"Ошейник" автор Аня Морозова

***

С помощью незамысловатого ручного насоса Аня надувала шарики. Быстрыми, заученными движениями сплетала их в разноцветную гирлянду.

Александра принимала клиентов. Пара суетливых мамаш (очередной детский праздник), немолодая супружеская чета (долгожданная свадьба дочери), нервный паренек (сюрприз для девушки в честь первой годовщины).

Последний без конца ерзал на стуле. Блуждая суетливым взглядом по офису, наткнулся на Аню. Та холодно зыркнула в ответ, и паренек, смутившись, тут же отвел глаза.

- И еще цветы, - продолжил он. – Триста шестьдесят пять белых роз. Думаю, следует разбить их на букеты, по тридцать штук. Как будто по месяцам. Чтобы она сразу уловила смысл, и…

- Отличная идея, - ласково подбодрила его Санька. – Кстати, может стоит добавить градиент? Ну, в смысле: январь – белые бутоны, февраль – бледно-розовые, и так далее, до бардовых. Намек на разгорающуюся страсть.

Паренек поджал губы, бросил сердито:

- У нас не страсть, у нас любовь.

И тут же весьма забавно подскочил от внезапного хлопка.

Аня поддала лишнего воздуха в шарик и тот лопнул.

Как же ее бесили такие чудики. Словами не передать. Неужели, подобное «разжижение мозга» - и есть любовь? Да еще взаимная?

Она живо представила возлюбленную паренька – недалекую, но по-женски хитрую блондинку; полноватую, капризную, жадную до подарков – и на душе полегчало.

Полгода назад Санька развелась с мужем. Разошлись они давно, но долго не решались оформить сие событие официально. «Отмечая» девичью фамилию подруги, Аня на пару с ней прикончила бутыль коньяка. Поначалу Александра отважно подшучивала над собственной «бракованной жизнью». Мол, та сдулась аккурат по окончанию гарантийного срока. Но потом приуныла. Подпирая пухлые щеки ладонями и задумчиво глядя в пространство, изрекла:

- Нет, я рада. И потом - сколько можно тянуть? Все давно кончилось.

- А что было? – не задумываясь, спросила Аня.

Санька изобразила подобие улыбки.

- Ну, так, то самое… Большое и светлое… Разве не знаешь?

- А… - протянула Аня, вроде как понимающе. Но потом, забив на притворство, выдала. – Нет, Сашок, ничего я не знаю, – и, осушив очередную рюмку, торопливо (дабы не передумать) продолжила:

– Вот… вот ты мне скажи, как так? - спросила она. - Весна в разгаре, солнце лепит. Юность, все дела. Мы шагаем в обнимку, гуляем в каком-то дурацком парке. И Макс - страшно довольный – болтает, отпускает шуточки, без конца меня тормошит. А навстречу нам – другие парочки. Милуются, обжимаются, пожирают друг дружку глазами. Короче, куда ни глянь – все в розовых соплях. И я иду, посматриваю на них, прилежно так изображаю счастливый вид. А сама только и думаю: «Интересно, кто-нибудь еще сейчас прикидывается, или одна я - чертова больная собака - ни хрена не чувствую?» Вот. Такие, блин, дела.

В ответ раздался протяжный вздох. Из серии «Ну вот, здрасьте, приехали…»

- Ребенок ты еще, - заявила Александра. – Притворяешься взрослой, а сама… - улыбнулась, и ласково потрепала подругу по щеке. - Ничего, погодь, все у тебя будет.

Изучая скатерть, Аня хмуро покивала.

Ну да, разумеется. На что напрашивалась, то и получила. Дежурное утешение «взрослой тети», призванное развеять наивные тревоги.

Вот только тревог девушка не испытывала.

Нет, здесь было другое. Одиночество. Любопытство. Зависть. Ощущение: ты на одной стороне пропасти, а все остальные, «нормальные» - на другой. Аня не жаловалась. Она жила с этим «дефектом» так долго, что, в конце концов, привыкла. Постепенно научилась играть в «такую, как все». Закрывать глаза на эту самую «пропасть», которая, время от времени, вроде как даже исчезала.

Порою девушка справлялась с ролью «нормальной» так виртуозно, что мысленно аплодировала самой себе.

Но некоторые вещи неизменно сбивали ее с толку. В том числе, всякие романтические страсти. Как это происходит? По настоящему, без притворства? А еще – секс. Здесь тоже нужна любовь, или как? Что, при наличии «пылких чувств» сей процесс автоматически станет приятным и осмысленным? И не придется «усмирять» алкоголем собственный мозг, чтобы тот перестал докучать нелепыми ассоциациями. К примеру, бесконечно проигрывать мелодию из «В мире животных». «Самец орангутанга подкрадывается к самке…» («Что, что такое?» – растеряно, а потом уже злобно спрашивал Макс, когда Аня в самый неподходящий момент начинала ржать).

По правде, до Макса у нее никого и ничего не было. То есть, вообще ничего, в самом глобальном смысле. Ни первого слюнявого поцелуя, ни сладостных мечтаний о каком-нибудь смазливом однокласснике.

Нет, против природы, конечно, не попрешь. В определенном возрасте Аню, словно мартовскую кошку, накрыло это дурацкое, мучительное желание. Но мысль - направить его на кого-либо - вообще, не приходила ей в голову. Наоборот, Аня страшно злилась. Пыталась отвлечься, «забить». В ее жизни и без того царил бедлам.

