправдалась Леночка. – Странная у тебя картина. Вот эта: четыре переплетенные змеи тянутся к яйцу.
- Папа оставил. Сама не знаю, что обозначает. Муж не хотел, чтобы она тут была, но я все равно повесила. Вроде памяти.
- А где он сейчас? Твой отец?
- Хороший вопрос. Хотела бы я знать на него ответ. Он уехал четыре года назад в экспедицию в африканские джунгли. С тех пор от него ни слуху, ни духу.
- Сочувствую.
- Не стоит. Он всегда думал только о себе. Домой появлялся наездами. Месяца на два его хватало, потом собирал вещи. А я еще долго спрашивала: когда приедет папа? Когда была поменьше, он сажал меня на коленки и рассказывал всякие истории. Я долго верила в их подлинность. Оказалось, сказки. Чего теперь говорить? Я вышла замуж, у меня своя жизнь. И мне хорошо. Конечно же, я молю Бога, чтобы он вернулся живым и здоровым. Но, в конце концов, он сам выбрал для себя этот путь.
- Наверное, он видел в этом смысл.
- Все может быть. А в чем твой смысл?
- У меня его нет.
- Ты первый человек, который говорит об этом так спокойно, - улыбнулась Таня. – Ты даже не пытаешься его найти?
- Разве можно найти то, чего нет?
- Да... Ты еще мала, чтобы об этом рассуждать.
- Мне пора.
- Так быстро? – удивилась Таня. - Я тебя обидела?
- Нет, - солгала Леночка, обулась и вышла за порог.

* * *[

Впервые перед девочкой встал ребром вопрос доказательства. Сейчас ее не вызывали к доске и не ждали терпеливо, когда она на ней что-то выведет перед всем классом. Нет. Ей, по сути, даже не давали слова: “Ты еще мала, чтобы об этом рассуждать”. Это была правда жизни. Она знала ее, но сейчас ее произнесла Таня. Почему-то прозвучало больнее.
Девочка пересчитала свои деньги, зашла в магазин и купила скейтборд. Так началось ее отчаянное забывание. Вернулась домой она вся в ссадинах, царапинах, синяках и просто ушибах. А вечером приехали с дачи родители и пожали плечами.
На следующий день девочка еле передвигалась по квартире. Она засела с книгой на балконе. Летнее солнце к тому располагало. За каких-то несколько часов она перекрыла своими надписями десятки страниц печатного текста. Леночка старалась писать между строк, но в итоге, и то, и другое стало нечитаемо. После обеда солнце выгнало девочку с балкона. К вечеру комната ее выглядела как после Бородинского сражения. В поисках бумаги она разворошила все вокруг. На полу валялось несметное количество изрисованных листов.
Смотреть телевизор не удалось: все время тянуло потанцевать, как это делалось в клипах, или как не делалось, но должно было. Однако тело ломило даже при небольшом движении. С досады она выключила телевизор. Родители вернулись с работы и пожали плечами.
Сон был крепким, но ничего не приснилось. На следующее утро тело по-прежнему ныло. До обеда она просто лежала и слушала музыку. Всплакнула пару раз. Потом взялась читать газеты и журналы. Оказалось, прикольно. По приколу читалось минут сорок пять, потом уже стало не по приколу.
Зайдя в сортир, девочка вышла оттуда только через два часа, измарав остатки рулона туалетной бумаги стихами. Вволю исписавшись и отсидев попу на толчке, девочка устроила гонки на выживание по квартире, животом примостившись на скейтборде. Больно ударившись о дверной косяк локтем, она научилась отборному и пламенному ругательству. Чуть успокоившись, девочка села на подоконник и закидала двор самолетиками, сделанными из вчерашних рисунков. Мир помнит брань; наверное, поэтому на нее накричала какая-то бабуля, и девочке пришлось скрыться с окна. Она заперлась в ванной, приняла душ и, даже не заблагорассудив вытереться, стала разгуливать по квартире в чем мать родила, посасывая через соломинку гранатовый сок. Поняв, что при ходьбе боль достаточно сносная, девочка наскоро оделась в джинсы и майку, взяла папин фотоаппарат и отправилась творческой дорогой на поиски шедевров. Когда она вернулась, звонил телефон. Время близилось к полуночи, и огни украшали вечернее платье Москвы.
Мама передала ей трубку.
- Привет, - услышала она танин голос. – Поговорим?
- О чем?
- Ты забыла у меня пачку сигарет.
- Я же не курю.
- Да? – с напускным удивлением сказала Таня. - Значит, кто-то другой. Послушай... Я думала о том недоразумении. Я хочу извиниться. Я отнеслась к твоей фразе предвзято. Не стоит обижаться. Ничего личного. Просто это напомнило мне одну печальную историю... Своего рода, из прошлой жизни. Ты прощаешь меня?
- Все забыто, - ответила Леночка и добавила искренне жизнерадостно: – Правда. Это все неважно.
- Хорошо, что ты поняла. Встретимся?
- Когда?
- Завтра ты не занята?
- Нет...
- Теперь занята.

* * *

Их путь лежал среди болотистых равнин, над которыми размыло зарево багровых оттенков. Впереди стойко и уверенно шел бородач, взмахивая самодельным посохом. Гордо держа голову, расправив плечи, он шагал, невзирая на колючие встречные ветра. Половину его загорелого лица занимала клинообразная черная поросль, заканчивающаяся чуть ниже подбородка, на каком волосы уже приобрели серебристый цвет. Леночка с Сережей старались не отставать от него.
- Куда мы идем? – спросила девочка.
- Может, сделаем перекур? – предложил Сережа.
- Здесь нельзя останавливаться, - только и сказал Бородач.
Они шли еще долго, пока вдали не показался дом.
- Нам туда, - махнул в его сторону мужчина.
Они подошли к хижине. Дверь была открыта. Она как будто приглашала зайти. Но Бородач жестом руки приказал оставаться на местах. Изнутри доносился странный волнующий запах. Никаких возможностей сравнить его с чем-то. Он не поддавался определению. Ничего подобного Леночкино обоняние никогда не испытывало. Бородач постоял какое-то время, оглядываясь по сторонам и обдумывая что-то. Затем он проник в обитель... И замер. Леночка с Сережей встали позади него. На кровати лежал человек. Он был странным образом изуродован. По всему его телу торчали приспособления, - вроде капсул, - наполненные невиданным веществом, струящимся из ран. Над его животом возвышался сильный световой сгусток, изъедающий их. Из-за него было трудно что-то разглядеть. К примеру, лицо, или какие-нибудь еще подробности. Человек находился в несколько приподнятом положении, словно под спиной его пролегало нечто, помимо самой постели.
Вдруг, будто из-под земли взявшись, возникло что-то огромное. Ангел стоял перед ними. Он раскинул крылья и полностью заслонил ими от взоров лежащего.
- Вам нельзя сюда, смертные! Выходите!
Бородач схватил Сережу за руку и ринулся на выход. Он хотел утянуть за собой и Леночку, но та вырвалась. Она стояла перед ангелом и смотрела ему в глаза.
- Иди же! – сказал ангел и крылья его дрогнули, будто он собирался накинуться на девочку.
Она не двинулась с места. Глаза ее чувственно горели.
- Да, - подтвердил Ангел ее догадку. – Это Он.
Ангел подтолкнул девочку к двери. На этот раз она не сопротивлялась, пораженная тем, что ей только что пришлось услышать. Ангел вышел вслед.
- Как такое может быть?... – вопрошала Леночка.
- Вы думали видеть Его на троне? Троны придуманы людьми.
- Но... Почему?...
- Потому что вы – Его дети. Он отдает вам свою кровь. Со времен зарождения жизни. Его гены творят ваш мир. Проблема лишь в том, что поток животворящей силы неразделим и распространяется на всех тварей, включая носителей Зла.
- Зачем же Ему все это?
- В самом деле, получаемая от вас “кровь” часто отравлена и непригодна, - согласился Ангел. - Но для вечности своя цена.
- Разве нужна станет вечность – такой ценой?
- Самопознание, развитие. Вы думаете о смысле жизни. Вы можете его теперь видеть.

- В страдании? – нахмурился Бородач, дотоле молчавший.
- Вы не способны оценить крупицы того, что Он есть. Ваша логика бесконечно далека и бессодержательна. Разве можете вы судить о том, что Он испытал, испытывает и испытает?! Ни в каком языке у вас не найдется слов для этого.
- Но ведь не только Он вечен, но и вы, ангелы, и дьявол… - заметила Леночка. – Никто из вас не платит такой цены.
- Мы были рождены стать Его сподручниками в мирских делах, - объяснял ангел. – Наша вечность зависит от Его… Как и люди, мы живем благодаря Его крови. Различие лишь в том, что мы помещены в другую среду, как это называют, Царствие Небесное. Мы отгорожены от пороков и хаоса, творящихся на земле. Как я говорил, поток животворящей силы неделим, ею пользуются все твари по своему усмотрению. Но зло иногда переходит рамки. Тогда – наш выход.
- Но зачем этот поток? – спросил Бородач. – Ведь можно было бы и без него обойтись. Законы мироздания – упорядоченная система. Она саморегулируема.
- Ты прав. Вот настолько, - Ангел сплющил пространство между двумя пальцами. – Саморегуляция, про которую ты обмолвился, - ничто иное, как эноргосбережение. Или ты равняешь себя с щепкой в доске воображаемого “дома”? Состояло б мироздание из щепок, давно бы развалилось, на какой фундамент его не поставь.
- Значит, нужен клейкий материал… - размышлял вслух Бородач. – Нечто вроде соединительной ткани… Которая позволяла бы жизнедеятельность, как таковую… Дыхание, обмен веществ…
- Неплохо мыслишь. Только избавляйся от щепочности, а то будешь: “Тук-тук, - войдите!”. Не забывай, по Чьему образу...
- Кто же тогда был тот старик? – спросил Сережа.
- Отшельник? Его называют Заколдованным. Когда-то маг и волшебник, он заколдовал сам себя, и теперь живет, как Алиса в Стране Чудес. Вообще-то маги более вредительны, чем этот. Этот властвует как бы на своей спирали, - Ангел покрутил у виска. – Другие становятся бесконтрольны... Они умные люди, но путь Сатаны манит их. Они забываются во вседозволенности.
- Ты боишься его? – спросила Леночка.
- Сатаны? Я был сотворен после его ухода. Я с ним даже не знаком. Разве я могу боятся того, чего не знаю?
- Ну-у, - протянул Бородач. – В таком случае вы бессильны и безоружны... Перед лицом такого-то врага.
- Почему? – искренне удивился Ангел. – Я знаю одну силу. И ничто не сравнится с ней. Зачем мне какие-то другие знания? Да и не враг он нам. Мы все ждем, когда он опомнится и вернется.
- Ага, как же! – еще пуще поразился Бородач наивности небесных жителей. – Бежит и спотыкается.
Ангел засмеялся, как ребенок. Видимо, вспомнив о чем-то своем.
- Зато с нами, своими братьями, он больше не будет спотыкаться, - сказал он. – У него снова вырастут крылья. Мы рождены, чтобы останавливать падение. Споткнуться для нас значит полететь.
...

* * *

Маленькой девочке противопоказано смотреть в глаза львицы, - она не сможет их когда-либо забыть. Но и львице нельзя было заглядываться на спящую девочку. Ибо иная, давно забытая вера, способна была возродиться в ней, и превратить из грозной охотницы в ищущего тепла и ласки игривого львенка. А Таня в то утро, после проведенной вместе первой ночи, долго глядела на Леночку, завораживаясь ее естественностью и беззащитностью, и что-то в душе ее томительно застывало, словно боясь потревожить чужой, но ставший вдруг драгоценным, сон.
Сейчас она стояла у своей машины близ леночкиного подъезда и курила. Она ждала ее. Наконец, девочка вышла. Таня откинула сигарету и села за руль.
- Тебе нравится погода? – спросила она, когда автомобиль вписался на шоссе. – Знаешь, куда мы едем?
- Куда?
- На водохранилище. Позагараем, искупнемся. Грешно пропадать такой погоде.
Таня умело водила. Ее уверенность на дороге была схожа с врожденной. Леночка исподтишка наблюдала за ней. Что-то трогало ее в этой женщине, задевало, сцепляло ее мысли с ней и несло. Это напоминало ход автомибиля, которым Таня сейчас управляла.
Они въехали в лесную зону и вскоре достигли тенистой прибрежной поляны. Пока Таня расстилала покрывало и доставала продукты, Леночка разделась и, в трусах и майке, кинулась со спуска в воду. Она заскользила в ней, наслаждаясь живительной прохладой. Таня вскоре присоединилась. Они поплавали и поребячились вместе. Они еще пребывали в дурачливом настрое, выходя из воды, когда Таня впервые заметила леночкины травмы. Она остановила ее.
- Что это? – тон ее стремительно приобрел серьезность.
- Поигралась на выживание, - пожала плечами девочка.
- О, Господи, - пробормотала Таня, опускаясь на колени, чтобы вблизи рассмотреть огромную ссадину, протянувшуюся на леночкином бедре. – Да как же ты так умудрилась? У тебя же все тело... – Она подняла голову.
Девочка широко распахнутыми глазами смотрела на нее. В ее губах не блуждало и намека на ответы на задаваемые вопросы. Другое стало важно в этот долгий миг. Таня замолчала. Она стояла на коленях, оцепенев. Леночка наклонилась, и губы их слились в нахлынувшей страстности. Изнемогая от желания, Таня поднялась на ноги и, не переставая обнимать и целовать девочку, потянула ее к покрывалу. Достигнув цели, она повалила ее на спину и опустилась сверху. Опираясь на руки и подрагивая, она удерживала ее взгляд своим.
- Что же ты со мной делаешь... – ее голос озадачил неузнаваемостью. – Сводишь меня с ума. Ты такая... Останови меня, или будет поздно.
Но девочка только подняла руку и, обняв ладошкой ее шею, притянула к себе.
- Я хочу тебя, - прошептала она, поразившись тому особому смешению нежности и дерзости, прозвучавших в ее собственных устах.

* * *

HIGH. Сознание выскальзывает ястребом из липких пеленок. В зрачке спиралью закручивается трип. Ты отрываешь суть от земного притяжения. Стрелка спидометра взводится и потряхивается. Ползет. На “двенадцать часов”. На час. На три. На четыре. Принятое обозначение среди военных для указания местонахождения объектов в зоне действия. Параметры зависят от марки машины. Магистраль вожжой выбрасывается к небесам.

- Дамы и господа! Внимание! – я расставила руки с “пушками” рoгаткой в стороны. – Это ограбление!
В таких ситуациях ты словно перестаешь быть собой. Ты чувствуешь себя кем и чем угодно в пульсирующем радиусе вокруг. И скорее всего, одновременно всем и вся. Даже этим тупо выставившимся на тебя олухом напротив. От страха он готов испражниться прямо на месте. Тебе кажется, что ты знаешь всю его жизнь. Она для тебя, как открытая книга. Фу, он трахался со своей собакой. Но это не имеет значения. Здесь добро и зло едины, смыты любые понятия. Ты должен судить о происходящем. Объективно. Поэтому ты, - это уже не ты; это человек в круче событий, стоящий с заряженным оружием. Ты не хочешь, чтобы оно выстрелило. Интуиция обостряется. Она преображает мир вокруг тебя, наполняя множеством окрасок и настроений. Пространство разговаривает с тобой, размывая ракурсы. Ты должен уметь понимать его язык, иначе ничего не получится.
Обычно я не нападаю на магазины, но так получилось. Удача мне сопутствовала. Я не повстречалась с полицией. Уехала по трассе, потом скрылась в пустошах.
Я беззаботно лежала на заднем сидении угнанной тачки с откинутым верхом, попивала коньяк из фляги и надымляла себя joint (англ.разг. – “косяк”). Buzz high - англ.разг. “под кайфом”, от наркотиков; также переводится, как высота). Меня не беспокоило будущее. Пожалуй, только перед лицом Конца Света люди могут стать хоть сколько-нибудь правдивее сами для себя. Кто ты, - вот, что будет иметь значение. Вот, что будет единственно важным.
Из магнитолы доносилась легкая музыка. Когда ты начинаешь понимать чужой язык, ты им буквально заражаешься. Слова приобретают смысл. Особенно в их мелодичности, неповторимо сочетающейся с музыкой.
Над моей головой раскинулся шатер звездного неба. Когда мне было лет пять, я как-то пристала к папе с вопросом: “Где живут ангелы?”. На небе, ответил отец. “Для меня ты – самый чудесный ангелочек на Свете”, - добавил он и посадил на свое колено. “Как? – не унималась я. – И мы тоже, значит, в небе?” - “Да, дочка. Видишь, как высоко? Ветки деревьев еле достают до окна. Так что мы в небе. Мы всегда в небе”.
Высокое, глубокое, широкое, Небо кружит голову непостижимостью своего бытия. Его мудрость вершит судьбы. Оно открыто и в то же время недосягаемо. В нем царит дух свободы и красоты. Оно – масштаб всего сущего. Я протягиваю над собой руку с растопыренными пальцами, вожу ею и пытаюсь сжать.
Демон с телом прекрасным веками просыпается в Небе, где добро и зло едины, и спрашивает людей: “Чего вы боитесь?”. Сколько ангелов станцуют под его прицелом, сколько ангелов станцуют на конце одной иглы?