Максимум, на что она была способна – «отлюбить» себя. Что называется, по-быстрому, дабы успокоить тело. Хотя, даже такой способ ее раздражал. Точнее – раздражала зависимость, необходимость подчиняться этому пресловутому «зову природы». В идеале, она хотела бы контролировать собственную жизнь полностью: мысли, чувства, желания. Ане казалось: именно в этом и заключается свобода.

О несвободе девушка знала не понаслышке. До семнадцати лет каждым ее вздохом управлял отец. По крайней мере, пытался. Захватив в плен собственную семью – жену и двух дочерей - этот чертов тиран упивался собственной властью.

«Я ненавижу отца» - для Ани эта фраза не являлась наивной детской бравадой. Равно как заявление: «Я готова его убить». Нет, она бы действительно, не раздумывая, укокошила этого гада.

Если бы не мать.

Жалкая, нелепая, глупая женщина. Еще в детстве Аня осмелилась назвать ее овцой. Вначале про себя, а чуть позже – вслух. Это вечное смирение: «ничего, ничего». И - раз-раз – робкие слезы платочком, а платочек - в кармашек халата, старенького, выцветшего.

Этот бесконечный страх: утаить, припрятать, «быстро-быстро, а то папа узнает…». Добровольное рабство, культивирование собственного несчастья. Пустая, неоправданно тяжелая жизнь. Горькая улыбка: «Что теперь поделаешь…»

С малых лет, наблюдая за родительницей, Аня бесилась до зуда в теле. Как-то раз не сдержалась. Спросила: «Мам, а почему ты такая тряпка?» И затаила дыхание в надежде на взрыв. Уставилась на нее злым, испытывающим взглядом: «Ну же, давай, залепи мне пощечину! Хотя бы прикрикни…» Бесполезно. Все тоже молчание, проглоченная обида, теперь уже - нанесенная младшей дочерью. И слезы украдкой.

А потом умерла Валя. Жалкая пародия на семью превратилась в полный абсурд. Вначале Аня запуталась. Ей было всего двенадцать, и она просто не могла поверить, что в жизни может быть столько зла и несправедливости. Но постепенно осознала: да, может.

Следующие пять лет девочка предпочитала молчать. С отцом не разговаривала в принципе. Как бы тот ни пытался ее задеть, сколько бы ни вопил, ни распускал руки – не удостоила его ни взглядом, ни словом.

С матерью перебрасывалась односложными репликами. Только однажды, в старших классах, как бы между прочим, поинтересовалась:

«Скажи, мам, а ты хоть понимаешь, что живешь с чудовищем? Что он в буквальном смысле отправил на тот свет родную дочь. Твою дочь. А ты все так же варишь ему суп. И стираешь носки. Ложишься с ним в одну постель. Что, по сути, делает тебя таким же чудовищем, разве нет?»

Но вразумительного ответа не получила.


На самом деле, Аня так и не сумела возненавидеть мать. Обида, раздражение, презрение – вот, что она испытывала к ней. А еще – жалость. Эта женщина давно потеряла себя. Намертво приросла к мужу-тирану, целиком зависела от него, стала его тенью.

Смотреть на это было просто невыносимо. И, при первой же возможности, Аня ушла из дома.

***

Однажды зимой, возвращаясь из школы, она мельком взглянула на какую-то старушку. Дряхлая, согбенная, та еле ползла по гололеду: в одной руке – трость, в другой – сумка с продуктами. «Сейчас рухнет – и привет», - подумала Аня.

Предложила старушке помощь, довела до подъезда. И, уступив отчаянным уговорам, зашла на чай.

Вопреки ожиданиям, Зинаида Федоровна (попросту, баба Зина) не стала мучить юную гостью расспросами. Ей, как и многим пожилым людям, нужен был слушатель. Рассказывала она легко и складно, местами – занимательно. А главное – громко, поскольку была (весьма и весьма) глуховата.

Дешевые карамельки, галеты, варенье, видавшая виды кружевная скатерть, аляпистый чайный сервиз (цветочное попурри в золотой каемочке), мерное «бу-бу-бу» из допотопного радиоприемника… Суетливое радушие хозяйки и такая хрупкая, незатейливая доброта (от которой, почему-то, всегда немножко стыдно и грустно). Разомлевшая от чая девушка изрядно подзадержалась на тесной кухоньке. В какой-то момент в ее голове пронеслось: черт, а хорошо ведь…

Так вышло: родители Ани рано стали сиротами. Ощущать себя изнеженной заботой внучкой ей не пришлось.

Что касается бабы Зины, та жила одиноко. Муж давно умер, дочь – работала за границей. Внук обитал поблизости, но визитами не баловал. «Он у нас «пизднесмен», - коротко вздохнув, сообщила Зинаида Федоровна. Похоже, в этом случае ирония была умышленной, а не случайной.

Напоследок старушка робко «похвасталась» подарками (судя по всему, призванными заглушить совесть родственников). Радиотелефон, пароварка, плазменный телевизор смотрелись нелепо на фоне пожелтевших обоев и старенькой мебели «а-ля совковый совок». Простаивали без дела, подобно музейным экспонатам.

«Да уж, не в деньгах счастье, - мысленно усмехнулась Аня. - Вот он, наглядный пример».

А дальше все сложилось само собой. Она вроде бы не планировала брать над старушкой шефство. Но частенько, после (или вместо) уроков стала заглядывать к ней. Игнорируя возражения, начала помогать с уборкой и прочей домашней суетой. Бегала в магазин, за продуктами и лекарствами. Учила ее (правда, безрезультатно) пользоваться подаренной «чудо-техникой». Литрами пила чай, точнее, горьковато-пряные травяные сборы. Слушала истории из далекого прошлого. И не хотела уходить.