* * *

/Под лозунгом опасных игр. На волне воли ловишь спектры смерти. Гортань съеживается в попытках сглотнуть слюнную вязкость озудевшей полости. Пот разъедает кожу. Рвется маска лица. Тело заливает адреналином. Прессуемый бесконечностью элемент. Сознание. В растягиваемых долях. От жизни до смерти и обратно./

Жила-была маленькая бойкая девочка. Эдакая сорвиголова. Ее не интересовало, видно ли ее с луны, не видно ли... В синем пламени ее горячей натуры поглощалось все. Учителя обнаружили святотатство над большим потенциалом, и пытались вызволить таланты из самой ее сущности, где происходило сожжение. Чужая душа потемки; для них она виделась настоящей темницей пыток. Девочка не смогла забыть себя и сбежала. Оказавшись в сообществе, посвященном культуре транса, она увлеклась покуриванием конопли, поеданием галлюциногенных грибочков, приниманием некоторых специфических таблеток, - в общем всем, что могло дать ей то измененное сознание, столкнувшись с которым однажды, невозможно забыть. Оно действует на весь спектр восприятия. Так, в той реальности, где каждый шаг грозил обратиться полетом, где была “неоспоримая” вероятность просачиваться сквозь предметы, где она разговаривала с кем-то Высшим... - обнимающейся со столбом ее обнаружил влюбленный в нее одноклассник. Он давно искал ее. Она пропала из школы, и фактически не появлялась дома. Он оценил дикость происходящего, взял ее под руку и утянул за собой. Затем он привез ее к себе на дачу. Он был из зажиточной семьи, и рано получил доступ к самостоятельности. Родители им почти не занимались. Он состоял на попечении случайных людей. Однако, равно с этим, ему многое позволялось, несмотря на годы. На даче они прожили несколько месяцев, вплоть до “последнего звонка” в школе. Димиными (мальчика звали Дима) стараниями организовался и стабилизировался быт девочки. Но что-то непрестанно тревожило ее душу. Все совершалось будто бы без ее участия. Да она и сама уже не знала, чего хотела. Дима был добр и заботлив. Они “решили” пожениться. Родители дали согласие. Все шло к свядьбе.
До Наташи (так звали нашу девочку) Дима встречался с некой Машей. Та буквально вешалась ему на шею. Они неплохо смотрелись вместе. Обоятельный и такой “взрослый” Дима, и школьная красавица и язва Маша. Наташа тогда была ему просто подругой. Их объединял общий азарт, например, в катаниях с горки и других забавах. Вместе они не боялись продлевать свое дерзкое детство. Маша чувствовала соперницу в Наташе изначально. Она изливалась желчью насчет их дружбы.
Наташа стояла у своего подъезда, облокотившись на дверь. Они по-прежнему жили с Димой, но уже в квартире. Сейчас она пришла повидать маму, брата, свою комнату. Побыть дома, в конце концов. Еще пару секунд. Она уже держалась за ручку двери.
- Наташа? – чей-то голос раздался из темноты.
Она неуверенно обернулась.
- Да, - ответила она.
Тут же на нее накинулись двое парней. В живот ей обрушился удар. Согнулась пополам. Еще удар куда-то вбок. Ее свалили. Она защищала лицо руками, окунувшись в ту отстраненную вялость, какую испытывала в занятиях любовью с Димой. Две пары ног попеременно врезались в безучастное тело. Когда они ушли, девочка села и заплакала. К горлу подкатила волна тошноты от жалости к себе. Хотелось мстить. Всем. Не за то, что ее избили, а за то, что она не сопротивлялась. «Пива», - пронеслось у нее в голове. Поначалу все болело, но вскоре это все стало не важно. Шла 3-я или 4-я бутылка, когда она стояла в пустом вагоне метро, повернувшись по направлению несущего ее поезда, и курила. На вокзале фактически на последние деньги взяла билет в Питер. Наташа уже не пила, когда пропускала сквозь себя образ дороги, наблюдаемый в окне. «Веками он просыпается в Небе…» - будто бы слышала девочка. Она снова сбежала.

Костя, Настя и Ваня, - эти три имени неразрывно связаны с девятнадцатым наташиным годом жизни. В душе - нестираемые навеки. Студенты, не получившие места в общежитии, эти предприимчивые ребята сняли вместе квартиру. Наташа приходила к ним погостить. То, что касалось одного, касалось каждого, - таков был неписаный закон их отношений.
Костя, этот добродушный и несколько слабохарактерный малый, привлекал своей простотой и открытостью. Он любил повеселить людей, хотя по большинству это получалось и без каких-то усилий. Настя увлекалась психологией и считала, что обладает тонким пониманием вещей. Наверное, поэтому ее юмор часто казался столь неуловимым для окружающих. Ваня много читал и имел практическую смекалку. Его призвание представлялось где-то между народным умельцем и гением. Ну, а Наташа... Она несла в себе ту неповторимую бурлящую энергетику, которая должна была сплотить эти непохожие характеры в последующем их движении.
Они играли в опасные игры. Образно говоря, параллельно институту, они прошли дополнительную школу. То, что она дала каждому из них, - уникальный и неповторимый по своей сути опыт. К примеру, для забавы посостязаться в скорости и искусстве вождения они угоняли по ночам машины. Для этого выработали целую систему, где все просчитывалось до мелочей. Это касалось не только способов аккуратного отключения сигнализаций и вскрытия дверец, но и мер безопасности. Продумывались правила и схемы поведения: какие действия предпринимать в тех или иных случаях. Обычно они разбивались на две команды, каждая из которых брала “свой” автомобиль. При возникновении внешней опасности ребята всегда готовы были прийти на помощь друг другу. Затем их путь лежал за город на свободную трассу, где происходила гонка. Тачки использовались по нескольку раз, затем “подбрасывались” к какой-нибудь станции метро. Первые такие операции сопрягались с величайшим страхом, доводящим буквально до умопомрачения. Однако вскоре они освоились с “делом”, в их действиях появились осмысленность, раскрепощенность, творческий подход, допускающий помимо шаблона еще и экспромт.
Для угона автомобиля нужно не только мастерство вождения, но и мастерство души. Когда страх готов завладеть ею, ты должен вспомнить, кто ты. В конце концов, один из славной четверки сдался. Это был Костя. Он вспомнил уют перед телевизором в просмотре любимого футбольного матча, спокойную расслабленную обстановку, где нет теней и звуков, которых нужно бояться. Он сказал, что больше так не может. Удивительно, что продержался достаточно долго. Впрочем, он никогда не занимал ответственных ролей. Будучи наташиным напарником, в автомобиле он сидел на пассажирском месте, а при взломе стоял “на шухере”. С его уходом что-то надломилось. У всех резко пропал интерес к ночным вылазкам. Наступила пора чего-то нового.
Следующее мероприятие на первый взгляд казалось менее опасным. Ребята приезжали на отшиб, вырывали яму и опускали в нее гроб, где лежал один из них. Туда же клались баллоны с кислородом и рация без обратной связи. Те, кто наверху могли слышать того, кто внизу, но он их – нет. Через несколько часов его откапывают. На протяжение них ты заперт в ящик, “сшитый” по тебе. С первым шлепком горсти земли о крышку, ты вдруг начинаешь осознавать весь ужас происходящего. Тут же хочется вырваться, стряхнуть с себя узкие стенки, давящее кромешной жутью пространство, опутавшее вдоль и поперек. Потом ты понимаешь, что такое “далеко”. Не метр земли отделяет тебя от остальных, а сама грань между смертью и жизнью. Она не измеряется ни в сантиметрах, ни в километрах. Ты остаешься наедине с своим бессилием, и ты должен его просто пережить.

А началось все с того, что Костя впал в депрессию. Его любимая девушка ушла от него. Никто из этого трагедию народов делать не собирался, если б не его поведение: ковыляние по карнизу в нетрезвом состоянии, посягательства на кухонный нож, а также неадекватные выходки по отношению к ни в чем неповинным водителям, еле успевающим вовремя тормозить. “А вот некоторые изобретательные люди…” - обмолвился Ваня и в общих чертах изложил суть дела. За идею закопать Костю заживо уцепилась Настя, нашедшая, что такой эксперимент будет в духе, ну, хоть того же Юнга. Однако на всякий случай она предложила провести спиритический сеанс по этому вопросу. Никто тогда всерьез не думал ни насчет сеанса, ни, тем паче, относительно затеи с гробом. Да его у них не было. Никто не думал, кроме Вани. Спустя неделю он втаскивал гроб в дверной проем.
Костя был слабым звеном четверки. Это становилось все очевиднее. Хотя именно в связи с ним воплощалась сама идея погребения, - как лекарство в борьбе с депрессией, - в последний момент он выпрыгивал из гроба, заявляя, что не готов. Вместо него сначала легла Наташа. Затем, в другой заезд, в недры земли погрузилась Настя. Пришел черед третьего узника. “Ложе” стояло открытым в ожидании нового жителя своего царства. Неожиданно для всех, когда Ваня уже занес ногу над ним, а Костю лишь для приличия спросили, готов ли он теперь, или нет, он ответил: “Я пойду”. Его лицо, порядком побледневшее, выражало непривычную серьезность и решительность. Возможно, свою роль сыграли рассказы девушек о невероятных ощущениях; возможно, он рассудил, что после Вани отпадет принципиальная важность поступка, а цепочка звеньев “посвящения” замкнется, обойдя его. Так или иначе, Костя лег. Крышка заслонила его тело от взоров и света. К тому моменту он побелел пуще прежнего. Совсем, как мертвец. Взгляд сиял нездоровым блеском. Ваня стукнул о дерево. “Ты как, - уверен?” – предложил он отступные. “Да! Давай”, - донеслось изнутри. Гроб закопали. Необъяснимая тревога поселилась в воздухе. Через несколько минут Костя вышел на связь. Дышал он сбивчиво, с трудом. Он путал слова, и только одно сказал внятно: не раскапывать. Ребята переглянулись. Какое-то время они не находили себе места. Наташа, управляемая почти инстинктивным предчувствием, взялась за лопату. Ваня вмиг оживился и кинулся помогать. Никто ничего не знал. И все знали всё. Нужен был лишь шаг, чтобы понять это.
Костю они вытащили уже без сознания. Но – живого.
Когда все было позади, и незадачливого храбреца привели в чувство, Ваня похлопал его по плечу:
- Ты родился в рубашке, - отметил он.
Наверное, недаром говорят, что каждому отмерен свой срок. Для Кости просто не пришло его время. Ребята же попали в сомнительную ситуацию. Друг четко выразил свою позицию. Желание свободного человека. Они играли в опасные игры, и здесь были свои правила. С другой стороны, речь все же шла о жизни и смерти. А судьба, - где-то в недосягаемой сфере, - бросала жребий.

* * *

Oна видела ее со спины: черная косуха на статной стройной фигуре; темные штаны почти в обтяжку; ботинки армейского типа, вымазанные в подсохшей песочно-земляной грязи. Наташа обернулась. Короткие черные волосы, загорелое лицо, выразительные скулы. И бесподобные глаза, пронзившие реальность необыкновенной силой. Света беспомощно и доверчиво застыла. Они стояли и глядели друг в друга.
С самого начала Света не могла избавиться от ощущения присутствия кого-то третьего. Или чего-то. Это Нечто зависло над ними. Оно находилось повсюду, и его не было нигде.
Они лежали на снегу на кладбище. Над ними нависали причудливые изгибы веток деревьев, черные, на фоне серого, в тучах, неба. Света то открывала, то закрывала глаза. Эта зима, этот снег, это пустынное кладбище… Наташа молчала. Действительно, нужны ли слова, когда вокруг лежат покойники, далекие от мирских ненужных треволок? Но Света знала, что девушка рядом - что-то показывает ей, о чем-то говорит. Она закрывала глаза, пытаясь поймать в глубине себя эти ускользающие слова; открывала, - в надежде проникнуться видимым. Картины и мысли начали смешиваться. Реальность, ранее тугая, бесформенная и безучастная, разжималась и сжималась, подчиняясь новому ритму.
Луна выплыла из-за облаков и нарисовала белесые пятна на снегу. Они поднялись и зашагали к машине, прокладывая дорогу по девственной глади.
Ключ повернулся, мотор оживился. В авто тепло. Запах коньяка витал по салону. Наташа вырулила на промерзший асфальт, они заскользили по шоссе, уносясь в разверзываемую все новую “даль”. Под колеса кидались туманные духи пространства. Набиралась скорость.
- Куда мы едем? – спросила Света.
- На край света, - сказала Наташа. – На край, Света.
И они ехали действительно очень далеко...
Пока не оказались в весне. Снег уже стаял. Наташа бежала впереди по лестнице, увлекая за собой Свету. Сколько их было, этих пролетов? Наконец они ворвались на крышу, еле дыша. Небо навалилось на них, сокрушая своей исполинской безбрежностью. Света порывисто прильнула к Наташе, оперев ее о косяк. Губы их слились в долгом влажном поцелуе. Они стояли обнявшись и наслаждались друг другом. Света чуть отпрянула и, проводя ладошкой по щеке Наташи, проговорила:
- Я очень тебя люблю, милая. Нет слов для того, чтобы описать то, что я чувствую. Ты будто заново открываешь для меня этот мир. Все в нем связано с тобой, и я люблю его, как никогда. Каждый миг в нем – чудесное откровение...
Наташа смотрела в ее глаза. Из них выглядывала светлая и прекрасная душа; из них струилась чувственность и непорочность.
- Ты смогла бы его спасти, чтобы я однажды пришла, и увидела его таким? - спросила она. – ...Сохранить его для меня?
- О чем ты? – нотки тревоги послышались в светином голосе.
- Ты знаешь, я не люблю обещаний и обязательств. Я люблю свободу, как ее любит мир. Мы сами делаем его для себя своим отношением, но он остается свободен... Самое сложное – любить его свободным. Но с этим он неделим, и можно ли говорить о чем-то еще?... Сохрани его таким. Не надо обещаний или обязательств, просто сохрани. А знаешь, что дальше?
- Что? – растерянно спросила Света.
- Выпьем-ка! - Наташа отошла и извлекла из припрятанной коробки две бутылки вина.
- Запасливая какая, - улыбнулась Света.

Они сидели в лучах закатного солнца и пили из бокалов пьянящую алую жидкость. Дом, на крыше которого они держались за руки и наслаждались близостью, представлялся особняком во вселенной. Он вырос для них из той почвы, где чьи-то правила игры еще имели значение; здесь – нет.
Когда стемнело, из облаков проснулся дождь. Он прокрался, заполз на небо и пролил на них первые капли накопленной влаги.
- Пойдем, - все еще держа Свету за руку, сказала Наташа.
Они подошли к краю и встали. В пучке безымянных миров, на разрезе чувственности безумной, как тогда, так и теперь, они стояли молча. Перед ними открывалось заветное таинство знания, вкус которого они успели ощутить в загадочной неизбежности существования их союза и всего, что с ними в нем происходило. И это слепое стояние на крыше, под дождем и в ветре, - штрих за штрихом прописывалось влияние скрытого действа. Если прислушаться, можно уловить чудаковатую песенку “Бэнг-бэнг...”. Бэнг-бэнг, конец света, - чтобы не прозвучало неважно о главном.
Чье-то незримое присутствие разъедало внешние формы. Был ли это тот, о ком нередко говорила Наташа: просыпающийся в Небе... Или это – всеобъемное Нечто, в паутинке которого они оказались. “Страшно зависнуть, и страх отяжеляет. Но мы уже в Небе, мы всегда в Небе”, - вспомнила Света наташины слова.
Наташа. О чем она думала, и что куда в ней перевешивало. Были ли вообще в ней какие-то мысли? Ее скула дернулась, а в глазах отразилась бесконечность. Пальцы в последний раз прошлись по светиной ладони. Шаг.