Родная квартира напоминала поле боя. Да и в школьных стенах дела обстояли не лучшим образом. Заводить друзей девушка не стремилась (точнее, стремилась не заводить). На тот момент ее отношение к людям выражалось в двух словах: «Все плохие». Нет, не то, чтобы Аня была действительно в этом уверена. Скорее, не имела желания и сил думать иначе.

Очевидно, старушка ее спасла.

Потому что тогда… эх… в общем, все было плохо, совсем плохо.


Летом того же года Аня поселилась у бабы Зины. Пристроила в уголке спортивную сумку с немногими личными вещами, постелила на раскладушке. Старушка приютила ее без всяких расспросов. Посчитала багровые отметины на щеках девушки достаточным объяснением.

Она прожила у старушки два с лишним года. За это время сменила множество работ. Курьер, официантка, продавец. Нигде не задерживалась подолгу. Но чаще - ее не задерживали. Ибо Аня была несказанно далека от звания лучшего сотрудника месяца. Мучительней всего давалось общение с так называемым «трудовым коллективом». И с клиентами. И, вообще, с людьми.

Так, однажды, девушка со свистом вылетела из ресторана всем известной «гамбургерной» сети. Стоя на кассе, Аня, согласно уставу, добросовестно улыбалась, улыбалась и улыбалась каждому клиенту. Пока однажды, в ответ на хамство какой-то дамочки, ее улыбка не превратилась в звериный оскал. В следующий миг дамочка ознакомилась с кратким, но весьма живописным описанием собственной внешности и умственных способностей.

Правда, со временем Аня все-таки научилась сдерживаться. По крайней мере, не нападать первой.

***

На самом деле, она была отличной притворщицей. И знала об этом.

Еще в раннем, мало осознанном детстве, забавляла окружающих, пародируя всех подряд, начиная от Розенбаума и Дональда Дака, заканчивая детсадовской нянечкой Ниной Борисовной, грузной особой с мужским басом и весьма забавным «лающим» смехом.

Однажды свидетелем очередного ее «представления» стал отец. Как и всегда, он не осмелился выразить недовольство прилюдно. Но чуть позже, в отсутствии свидетелей, хлестанул дочурку по лицу. Отчитал ее за «публичный позор» и «проклятое лицедейство».

И очень скоро Аня перестала «позориться». Дело было даже не в отцовском запрете. Просто… ей вдруг расхотелось нравиться людям. Распинаться за улыбки и глупые похвалы.

Она решила, что быть смешной – стыдно и унизительно. Предпочла уйти в тень, закрыться и оградиться от дурацкой «народной любви».

И любовь – весьма ненадежная штука - стремительно улетучилась. Уже в младших классах девочку стали называть Злюкой. В последствии, это наивное прозвище сменило другое, более звучное и менее приличное.

Аня стойко сносила издевки. Откровенничала и дурачилась разве что с Валей - старшей сестрой и единственной подругой.

Но упрямое «воздержание» не изменило сути: потребность в «лицедействе» по-прежнему жила в ней. И не собиралась съезжать.

Поначалу Аня считала свои «таланты» нелепыми и бесполезными. Но вот, в возрасте 9 лет, впервые оказалась в театре. Вместе с классом (в добровольно-принудительном порядке) отправилась на детский спектакль «Маугли».

Девочка запуталась в чувствах.

В первые минуты происходящее показалось откровением. Сердце радостно застучало. «А-а-а! Вот куда мне нужно! На сцену! Вот где можно по-настоящему, без шуток...»

Но восторг тут же сменился досадой. Спектакль был, мягко говоря, фальшиво-паршивенький. Чего стоила одна только заминка со сменой декораций (вращающийся задник «Джунгли - Скала Совета» заклинило в положении «фифти-фифти», и Акела с Багирой, не прерывая диалога, поспешно, под дружное хихиканье юных зрителей, докрутили его до нужной позиции).

Да и вообще, столько всего было «не в кассу». Актеры играли «как-то не так» (девочка это «нюхом чуяла», хоть и не могла толком объяснить), пару раз - и вовсе запинались, пропуская и коверкая слова.

Многие костюмы также оставляли желать лучшего.

«Халтура! – не сдержавшись, воскликнула Аня. - Почему Маугли в гетрах?»

В зале послышался смех.

«Григорьева, – зашипела на нее учительница, - еще одна реплика – и я сдам тебя в гардероб!»

Какое-то время Аня прямо-таки «болела» театром. Посмотрела несколько шикарных, на ее взгляд, постановок (правда, по телевизору, тайком от отца). И даже начала репетировать. Проигрывала отрывки из пьес, вначале - мысленно, но потом и «живьем», перед напольным зеркалом в родительской спальне.

Можно сказать, она всерьез планировала стать актрисой. По крайней мере, до… смерти Вали. Да и потом… наверное.


***

С момента ее побега из дома прошло чуть меньше года. Календарная весна едва разменяла последний месяц, но по факту погода стояла совсем летняя.

Аня проснулась рано, в крайне благодушном и деятельном настроении. Решила посвятить выходной уборке. Для начала – вымыть окна (в квартирке бабы Зины их было всего два).