- Что же с ней стало? Она разбилась? – интересовалась Леночка.
- А ты как думаешь? – вопросом на вопрос отвечал Бородач.
Старик оторвал взор от стопки исписанных листов.
- Глупые, глупые люди, - пробормотал он. – Живые не умирают.
- Что это? Что это у тебя? – спросил Бородач. – Что ты там строчишь?
- То, что будет жить. Но разве можете вы понять этот простой смысл? – он фыркнул. – Глупые, глупые люди...

* * *

Таня медленно просыпалась в своей постели. Леночка сидела над ней и улыбалась. В ее глазах застыл детский огонек от совершения какой-то шалости. Она чмокнула Таню в губы и вернулась к прежней позе.
- Доброе утро, - промямлила Таня, обняла девочку за плечи и удалилась к ванной.
Через минуту оттуда донесся изумленный возглас. Леночка, последовавшая за женщиной, уже стояла в дверном проеме, все так же улыбаясь.
- Ну, как? – спросила она.
Танино тело послужило холстом для большого, - во весь живот, - изображения бутона розы. Женщина еще с минуту внимательно присматривалась к себе с рисунком, поворачиваясь перед зеркалом то одним, то другим боком.
- Ничего так, - наконец, вымолвила она. – Очень мило. Клубника?... ?
- Я рано проснулась. Сбегала. Тут недалеко лавочка с фруктами.
- Ранняя пташка. А это что? – она осторожно провела по чашечке листков, из которой исходил бутон. Он определился в привлекательном месте, ниже живота. - Киви?
- Да. Но соки смешаны с кое-каким составом.
- Съедобным? Хочешь опробовать свое произведение...с составом меня? – она опустила руку Леночке на плечо и стала нежно, но не касаясь остальным телом, целовать в губы. Затем, внезапно посещенная какой-то идеей, она выскользнула из ванной, и вернулась с фотоаппаратом в руках. – Пока не тронули, на-ка, щелкни. Запечатлеем это, - сказала она.
Леночка сделала несколько кадров. Она смотрела в объектив, и непонятное чувство одолевало ее. Она подалась к Тане, чтобы поцеловать, но та ловко уклонилась:
- Нет, ты снимай, - игриво заявила она, виртуозно выскочив из ванной и встав в новую позу.
Леночка нацелила на нее “глаз” фотоаппарата. Щелчок. Еще один. Приблизилась будто для нового ракурса, она попробавала схватить беглянку за руку и притянуть к себе, но и эта уловка не стаботала: Таня вновь ускользнула. Леночка направляла объектив и все стремительнее жала на спусковую кнопку. Она терзалась вдруг утерянной возможностью осязания. Желание, всколыхнувшееся в ней, набирало обороты, затрагивая ранее неведомые струнки души. Она чувствовала себя и охотницей, и жертвой. А Таня улыбалась, как ни в чем не бывало, беспощадно дразня. Однако казалось, за ее сексапильной игривостью скрывается нечто большее... Женщина, о которой она ничего не знала. Ринувшись ей под ноги, Леночка сфотографировала ее снизу и тут же ухватила губами пальцы ее руки.

- Я люблю тебя, - сказала она, и сама поразилась этому.
Таня, несколько ошеломленная таким поворотом, искала что-то в девочкиных глазах. Она вынула из ее рук фотоаппарат и, отведя его в сторону, щелкнула ее лицо.
- Да? А ты знаешь, что это такое? – улыбнулась она.
- Теперь знаю.
- Мне кажется, ты просто взволнована случившимся, и принимаешь одно за другое. Любовь – слишком большое и ответственное чувство.
- Тебе нужны доказательства?
- К чему, милая? Я верю тебе, - простодушно заключила она. – Упаси меня Бог от всяких доказательств.
С этими словами Таня отправилась в ванную, прихватив по дороге сумочку. В сполошной беготне фотосессии она повредила ноготь. Нужно обточить. Закрывшись, Таня достала маникюрный наборчик. Из сумочки выступило дуло пистолета. Ее взгляд остановился на нем, затем перевелся на отражение в зеркале. Женщина провела рукой вдоль по животу, смазывая “краски” цветка и пристально следя за своими движениями, будто заколдованная. Из зеркала на нее смотрели давно неузнаваемые собственные глаза. Она выхватила “пушку” и на вытянутых руках приставила ее к отражению.
Когда Таня, повязав вокруг бедер полотенце, вышла вся намытая и благоухающая, Леночка сидела в кресле и вертела в руках ошейник.
- У тебя есть собака? – удивлялась она скудности своей информированности.
- Была, - ответила женщина. – Такса. Ошейник был не туго на ее шее. Она из него выскользнула и погналась за какой-то облезлой кошкой. Так ее и не нашли. Я думала, что уходят только люди.
- Смотри, - Леночка застегнула ошейник на себе и, беспечно радуясь своей выходке, пошутила: - Я же лучше собаки?... Кстати, мне идет?

* * *

Леночка вышла из лифта и направилась к своей двери. На ступенях лестницы сидел, подстелив под себя газетку, Сережа, а с ним рядом – незнакомый мужчина.
- А вот и она, - сказал Сережа. – Привет, Леночка.
- Привет… А вы кто? – обратилась она к незнакомцу.
Мужчина поднялся и протянул руку.
- Дмитрий Стоков, - представился он. – Я пришел поговорить с вами насчет вот этого. – Он показал стопку аккуратно разглаженных листков с рисунками. Леночка узнала в них свои “самолетики”.
- Дмитрий считает, что у тебя талант. Но надо посмотреть другие работы, - разъяснял Сережа. – Я пришел, а он тут звонил в дверь.
Леночка пожала плечами.
- Хорошо, проходите, - пригласила она. – Но я никогда художественную школу не посещала.
- У вас есть что-нибудь на холсте? – не обращая внимания на ее комментарий, спросил мужчина.
- Всего пара картин. Чуть больше.
- Давайте глянем, что есть. А техника – дело времени. По правде говоря, сам бы я, может, и не заинтересовался, если не мой друг. Он увидел ваши картинки, и сон потерял. А он тоже неплохой знаток, отнюдь неплохой…
Пока Стоков чуть ли не нюхал ее карины, Леночка с Сережей окунулись в беседу. Они давно не виделись.
- Я ничего, сами понимаете, обещать не могу, - подал голос пришелец.
- Наверное, и не надо, - ответила Леночка.
- Но, может, что-то и получится, - продолжал Дмитрий. – Дайте ваш телефон для связи.
Леночка продиктовала номер и проводила гостя. Она вернулась к другу, и они пошли гонять чаи на кухне. Сережа был одним из тех славных пареньков, способных влюбить в себя не только женщину, но и мужчину. Эдакий очаровашка. В нем удивительным образом сочетались и мужская сила, и почти женственная чуткость движений. Кроме того, в чертах его лица, наряду с мощным основанием костяка, наблюдалась тенденция нежности - в плавных линиях. Несмотря на неизбывную ироничность отношения к жизни, иногда он неожиданно степенно подходил к некоторым вопросам. Но не обсуждаемым сейчас.
- И что же, Леночка? – вымогал Сережа. – Ты хорошо трахнулась с Танечкой, моя прелесть?
- Хорошо, - призналась Леночка. – Мне кажется, я влюбилась.
- Ах, а как же мы? – полушутя, глумился он. – Ты да я, да мы стобой. Наш светлый союз. Ты не будешь мне больше посылать свои косые взгляды дикой неудовлетворенной кошечки?
- Разве такое когда-то было?!
- Было-было, моя прелесть... Впрочем, я всегда подозревал в тебе это... Что ты будешь с жещиной.
- Про тебя я могу сказать то же самое.
- Ясное дело. Я же мужчина.
- Угу. Наполовину.
- И куда же мне деться от твоего всевидящего ока? Кстати, о сверхъестесственном... Знаешь, у меня поразительно меняется сознание. В последнее время такое ощущение, что помогают высшие силы. Удивительно... В первый раз в жизни сел за игровой автомат. И – выиграл! Как тебе, а? Лена-а-а... Ты где витаешь?
- Серега-а-а... Пойди работать. Не всю жизнь выигрывать же будешь.
- А вдруг?
- А если так, к добру не приведет. Я чувствую... Проиграть можно гораздо больше.
- Девочка моя... Ну, что же мне проигрывать? Рубашку? Я ее так отдам. Бери. Хочешь? – он стал раздеваться.
- Время можно проиграть... Расстратиться по мелочам...
- О чем мы вообще говорим? – Сережа бросил порывы к стриптизу и мирно сел. – Можно подумать, что уже пустился во все тяжкие. Бред какой-то... Всего лишь случайность. Расскажи лучше, что там в твоих снах?
Вечером, когда с работы вернулись леночкины родители, и она им рассказала про давешнего посетителя, интересовавшегося ее рисунками, они пожали плечами. Может, они что-то и сказали, но как будто просто пожали плечами.

* * *

Из Египта я приехала загорелая, отдохнувшая, с кольцами. Дом, по сути, не ждал меня. Я быстро это поняла. Братец, прыщавый отрок, задал всем жару. Было жаль мать. Сколько она от недо натерпелась. Она переживала свою родительскую трагедию. Особенно после того, как любимое чадо отправили на лечение. До меня ей не было дела. Отчиму, - тем более.
Одиночество – для кого-то это слово звучит синонимом страшной болезни, для кого-то оно привычно. Для меня оно отзывалось простой истиной: мертва.
Все дороги ведут в Рим. Для меня он - Москва. Я собрала вещи и рванула туда, выслав Ване письмо по Интернету. Весь мой богаж – одна спортивная сумка через плечо. С ней я и пришла в назначенное место встречи. В центре Москвы, в одном из неприглядных переулков, прямо в подвале, затерялся кафе-бар. Мол, закрытого типа. Меня знали. Я не случайно выбрала это злачное местечко. На случай подстраховаться. Если не Ваня, то кто-то еще. В светло-желтой, изукрашенной бардовыми рисунками в стиле наскальной живописи, тельняшке; в синих несменных джинсах, порядком протертых; в бандане, из-под которой выдавались мои черные, вновь отросшие, волосы; и, конечно же, темных очках, спускалась я по винтовой лестнице вниз. Уже ощущался неповторимый и столь знакомый душок всенародной обкурки. Здешние хозяева налоги в казну не платили. Они устроили маленькое государство со своими порядками, неписаными законами и обычаями. Обитатели, – в основном, славные ребята с ярко-выраженным пофигизмом. Радушные и незлобливые, за словцом, в том числе, колким, однако ж, в карман не лезли. Даже напротив, хитровывернутость и смысловая насыщенность острот поощрялась. Лишь бы послаще хохотнуть. Тут уж не будешь следить за тактичностью и осторожничать, абы кто и как не вломился в амбицию. Слово “обида” в лексиконе отсутствовала. Над красочным выраженьицем мог посмеяться и тот, в сторону кого оно было выковернуто. Да и шутили, впрочем, скорее, о жизни и ее составляющих. Глупыми тут быть не боялись: весь мир – сплошная глупость. Чужаков не пускали.
Ваня меня увидел, когда я что-то разыгрывала на флейте для пары приятелей, уверяя их, что это легко: все равно, что курить, только наоборот. Я еще издали узнала друга, хотя время внесло свои изменения в его облик. Даже одетый в простенькую клетчатую рубашку и джинсы, он выглядел безукоризненно. Имея комплекцию, скажем так, неатлетическую, держался подтянуто и вполне вольготно. Пафосные очечки в тонкой оправе на несколько курносом носе, умные и внимательные небольшие глаза (воистину украшение на тусклом фоне ничем непримечательных черт лица), - одно это выдавало в нем интеллигента до мозга костей.

Ваня подошел ко мне и улыбнулся. Мы присели к бару. Он заказал себе виски и для меня “White angel”(водка с джином и без вермута).
- Попробуешь, - сказал он. – Думаю, он по тебе.
- Ты подкачался? – спросила я, примеряясь к непривычной мясистости под короткими рукавами рубашки. Да и грудь, и плечи у него выдались.
- Да, немного, - ответил он не без гордости. - Я думал, ты уехала с концами.
- Как видишь, не совсем. Как там Настя, Костя?
- А... – махнул он. - Мы разбежались. Встречаемся периодически, но вместе не живем, - он, в свою очередь, примерился ко мне: – Ты-то как?
Я закурила. Отпила коктейль и поморщилась.
- Я никак. Белые дни, черные ночи. Разве в этом может быть что-то новое? Мне нужен ствол и деньги. Впрочем, деньги я могу взять сама. Ствол.
- Новое, новое... - он посмотрел на меня поверх очков. – Не обижайся, я тебе скажу кое-что? Ты живая, естественная; куда бы ты не приходила, для всего несешь изменения; ты всегда получаешь то, что хочешь; у тебя фантастическая энергетика. Но при этом ты сидишь и говоришь: Я никак; белые дни, черные ночи... Такие как ты, способны менять мир.
- Ты ошибся насчет одного. Я мертва. И мне нет дела до всего остального, - я выкинула из рукава шестерку пик, отобразившуюся джокером. Ваня сгреб карту со стойки и протянул мне обратно:
- Может, хватит с этими проделками?
- Как? Тебе не понравился мой фокус? – невинно изумилась я.
- Знаешь, что отличает людей от животных? У зверей вся психика сводится к стремлению удовлетворить физические потребности и оставить на земле свои гены. Это навсегда делает для них недосягаемым тот эволюционный виток, на котором закрепилась людская раса. Человек способен чувствовать что-то помимо себя и инертности своего существования; что-то выше головы; чью-то иную Волю, наконец. Это дает ему возможность бесконечно расширять рамки видимого.
Я улыбнулась.
- Какая лекция, Ваня, - похвалила я. - Не успела с поезда сойти, и мне такое в лоб. Тебе прямо не терпелось высказать мне все это?
- Потом ты меня напоила б, и стало бы поздно, - улыбнулся в ответ Ваня. – Я же в курсе, чем у нас все заканчивается.
- Лучше б пьяными. Ты тогда не изображаешь из себя такого умного.
- Я объясню, - он извлек из портмоне и положил на стойку фотографию. На ней стояли я и Света; наши лица были напротив, а в руках мы держали белую розу; мы заглядывали будто одновременно в бутон и в друг друга. Невыразимая чувственность body languages (англ. Body language – язык тела). Ваня продолжил: - Она приходила ко мне.
- И что?
- Интересовалась о твоей прошлой жизни... Ну, до того случая. Она уверена, что ты мертва.
- Какая догадливая Света.
- Знаешь, чем отличаются мужчины от женщины?