И вот, стоя на подоконнике и ловко орудуя тряпкой, незаметно для себя начала проигрывать в уме отрывок из заезженной классики. Это был монолог Ларисы из «Бесприданницы», застрявший в памяти со школьных времен (очевидно, высотой навеяло: старушка жила на восьмом этаже):

«Я давеча смотрела вниз через решетку, у меня закружилась голова, и я чуть не упала. А если упасть, так, говорят... верная смерть.»

Аня отжала тряпку, вытянув руки прямо на улицу. При этом, воображая себя несчастной Ларисой, нахмурилась, якобы в мучительных раздумьях:

«Вот хорошо бы броситься! Нет, зачем бросаться!.. Стоять у решетки и смотреть вниз, закружится голова и упадешь... Да, это лучше... в беспамятстве, ни боли... ничего не будешь чувствовать!...»

Заигравшись, Аня резко подалась вперед, норовя вот-вот вывалиться из окна. Но тут же опомнилась, ухватилась за фрамугу. «Твою мать, – пронеслось в голове, - выбрала место, актриса хренова…»

Правда, следом за этой мыслью пришла другая: «А может, и вправду, попробовать?» Нет, не выброситься. Поступить. В театральный, как она планировала когда-то.

Девушка решила попытать счастье сразу в нескольких ВУЗах. Подготовилась, как смогла. Вспомнила, заучила и отрепетировала все, что положено: прозу, басню, стихотворение.

В день «Х» взяла на работе отгул. Но, увы, пришла на прослушивание слишком поздно (всего-то за полтора часа до начала), и оказалась чуть ли не первой с конца в огромном списке юных дарований. Проведя в ожидании добрую четверть суток, успела заразиться всеобщим волнением (чуть позже – страхом, еще чуть позже – паникой). Перестала понимать смысл повторяемого текста, затем и вовсе забыла слова, а под конец «перегорела», вошла в состояние сказочной героини Марьи-искусницы: «Что воля, что неволя…».

Узнав, что прослушать ее (и еще полсотни человек) не успеют, даже обрадовалась.

Зато в следующий раз все сложилось на удивление удачно. Встретив рассвет на крыльце ВУЗа (правда, уже другого), Аня отправилась «в бой» в одной из первых пятерок. «Слушали» в зале хореографии: в центре - пара столов, для комиссии; напротив них – стулья, для каждого испытуемого. В воздухе прямо-таки витала угроза. «Утро стрелецкой казни», - мрачно подумала девушка. И, на какой-то миг, поразилась тому, что оказалась здесь добровольно.

Процесс «казни» она запомнила весьма обрывочно. Но, по собственным ощущениям, выступила неплохо. Для начала вытравила из себя неуверенность ядовитой читкой басни Крылова (история с Ослом, «чисто конкретно заценившим» соловьиные трели была знакома до боли: семнадцать лет девушка бок о бок прожила с его прототипом).

После чего, сумела позабавить экзаменаторов образом Натальи Михайловны – молоденькой замужней дамочки, собственноручно уличившей себя в неверности1 (возвратившись с отдыха и с восторгом описывая «какие прелести в Крыму», та ненароком разболтала супругу несколько больше, чем следовало).

В конечном итоге, Аня одержала победу. Только, как выяснилось, весьма условную: всего лишь прошла в следующий тур.

Откуда, кстати, и вылетела. Со свистом.

Девушка приняла неудачу спокойно, без гневных истерик и крокодиловых слез (кои были широко распространены среди «отверженных» девиц; эх, да и не только девиц).

Торопливо покинула стены ВУЗа. Ненадолго задержалась во внутреннем дворике. Закурила и, щурясь от солнца, мельком оглядела пеструю, галдящую толпу без пяти минут Раневских и Смоктуновских.

Порылась в душе в поисках обиды или зависти. Нет. Ничего такого нет. Эх… оно и к лучшему.


***

На пути к метро Аню кто-то окликнул (по правде, не единожды, прежде чем она обернулась). Ее догнал паренек - невысокий, белобрысый, судя по виду – неисправимый «энерджайзер». С добрым, но не лишенным хитринки взглядом.

Улыбнулся, и зашагал в ногу, явно намереваясь беседовать.

- Ну что, – поинтересовался он, – «Е6!» - «Ранена и убита»?

- Мимо, - буркнула девушка.

- Отлично! Значит, жить будем?

- Ага.

- Вместе?

«Боже, еще один…» - раздраженно выдохнула Аня.

И прибавила ходу. Точнее, бросилась наутек.

Но не тут-то было. Паренек с радостью принял эстафету. Сравнял скорость (не без усилий), и вопросил, слегка обиженно:

- Эй, ты чего? Не помнишь меня? Мы ведь из одной пятерки, – тут же, в спешном порядке, вошел в образ. - «Я, братцы мои, не люблю баб, которые в шляпках…»2 Ну?

Девушка пожала плечами. Одна радость: метро уже близко.

- А ты молодцом была, - продолжил ее «домогатель», - Нет, серьезно. На фоне всех этих размалеванных пустышек с «трагишной» лирикой, – в подтверждение слов закатил глаза и взволнованно пропищал. - «О, не вздыхайте обо мне, печаль преступна и напрасна…»3 – и ругнулся. - Короче, зря они так… с тобой…

- Не зря, - брякнула Аня.

Неожиданно – она ведь собиралась молчать.

И «домогатель» мигом притих. Очевидно, надеясь на продолжение.

«Черт. Вот же репейник. Упрямый улыбчивый клещ…» - добрую половину минуты девушка молча кусала губу. И… все-таки сдалась, остановилась. В двух шагах от входа в подземку.