Я остановила его жестом, допила коктейль и попросила у бармена еще. Ваня оглядывался по сторонам. Несмотря на слаженную вентиляционную систему, в помещении стояла завеса дыма. Он отмахнул ладошкой пару раз перед собой. К здешней атмосфере высоких чувств он явно не питал.
- Ну. Чем же?
Ваня выдержал небольшую паузу. То ли с мыслями собирался, то ли в целях большей значимости сказанного:
- Тем, что мужчины ближе по своей сути к животным. Если мы убиваем, то делаем это в связи с разумением целей. Я не говорю сейчас про маньяков. У нас, мужчин, общий завоевательский дух. Он обусловлен фаллоцентризмом, который, в свою очередь, порождает тягу к вторжению. Убийство служит средством. Но у вас, женщин, все по-другому! Вы делаете все ради чувств. Вам надо убивать, разламывать какие-то чувства, чтобы посмотреть каковы они изнутри, в разрезе. Вам мало тихой гавани, вам нужно делить Небо на тысячи осколков, чтобы докопаться... До чего? До остроты ощущений, где умозрение теряет свою роль. Великое преображение. И великое падение... Я не знаю, как ты сделала то, что сделала. Честно говоря, я и не верил в это, пока не встретился с ней, - он показал на фото. – Я знаю лишь то, что вижу тебя сейчас перед собой. Может, каким-то немыслимым образом затормозилось твое падение, и ты находишься в нем до сих пор, - если допустить нетривиальный взгляд. И все же: как? Хочу ли я получить ответ на этот вопрос? Надо ли это...
- Хочешь, еще как хочешь, - ухмыльнулась я. – По твоей теории, наверное, это единственное, что отделяет тебя в пропасти понимания между мужским и женским.
- Я знаю, есть какое-то объяснение всему. Если на воду положить кирпич с абсолютно гладкой поверхностью, он не затонет. Так Иисус мог ходить по воде. Чудеса с исцелением подчас сводятся к принципу гипноза. Психический настрой на веру... Я так понимаю, от тебя я не получу ответа о ...том...?
- Почему ж? Пойдем на крышу, испытаешь сам, - отозвалась я. – Хотя ты даже имя боишься дать “Этому”, - двумя пальцами я поставила в воздухе кавычки.
Ваня покачал головой.
- Бестия, - проворчал он. – Эх, Наташа, Наташа…
- Red Devils, - крикнула я бармену и обернулась с полуулыбкой к другу. – Теперь-то я могу его себе позволить? Ваня... – я обняла его и прислонилась лбом к его лбу. – Я люблю тебя. Я вижу, что тебе здесь не по себе. Сейчас я допью, и мы пойдем, o’key? ...Кстати, что насчет ствола?
- Будет тебе и ствол, и деньги... Я уже отговорил свое.
- Оу, у тебя неограниченный доступ к лавэ?
- Все схвачено. Навыки хакера и счет в банке.
- Умница! И что б я без тебя делала?...

* * *

Мы заехали к Ване кинуть вещи. Я приняла душ, и мы отправились на так называемую корпоративную вечеринку геев и лесбиянок. Тогда такие клубы только взращивались в среде открытости. Догоняли Запад.
По ваниной шикарной тачке (личной, а не “левой”) нас заприметили с порога – кучка вышедших или еще не вошедших курящих. Кажется, я сделала Ване одолжение тем, что мы покинули кафе-бар милых растаманов (или просто укурков). Однако попали в еще более гремучее ведомство. Что ж, мне необходимо было развеяться. Почти физическая потребность. Так что Ваня отнесся с пониманием и даже радостью – за меня. Мы снова сели пить. Вокруг сновали или танцевали девочки, на девочек-то не похожие: грубоватые, короткостриженные, или, наоборот, слишком картинные. Мальчики, - щупленькие и жеманные. Периодически являлись пузастые дяди. Если заглянуть в их головы, некоторые часто представляли себя в женском белье. Девочки и мальчики, потерянные в череде своих фантазий, что в розовых и голубых тонах. Девочки и мальчики. Впрочем, во всем. Лишь бы не скука.
Вечер давно переметнулся за полночь. Ваньку чуть не уволокли на мужской разговор, - в роли женщины. Он отмахивался руками и ногами. Со мной было проще. В атмосфере общего безумия и транса я сдавалась сама: с кем-то целовалась, не замечая Вани. Меня немножечко выбило. Кому-то что-то обещала, перед кем-то рассыпалась в комплиментах, флиртовала направо и налево. К утру народ стал рассасываться. С очередной кучкой убывающих, двинулись и мы.
Приехали снова к Ване. Я, совсем пьяная, чуть не грохнулась на пороге с его плеча. Потом мы засели на кухне. Он начал отпаивать меня кофе. Мы же всегда понимали друг друга, а? Почему же ты не дашь мне поспать? Просто поспать...
- Я люблю тебя, - говорил он.
- Я тоже люблю тебя, - отвечала я.
- Нет, не так, Наташа. Когда-то давно я влюбился в тебя. Ты должна знать.
- Влюбился? – я продирала глаза над чашкой кофе. До меня туго доходил смысл.
- Да, влюбился.
- Захотел меня?... Переспать, шуры-муры, все дела...? – я повертела в воздухе ладошкой сверху вниз, описывая ею женские формы. – Да?...
Он сказал:
- Нет. Неужели для тебя утерялось значение этого?! Любовь... Конечно, я хочу тебя... Но по-другому. Я хочу, чтобы ты однажды пришла и просто осталась. Со мной.

Мне почему-то вспомнилось, как однажды мы сидели в парке. Нашей великолепной четверкой. Что-то отмечали. Много пили. Вот как сейчас. Слово за слово, как-то сцепились с другой ватагой ребят, тоже пьяных; шестеро парней. И началась свара. Измалывались до крови и мяса, - чем под руку попадет. Я будто в беспамятство впала. Очнулась, сидя на чьей-то недвижной руке, облокотившись о ножку скамьи, смотрю вокруг: сплошное месиво. Так я столкнулась со своей силой. Точно кто-то во мне с цепи сорвался. Наши все целы были. По крайней мере, ушли на своих ногах. Потом Ваня за мной ухаживал: я тоже пострадала. Но с тех пор в его взгляде я обнаруживала что-то странное.
Ваня смотрел на меня в ожидании ответа; я смотрела на него и молчала. Я поняла, для чего мне нужны деньги. Ото всего от этого – пора. Куда-нибудь далеко, где меня никто не знает.
Я снова бежала. По орбите своего заколдованного круга. Но прежде я поняла, для чего мне понадобилась “пушка”. В ожидании визы я задержалась в Москве. Случай определил меня в свидетели лица только что изнасилованной девочки. Мужик, стоявший с ней в одном лифте, прошел мимо меня, прячась от взора. Мгновения достаточно, чтобы оценить происшедшее в стенах этого саркофага.
- Эй, парень, - окликнула я.
Он замер, видимо, сжимая рукоять ножа в кармане.
- Я тебя запомнила, - сказала я.
С секунду он колебался, бежать ли ему или наброситься, и выбрал последнее.
- Пришло твое время, парень, - пуля прошлась ему четко в лоб.
Из его поднявшейся было руки выпал нож и глухо бряцнул о пол. Его взгляд навсегда остановился. Он познакомился со смертью. И я.
- Вот ты какая...
Я нажала на кнопку лифта. Его дверцы автоматически захлопнуло в установившемся бездействии. На полу сидела зареванная девочка. Я не чувствовала, что сделала что-то хорошее или плохое. Наверное, я просто ждала для себя этой очередной печати преступления. Преступления через себя.
Через некоторое время я оказалась в Америке. Я не желала ничего помнить о России.

* * *

С того лета задалась Леночкина карьера художника. Ей редко получалось видеться с Таней: муж вернулся из командировки. Так что девочка посвятила себя творчеству. Она уходила в него с головой. На одной из своих выставок она познакомилась с Рафаэлем. Это и был тот загадочный друг Дмитрия Стокова, пришедший в восторг от ее рисунков. Поначалу он претендовал на роль ее духовного учителя, но затея с треском провалилась. Леночка внимательно слушала то, что ей говорили, потом вдруг оживлялась и начинала выводить собственные концепции. Рафаэль хватался за голову. С ней приходилось разговаривать как с ребенком. Она выдвигала уйму абстрактных идей, и никак не могла понять смысла слова “невозможно”. Тысячи разных “почему” обрушивались непреодолимым шквалом. Она говорила: “Мне странно, что ты не знаешь, о чем я думаю”. “Как же я могу знать, о чем думает эта чертовка, если она не впитывает учения, которые я несу? Не подлежит системе...”, - думал он, и она читала его мысли. Она говорила: “Может, для меня удобнее другая система?”. “Да какая ж твоя система? Ты не знаешь, того, что знаю я, – думал он. – Система – упорядоченная структура. Именно в своей упорядоченности она и становится рациональной к использованию”. Девочка все продолжала говорить: “Может, я уже знаю то, что мне нужно знать?”.
- Неужели ты не хочешь знать больше? – спросил Рафаэль.
- Конечно, я узнаю больше. Время идет, и Земля вертится.
- Зачем изобретать велосипед, если он уже есть?
- Зачем мне велосипед, если я пишу картины?
- Я образно.
- Я тоже.
Время шло, Земля вертелась. Лето закончилось. Леночкино имя как художника порастало славой. Вскоре она стала разъезжать по миру с выставками.