- Ладно. Знаешь фразу, избитую, у дяденьки Шекспира? Ну, что весь мир – театр.

Паренек мигом оживился: вздернул брови, покивал.

- Так вот, - Аня помялась. - В общем, я тут подумала… Конечно, мир для меня театр. Вопросов нет. Но вот театр… Театр – не весь мир, понимаешь? И не хочу я обманывать – ни себя, ни других. Тратить чужое время, занимать чужое место…

- Например, мое? – шутливо усмехнулся собеседник.

И все. Откровения сразу же кончились.

- Нет, - процедила Аня, отводя взгляд. - Ты хреново читал. Вот почему я тебя не помню.

Мгновением позже, толкнув тяжелую дверь, вошла в метро.

А дальше случилось кое-что странное. По какой-то (совершенно непонятной) причине «домогатель» не обиделся и не сдался. Нагнал ее на эскалаторе. Встал впереди, лицом к лицу. Заглянул в глаза.

- Дубль два, - произнес он, и решительно протянул девушке руку. – Разрешите представиться. Максим Константинович.



***

Макс штурмовал театральные ВУЗы уже несколько лет. За это время успел изучить всю подноготную поступления, усвоить негласные законы и правила. К примеру, знал о том, что девушкам следует приходить на экзамен исключительно в юбках (причем, длина сего предмета одежды должна быть средней, дабы не послужить намеком на кривоногость или распущенность). О том, что даже под пытками нельзя признаваться комиссии в каком бы то ни было «творческом прошлом» (Курсы? Драмкружки? Что вы, что вы! Ну, разве что КВН в пятом классе… А так - это я сам, как сердце велит…), поскольку «самородки» ценятся куда больше «искусственно обученных». О том, что возраст имеет значение, особенно для представительниц слабого пола, и, поступая года эдак в двадцать четыре, необходимо запастись четким и весьма убедительным ответом на вопрос «А что ж ты, елки-палки, делал (делала) раньше?». О том, что деньги и связи – это еще не все, и (даже при нынешнем мироустройстве) талант и упорство все еще могут стать пропуском в мир искусства. И прочее, и прочее.

В первые встречи (свиданиями еще долго не пахло) Макс буквально засыпал новую знакомую «театральными» историями. Ему казалось, что Аня кривит душой, скрывает растерянность и отчаянье. Что отказ по-настоящему ее ранил. Без дураков. Он потому и помчался за ней в тот раз: испугался, вдруг она руки на себя наложит или еще что. Такой вот у девушки был вид.

В общем, Макс отчаянно пытался убедить ее «слушаться» дальше. Но не смог. Сам же, успешно пройдя все круги ада (три отборочных тура, конкурс и коллоквиум) поступил на бюджет – в тот самый ВУЗ, который отверг Аню.

Таким образом, его трехлетняя борьба завершилась победой. И грандиозным пьянством.


А дальше. Дальше было много всякого.

Было жаркое лето, дача, друзья-приятели Макса, шашлыки и рыбалки, песни под гитару. Совсем другая жизнь.

Девушка-нелюдимка робко, без особого рвения, училась доверять людям. Быть милой и сдержанной (или хотя бы делать вид). Макс упрямо выманивал ее, как улитку из раковины: «Давай, давай. Не бойся».

Черт возьми, на поверку он оказался таким… хорошим. По крайней мере, для нее.

В начале осени новоиспеченный друг привел Аню в небольшое развлекательное агентство, где время от времени подрабатывал аниматором. И познакомил с его владелицей – Александрой (или попросту Санькой).

Которая в тот момент пребывала в жуткой запарке. И, мельком оценив Аню (взгляд Василиска, губы тонкой прямой чертой), с ухмылкой бросила:

- Мы похороны не обслуживаем.

Но, в конце концов, поддавшись на уговоры Макса, согласилась взять странную девицу на испытательный срок.

И пошло-поехало. Корпоративы, дни рождения, свадьбы. Первое время Аня работала исключительно в паре с Максом. Освоилась, втянулась, увлеклась. Почувствовала отдачу. Странным образом - внезапно и вдруг - ощутила себя на своем месте. И даже (вопреки законам притяжения и логики) стала подругой начальницы.


Санька - она была из тех, кто «по жизни смеясь». Светла, бодра и непотопляема. Любимица отца (да и матери, впрочем), за плечами – счастливое детство, босоногие каникулы в деревне, школа с отличием, учеба в престижном ВУЗе (международные отношения), красный диплом. Единственная осечка – неудачный брак. А может, и не единственная: работала Александра явно не по специальности.

Очевидная несхожесть (судеб, характеров, взглядов на жизнь), не помешала девушкам «спеться». Наоборот. Они подошли друг другу, словно детальки пазла. Ане позарез не хватало легкости и вселенского спокойствия. А Саньке пришлись по душе упертость, непоседливость и мрачный юморок.


В конечном итоге они стали соседками. Это случилось не так давно, после смерти бабы Зины. В середине лета старушка попала в больницу с инсультом. Пришла в себя, но дела ее были плохи. Аня связалась с родственниками: дочь вознамерилась приехать, внук пообещал нанять сиделку. При этом в особой спешке оба замечены не были.

Зато врачи торопились с выпиской (обычная практика: поскорее отправить умирающих стариков домой, на попечение родственников). Но не успели. Старушка скончалась в реанимации, от повторного приступа.

Кстати, в той же больнице, что и Валя.

Аня старалась не думать об этом. Стиснув зубы, пережила очередную потерю.

Квартиру Зинаиды Федоровны унаследовал внук. Он «разрулил» ситуацию просто и быстро, как и положено «пизднесмену». Подошел к Ане сразу после похорон. И предложил снять теперь уже его жилье по «хорошей цене». Подавив желание плюнуть этому «красавцу» в лицо, девушка пообещала съехать в ближайшее время.

Поддавшись на уговоры, она перебралась было к Максу. Но – нет, нет и еще раз нет! - несколько дней спустя стала отчаянно подыскивать другие варианты.

Ее мучения позабавили Саньку.

- Ты ж мой волк-одиночка, - засмеялась подруга. И предложила: - Живи у меня.

***

Рабочий день подходил к концу. Слава богу, обошлось без срочных заказов и прочей беготни. Покончив с гирляндами из шариков, Аня занялась более «интеллектуальными» делами: правкой свадебного сценария, разбором бумаг, телефонными звонками. Благо в их маленькой конторке всегда было, чем «развлечься».

Утреннее свидание с Ясей еще не стало воспоминанием, но уже покрылось легким налетом давности. И нереальности…

Нет, нет. Так не пойдет. Какая, черт возьми, нереальность?

Девушка мигом одернула себя. Вот он, пропущенный от Ромки – в одном телефоне. А в другом – стареньком «копеечном» «Самсунге» (А как иначе? Она ведь скромная школьная секретарша) единственный принятый звонок - от его сестры.

Выждав, когда Санька отлучится в туалет (К чему лишние вопросы?), Аня спешно разблокировала доисторическую «трубу». Выбрала в меню функцию «новое смс-сообщение». В текстовом окне, не задумываясь, набрала всего лишь одно слово:


«Спасибо».


И отправила.

_______________________________________________

1 Чехов А. П. «Длинный язык»

2 Зощенко М. М. «Аристократка»

3 Ахматова А. А. «Надпись на неоконченном портрете»

7

Ресторан «La Fabula», семь вечера. Ритуальный ужин с семьей.

Ярослава почти соблазнилась взять такси. Но в последний момент переборола себя. Села за руль (вот он, верный способ остаться трезвой) - и покатила навстречу неизбежному.
Включила дворники: шел снег – первый, кажется – падал пушистыми хлопьями…


Нелли (Яся со школьных лет называла мать только по имени) уже сидела за столиком. Суровая, стильная и… стареющая. Гладкие выбеленные волосы, смуглая кожа, платье с «античной» драпировкой. Грамотный макияж - без жалких попыток «замалевать» возраст.

«Когда-нибудь я стану такой же, - с тоской подумала Яся. – Буду стойко ухаживать за увядающим телом».

Скупо улыбнувшись, девушка заняла место напротив.

Нелли атаковала технично. Зашла с тыла: «У тебя усталый вид…» Затем приступила к точечным ударам: макияж, стрижка.

- А эта челка… - нахмурила брови родительница. – Зачем? С ней ты похожа на японскую школьницу.

- Аригато, - лениво оскалилась Яся.

- И зря, - не оценила шутку Нелли. – Тебе, родная, уже поздновато играть в тинейджера. Еще пару лет – и это станет совсем нелепо. Надеюсь, ты больше не носишь черные гольфы?

Ярослава отвела взгляд и закусила губу: лучше помалкивать.

По правде, она не стремилась «выиграть» у матери: эта женщина видела ее слезы, помнила промахи и детские страхи. Так что…

Главное – быть большой девочкой. Не сорваться до подросткового хамства. Не брякнуть сгоряча что-то вроде: «в преддверии климакса женщины особенно милы» или «хватит травить детей, прибереги яд для внуков».

Спокойствие – лучшая оборона. В данном случае.

едко, но метко Нелли прошлась по основным темам: друзья, работа, личная жизнь. Где-то ужалила, где-то – получила изящный отпор.

И, наконец, открыла главный козырь. Произнесла – якобы небрежно:

- Ах, да… твой брат звонил. Его такси напрочь увязло в пробке.

Боже... Ярослава едва сдержала усмешку.

Очевидно, кое-кто все еще празднует победу. «Рома звонил мне! Мне, а не тебе!» Страшно подумать, сколько лет Нелли пыталась «отлепить» своих детей друг от друга. И вот – мечты сбылись: сын «дружит» с мамой против сестры.

По крайней мере, со стороны все выглядит именно так…


***

Года не прошло – объявился Ромка.

Стремительно пересек зал, направляясь к столику. Красивый, надменный, элегантно-растрепанный. В полосатом пижонском костюмчике слегка зауженного кроя – вылитый «киношный» злодей.

С излишней церемонностью он расцеловал мать. Грубо потормошил за плечи сестру. И приземлился на стул – аккурат между ними:

- Ну что? Глотаем слюну, глодаем вилки?

Вместо ответа обе родственницы дружно поморщились.

Рома был… нетрезв, мягко выражаясь. И даже не пытался это скрыть.

Первой откликнулась Яся.

- А вы, сударь, похоже, уже откушали, - молвила она.

И обратила весьма ядовитый взор к Нелли: ну, что ты скажешь теперь?

Ромка «не услышал» сестру. Его хамство, равно как алкогольный душок, лилось через край.

- Да, кстати, милые дамы, - поспешно заявил он, – я тут проездом, и вскоре отчалю, – оттянул манжету и взглянул на часы. - Дела, дела…

- И все – женского рода? – немедленно вопросила мать.