* * *

Мы вошли в одно из придорожных кафешек. Майкл держался чуть сзади. Впоследствие он почти всегда занимал такую позицию. За его широкими плечами, до которых моя макушка даже не доставала, я чувствовала вдруг образовавшуюся и закрепившуюся защиту с тыла. Эдакая передвижная стена с огромными ручищами и лысой головой, - он отпугивал одним видом. Откуда он взялся? Я не переставала задавать себе этот вопрос. Молчаливым исполином пророс в моей жизни, - случайный человек с дороги. Он называл меня dear (англ. - дорогая) и baby girl (англ. – малышка, детка), а я при этом думала: «u`re not maestro of my heart» (англ. – ты не маэстро моего сердца).
За столиком у окна сидела Полина. Я сразу ее узнала: трудно не заметить Альбиноса. Напротив нее мужчина увлеченно пожирал картошку с ростбифом. Она предтавила своего брата. Мы недолго поговорили и условились на завтра о встрече. Я рассказала, в какой области пляжа меня можно найти. Там я занималась серфингом.
Поймать свою волну, - воистину захватывающее ощущение. Ты плаваешь в перекатах океана с доской, почти равнодушно смотришь на воду. Но это до того момента, пока не почуешь, она – идет. Азарт начинает сосать под ложечкой. Все в тебе наполняется предвкушением, пульс убыстряется. Она надвигается своей массой, и вскоре ты окажешься в ней. В нужный миг ты вспорхнешь на ноги и на доску и заскользишь на гребне, удерживая равновесие. В этих целях ты немного раскидываешь руки в стороны и – летишь. Продлится этот ход до истощения внутренней силы волны, когда придется соскочить вновь в воды. Дни бывают удачными и неудачными. Порой океан поражает воображение неистощимой щедростью, в другое время – непробудно глух и слеп к твоим желаниям.
Я вышла на берег погреться. Там меня уже поджидала Полина. Она вела милую беседу с Майклом, который для приличия приподнялся на локтях со своего покрывальца. На его лице застыло туповатое выражение, рассеявшееся с моим появлением. Он будто вздохнул свободней. Я улыбнулась. Мы еще немного позагорали вместе на пляже, потом пошли перекусить. Дело шло к вечеру.
Я сама не заметила, как стала просыпаться в одной постели с Полиной. Мы быстро сблизились. Майкл укладывался в соседней комнате и ухом не вел. Его, кажется, не интересовало, с кем я, что я, - он просто был рядом. Его никто не звал, но он не находил в этом причин беспокойства или дискомфорта. Бывало, он отлучался на час или два по каким-то своим делам, и тогда мне становилось странным не видеть его. Я не спрашивала его, куда он ходил, но специально медлила, если мне самой нужно было покинуть место, где он мог меня найти по возвращению. Это вызывало некоторое неудобство. В конце концов, я решила пустить все на самотек. Учитывая, как все получилось, я перестала думать о нем, как о неотьемлемой части своей жизни. Удивительное дело, но либо он, либо я, - мы всегда находились друг для друга. Я знала, он сбежал из какого-то своего неведомого мне мира. Быть может, он имел работу, семью, какие-то увлечения. Или ему наскучила жизнь сынка богатых родителей, к чему я более всего склонялась. Однако никогда я не пыталась выяснять о его прошлом. Так было бы легче однажды потерять его.

Васе предложили работу на Аляске в качестве ученого специалиста. Сестра поехала с ним, я – с ней, Майкл – со мной.
У Полины были северные славянские корни. Иногда мне казалось, что полярные ветра застряли в ней; завороженные совершенством ее тела, однажды коснувшись, они уже не смогли покинуть его. Состав моей крови представлялся гремучей смесью, где первые места между собой поделили цыгане, евреи, славяне. Во многом, это определяло горячность и непоседливость моей натуры. Полина – моя противоположность. Наш дуэт был бесподобен по силе контраста. Она не посягала на меня словом “люблю”, а я говорила его всем подряд. И всех все устраивало. Все были рады и довольны. Кроме Васи.
Аляска. Она встретила нас в рамках своей сдержанности и равнодушия: не раскрыла объятий, но и не оттолкнула. Я узнавала в ней Полину, изогнувшуюся сейчас под одеялом. О, до чего ж очевидное сходство! Я поднялась со стула, кидая взгляд на развернутую толстую тетрадь, в которой писала только что. Сегодня я изменила своему обычному месту, - той уютной комнатушке, будто бы отгороженной ото всего мира.
В доме стало прохладно. Я накинула дополнительную шерстяную кофту и спустилась на кухню сварить кофе. Боб, домашний наш пес, приподнялся на своем коврике, с любопытством принюхиваясь и приглядываясь к происходящему. Лениво перебирая под увесистой тушей лапами, когти которых ритмично забряцали по деревянному полу, он направился ко мне. Он уже собирался ткнуться влажной мордой в мои колени, но мой воспрещающий взгляд к этому не расположил. С какое-то время он еще помялся в нерешительности и отправился обратно к покинутой подстилке. Старый добрый пес. Он напомнил мне Майкла и связанные с ним сегодняшние события.
- Ты хочешь мужчину? – подсела я днем к Полине.
- К примеру? Майкла?
- Да.
- Мне кажется, мы могли бы разобраться и без тебя.
- Сомневаюсь. Но вопрос не в этом. Хочешь или нет?
- Почему нет.
Я спустилась к Майклу и привела его. Пока я раздевала Полину, он стоял недвижно в проеме двери, не в силах понять, что происходит.
- It’s surprise for u. She is, (англ. - Это сюрприз для тебя. Она)- пояснила я и поцеловала Полину как шлюху – влажно и по-хозяйски.
- But my baby girl… (англ. – Но...) - оторопело пробормотал Майкл.
- U can take your clothes off, - я водила ладошкой по роскошному женскому телу. – She’s really delicious, isn’t she?

Признаться, меня саму это возбуждало. Я подалась несколько в сторону, когда, уже обнаженный, Майкл встал коленом на кровать и затем с бережностью, какую трудно было ожидать от такого громилы, накрыл прекрасную Полину. Я чувствовала себя случницей породистых собак. Но этому не суждено было долго продлиться.
На порог с грохотом ввалился Вася с винтовкой. Пока он оголтело кричал, что все гады трахают его сестру (кстати, любопытное замечание), я выбила из его рук оружие. До этого, надо сказать, я посещала его с целью принюхаться к настроениям. Он порос в странном мире молчания, скрытности желаний. В него давно закрался червь противоречивых чувств, изъедающий изнутри. Должно было произойти что-то. Мои пальцы впились ему в горло. Я держала его на вытянутой руке, припечатав к стенке. Он еще хрипел, глаза его выражали ужас. Я медленно ослабила хватку. Он сполз вниз и сел в состоянии транса. Я опустилась напротив и стала смотреть ему в глаза. Я долго и тихо говорила с ним. Никто не смел вмешаться. Майкл с Полиной сидели на кровати. Я рассказывала Васе о его прошлом, о его настоящем; о его мире; о том, что никто не мог знать, да и я не вдавалась в это. Я просто говорила об этом. Он слушал и уже без агрессии и раздражения смотрел в мои глаза, которые, - я чувствовала, - были такими, какие я обычно прячу под темные очки. Когда он пришел в себя и спросил, откуда мне известны те или иные подробности его жизни, я ответила: “Некоторые люди просто знают”.
- Я же люблю тебя, помнишь? – добавила я, взяла в ладони его голову и по-матерински поцеловала в переносицу.
- Спасибо, - еле шевеля сухими губами, на одном дыхании, вымолвил он. Я будто впервые услышала это слово, и оно поразило меня неожиданной красотой до глубины души.
Наверное, этот момент перевернул что-то для нас обоих.
Я затушила в пепельнице сигарету, сняла с плиты дымящийся кофе, наполнила им чашку. Достоевский – уникальный писатель. Его можно считать лесбийским из-за приложения сильных волевых качеств на женские образы, слабых и душевных – на мужские; его можно считать непревзойденным в искусстве психологизма, каким пронизаны его творения. Как бы там ни было, за ним навсегда останется одно: “Красота спасет мир”.
Прихлебнув в положении стоя горький напиток, правой рукой достала из заднего кармана штанов игральную карту и кинула ее на стол перед собой. На плантациях кофеина собираю фантазии нервного сердца. Пора в Россию.