- Женского рода, но… единственного числа, - чиркнув дешевой зажигалкой, Ромка закурил. - Понимаешь, о чем я?

Нелли не ответила. Очевидно, она была в ярости: «триумфальный вечер» летел к чертям.

- Да брось, - подмигнул ей сын. – Это же вечная тема. Свадьба-жена-дети. Ну, и… прочий трам-пам-пам. Учитывая… - тут он слегка кивнул на сестру, - …все обстоятельства, я – твой единственный шанс заполучить внуков.

Ярослава хищно прищурилась, но смолчала.

Грех вмешиваться: в кои-то веки укрощенный и задобренный сынок вновь дерзит мамуле. Кстати, с чего бы? Не скрывая любопытства (как и злорадства, впрочем), девушка легко подалась вперед. Даже щеку рукой подперла. Но… кроме шуток, с кем же этот засранец «намылился» делать детей? С Регинкой? Или с Дашкой? С которой из? – перебирая претенденток, Яся мысленно присвистнула.

Тем временем ее мать решила сменить тактику.

- Ну хватит, родной, - произнесла она мягко, почти ласково. – Не стоит передергивать. Вообще, не пойму, о чем мы спорим. Я люблю тебя. Желаю тебе добра. И, безусловно, ничего не имею против… этой особы. Просто сегодня мы…

Ромка скорчил рожу, не желая слушать дальше.

- Вот только не симулируй провалы в памяти, – огрызнулся он – совсем уж свирепо. - «Эту особу» зовут Яна. Усекла? Со второго-то раза…

Нелли опешила и умолкла.

А вот Ярослава, наоборот, не сумела сдержаться: уж слишком заманчивая тема. Сорвалась, блеснула насмешливой улыбочкой:

- Ух ты? Разве у девушек есть имена?

И началось…

Брат с готовностью принял вызов.

- Прости, - пытливо нахмурился он. - Напомни, как ты называешь своих? Хотя нет, знаю, - закатив глаза, громко и бесстыдно застонал. – Ах, зая, вот так, так хорошо!.. О, да, котенок, продолжай...

- А кто-то, похоже, дрочил за дверью, - ничуть не смутилась сестра.

- Да все твои бабы – из моей койки!

- Неужели? Заскучали в ней, стало быть…

- Хватит! – отчеканила Нелли.

Для верности постучала вилкой по бокалу. И, под зудящий стон стекла, тихо приказала:

- Закрыли рот – открыли меню.

Похоже, этот способ еще действовал: дети покорно умолкли.

Правда, всего на пару секунд.

- Верно говоришь, ма, - отозвался Ромка, – верно говоришь, – и начал небрежно перелистывать толстые глянцевые страницы. – Зачем пожирать друг друга, когда есть… омары… м-м-м, по-каталонски… Ну что, Яська, давай омаров? Укрепим костяк…

С этими словами он, незаметно для изучающей меню родительницы, опустил ладонь на колено сестры. Крепко сжал, и стал медленно продвигаться вверх.

Ярослава тихо вздохнула. В качестве преграды плотно сжала ноги.

Нет, сам по себе этот трюк ее не смутил, но… Сейчас? Твою мать, почему сейчас? Не настолько же он пьян, чтобы…

Девушка воровато покосилась на Нелли. Затем повернула голову к брату. Спросила – вкрадчивым полушепотом:

- Не заблудился?

И тут же невольно поморщилась: хватка стала сильней, ногти впились в кожу – болезненно, даже сквозь брючную ткань.

«Да что это с ним?» - Яся беззвучно ругнулась. Попыталась высвободиться – без вариантов. Еще пару секунд Ромка мучил ее. Пялился в упор, тяжело, презрительно.

Наконец, заметив растерянность сестры, довольно оскалился. И отнял руку.

А спустя полчаса – ушел. Без долгих прощаний.


Оставшись вдвоем, мать и дочь торопливо покончили с ужином и покинули ресторан. Расстались молча: просто разошлись по разным сторонам крытой парковки.

Нелли села в новенький «Порш» мужа, где за рулем, дожидаясь ее, дремал водитель. Яся торопливо нырнула в белобокую «Ауди», и мгновение спустя, резко сорвавшись с места, умчала.

***

Руслан - водитель Амира (так звали второго по счету супруга Нелли), глотая зевки, неспешно вел машину по мокрой, скользкой дороге. Снег шел не переставая: обрушивался на землю, и скоропостижно таял.

Его пассажирка устроилась на заднем сиденье. Закрыла глаза, делая вид, что дремлет. На самом же деле – пыталась успокоиться и привести в порядок мысли.

Родителей не выбирают. Черт возьми, но и детей – тоже.


Нелли привыкла побеждать. Тратила жизнь осознанно, не размениваясь: ставила цели, обозначала сроки, фиксировала результаты. Находила в этом удовольствие и счастье.

Ее учеба, карьера, замужество – все было стратегически выверено. Как, впрочем, и беременность: завершив спортивную карьеру (художественная гимнастика) и перейдя на тренерскую работу, она, наконец, решила позволить себе такой вот «технический перерыв».

Ей хотелось родить дочь. Хрупкую девочку с фарфоровой кожей и тяжелыми русыми волосами. Неглупую, но покладистую, с теплой, застенчивой улыбкой. Чтобы всегда оставалась при ней – предметом гордости, скромной красавицей на втором плане. Нелли загодя припасла имя – Варвара, Варенька, Варюша. И с мечтательным удовольствием распланировала судьбу будущей дочурки.

В принципе, ее устроил бы и сын – милый, отзывчивый. Так сказать, «поддающийся дрессировке». Похожий на отца – в целом, за исключением нескольких «но».

В конечном счете, она страшилась лишь одного – зачать двойню. И на то имелись причины.

Ее мать была частью близнецовой пары. В раннем детстве Нелли до смерти боялась тети Александры – точной копии своей родительницы. Эта женщина казалась ей подделкой, мистическим персонажем. По правде, чуть ли не призраком, вроде вырвавшегося на свободу отражения из зеркала.

Однажды, шутки ради, ее мать и тетя нарядились в одинаковые платья и причесались «под одну гребенку». И маленькая Нелли закатила жуткую истерику. Она испугалась: вдруг оригинал и подделка перепутаются, и мама перестанет быть мамой - ее заменит это чертово «отражение».

Разумеется, в будущем детские страхи развеялись. Только вот, как в том анекдоте: «ложки нашлись, но осадок остался» - Нелли так и не прониклась симпатией к тете. К тому же, стала ревновать ее к матери.

Не без причин: между двумя этими женщинами существовала некая связь – и не просто сестринская, а… нечто иное, какое-то абсолютное понимание, единство душ. То, с чем невозможно конкурировать.

Одним словом, Нелли не хотела близняшек, и всерьез опасалась попасть под раздачу коварной наследственности. В тайне «возлагала надежды» на подорванное спортом здоровье: да нет, конечно же нет, ее измученный нагрузками и диетами организм попросту не осилит «беременность в квадрате».

Когда ультразвук уловил два сердцебиения, это было словно воплощение в жизнь дурного сна. Для Нелли. Андрей, ее муж, буквально прыгал от счастья.

Слава богу, ее близнецы оказались дизиготными. То есть, развившимися из двух разных яйцеклеток. Попросту говоря, обычными двойняшками. К тому же, разнополыми. Никаких поводов для повторения детских страхов. Казалось бы…

Внешне дети пошли в мать: смуглая кожа, чайного цвета глаза. Сплошная Нелли, без малейшей примеси ее мужа. «Блондины вымирают», - шутил Андрей.

Девочку назвали Ярославой, в честь прабабки. (какая там Варенька – все равно что волка окрестить зайцем), мальчик стал Ромой – без определенных причин, просто красивое, «рычащее» дополнение к отчеству.

Вопреки ожиданиям, материнство не принесло Нелли счастья. Наоборот, ее идеальная, размеренная, расписанная по минутам жизнь превратилась в бесконечный раздрай и непрестанную борьбу.

Главной мятежницей оказалась Яся. Лет до пяти девочка сражалась с матерью открыто, с криками и слезами. Затем – сменила тактику. Настропалилась перечить втихую: хитро, изворотливо, не словами, а действиями. И каждый раз с легкостью переманивала на свою сторону брата: Ромка буквально смотрел ей в рот, считая безусловным лидером.

Лишь изредка мальчик вспоминал о матери. Чувствуя вину, заискивал перед ней, нежничал, но вскоре вновь отдалялся, примыкая к сестре.

На почве воспитания детей, Нелли впервые столкнулась с недовольством мужа. Странным образом, Андрей – всегда уступчивый, податливый, бесконфликтный, - изменился: набрался смелости и неожиданно вспомнил о собственном мнении.

Однажды заступился за Ясю: та искромсала ножницами очередную навязанную матерью обновку - юбку или платье.

- Ты травишь дочь, - заявил он. – Загоняешь в угол.

- Я? Травлю? Да эта дрянь вытворяет, что ей вздумается…

- Она защищается, как может. Только и всего.

- Да что ты плетешь? Она просто изводит меня – и тихо радуется. Мерзавка!

Возмущению Нелли не было предела.

Ну уж нет, ей совершенно не улыбалось проиграть. Тем более, малолетней дочери.

Вдобавок, природа - очевидно, забавы ради - наградила ее детей невероятным, генетически неоправданным сходством. Все, кому ни лень, начиная с родственников, заканчивая случайными встречными называли Рому и Ясю близнецами.

- Это двойняшки, - огрызалась Нелли, – обычные двойняшки.

И всячески пыталась разделить своих чад. Любыми способами подчеркивала их различия.

Так брат и сестра никогда не имели одинаковых игрушек и предметов одежды. Ходили в параллельные группы детского сада. А позже – были отданы в разные школы.

С помощью этих мер Нелли убивала сразу двух зайцев: потакала собственным «заморочкам» и… мстила дочери. Да, она-таки нашла способ насолить вредной девчонке! Ярослава болезненно переносила разлуку с братом. Правда, изо всех сил старалась не показывать этого.

А вот Ромка своих чувств не скрывал. И неизменно бился за право быть рядом с Ясей. Но, увы, мать была непреклонна.

Сколько слез было пролито, сколько акций протеста повержено…

Дети росли. И с каждым годом контролировать их жизни становилось все трудней.

В четырнадцать лет Ярослава бросила балетную школу. Отрезав тяжелую косу, сделала мальчишескую стрижку – точь-в-точь как у брата. Нацепила мешковатые джинсы и бесформенную футболку. И в довершение всего начала курить.

Да, это был бунт – возможно, спланированный, но, скорее всего, стихийный.

В ответ на яростное неодобрение матери, девочка коротко бросила:

- Нелли Аркадьевна, а не пошли бы вы на х*й.

Равнодушно приняла пощечину. И, собрав вещи, перебралась к отцу.