"Ошейник" автор Аня Морозова

11

- М-да, - наигранно протянула Светка, - жизнь глупца хуже смерти, - вынув изо рта сигарету, смачно сплюнула на асфальт. - Дура ты, Евгения Петровна, просто дурная дура.

Женька не ответила. Поднеся руки к губам, выдохнула на них скудную дозу тепла. Вот уже четверть часа они «сидели в засаде»: топтались возле ограды, взирая сквозь художественно изогнутые прутья во двор элитного дома.

На стоянке рядами выстроились «железные кони» здешних жильцов – сплошь «породистые», ухоженные, слегка припорошенные снегом. Женька, всегда равнодушная к дорогим тачкам, сейчас поглядывала на одну из них с нескрываемым трепетом. «Ауди», белый седан, буквы в номере складываются в женское имя – Ева. Эта была машина той девушки, самой невероятной, неописуемой, незабываемой девушки. В мыслях Женьки эти возвышенные эпитеты звучали совсем не пошло и не заезжено; в отличие от всего человечества, она пользовалась ими впервые.

- Ты, кстати, можешь ее засадить, - не унималась Светка. – Запросто. Пойти в полицию, накатать заяву…

- А что катать? – машинально спросила Женька.

- Да правду! Так, мол, и так, эта тетя меня обидела. Хитростью заманила к себе, набросилась, изнасиловала…

- Не было такого.

- Было! У тебя даже кровь потом шла – ты ж сама говорила!

- Ой, ну совсем чуть-чуть…

Женька близоруко прищурилась. Да, так и есть, дверь подъезда стала медленно открываться. Медленно… слишком медленно, черт! На крыльцо с трудом выбралась женщина; низенькая, щупленькая, она толкала перед собой огромную двухместную коляску.

Шумно вздохнув, Женька слегка попинала ограду.

- Слушай, - оглянулась она на Светку, – я, конечно, ценю твой… порыв. Как ты ходишь со мной. И напрягаешь мозг на предмет советов. Но, если честно, это мои дела. Гребаные, безумные дела. Так что – адьес, амиго. Я тебя не держу. Топай в свое ПТУ, бухай, соблазняй Лерку. Делай что хочешь, деградируй в свободном режиме…

- Ой, да уймись!.. – фыркнула на нее Светка, - дура мелкая… - отшвырнув сигарету, мрачно кивнула в сторону ворот. - Вон она, кстати. Твоя звезда.

И, отводя взгляд, злобно ругнулась – в рифму к последнему слову.

***

Выбравшись из подъезда, Ярослава бодро зашагала к машине. Девушка не любила опаздывать. На работу – свидания и прочие посиделки не в счет. Успешная карьера была главным (и, пожалуй, единственным) достижением в ее жизни. Уже не первый год она мысленно расставляла по полочкам собственные победы: крупные в центр, мелкие по бокам. Встречи, переговоры, удачные сделки – вот что держало ее на плаву. Особенно в последнее время.

Нет, Яся не знала, не могла вычислить, когда именно началось это «последнее время». Когда, внезапно и вдруг, исчерпались ее, казалось бы, неисчерпаемые ресурсы: терпение, стойкость, уверенность.

Ей хотелось позвонить Ромке. Очень хотелось. Глупые, непослушные пальцы то и дело включали мобильник; побродив по сенсорному экрану, с легкостью отыскивали в списке контактов знакомый номер. И замирали. Для звонка нужен был повод. Веский и основательный – без него разговор не сложится.

Даже сейчас, торопливо цокая каблуками по мерзлому асфальту, девушка перебирала в уме возможные варианты. Лучший из них – симулировать бедствие. Скажем, ее могли бы ограбить. Или избить. Жуткая дорожная авария, в принципе, тоже сгодится. Травмы и кровь, отчаяние, все дела…

Ох, ясный пень, этот обман раскроется. Сразу или чуть позже. Злой и растерянный Ромка, прежде чем бросить трубку, с радостью растолкует ей, на какой части тела он вертел подобные шутки и в какую часть следует их засунуть. Но… плевать. Главное – брат испугается за нее. Пожалеет – в самую первую минуту.

Спешно и не слишком изящно Ярослава забралась в машину. Включила печку, разбудила дворники. Пару минут спустя, уже подрулив к воротам, стала сигналить охраннику: открывай!

«Вечером, - пообещала Яся клянчащему ребенку внутри себя, – позвонишь ему вечером»

И, едва получив свободу, нажала на газ.

Двух девиц, мерзнущих у ограды, она, разумеется, не заметила.


***

«Хорошими билетами» Макса оказались билеты в театр.

- Зуб даю, ты оценишь, - бодро заявил он при встрече.

И, подхватив Аню за руку, потащил к метро:

- Блин, полчаса до начала!

Личный транспорт Макса ушел из жизни буквально на днях. Узнав об этом, Аня порядком расстроилась. Что и понятно: старенькая «семерка» долгое время возила по городу ее тощую задницу. А еще, случались моменты, когда ехать в ней было особенно уютно. Раннее утро, сонные улицы, солнце, мелькающее в витринах… Хотя, если подумать, дело тут было вовсе не в машине.

Легкий морозец, словно игривый щенок, радостно подкусывал Аню за колени. Славную идейку – облачиться в платье – подала Санька. Платье, кстати, тоже принадлежало ей. Черное, узкое, купленное в период «вымученной стройности», оно уже пару лет как утратило всякую надежду выбраться в свет. Как вдруг…

«Ужас-ужас, - оценила себя Аня. - Я похожа на вдову».

«Ты похожа на девушку,- уверенно возразила подруга и, стряхнув с рукавов воображаемые пылинки, добавила. – Все супер, даже не спорь. Это же…»

- … классика? – на бегу переспросил Макс. – Не, в топку классику. Нас ждет современное искусство. Легкая детективная история с элементом интерактивности.

- Как это?

- Очень просто. Ты, нерадивый зритель, сможешь посодействовать следствию: порассуждать вслух, кинуть реплику, которую подхватит актер.

- Кинуть реплику? – хохотнула Аня. – Блин, меня точно выставят…

И прибавила скорости, силясь поравняться со спутником. Чертовы каблуки, чертова Санька!..

***

Ох уж это современное искусство….

Больше всего Ане понравился антракт. С лету внедрив себя в толпу, девушка пробралась к буфетной стойке и спустя несколько минут уже вернулась к Максу с добычей: стаканчиком чая и парой бутербродов. Бутерброды были ужасны (тонкий грязно-серый ломтик хлеба, стыдливо прикрытый ошметком сыра), но, увидев их, Макс просиял:

- О-о-о! Зачет!

Странную тягу к подобным «деликатесам» он разделял полностью. Что тут скажешь, привет голодному детству, временам, когда всякая ерунда по ту сторону витрины априори считалась вкусной – в силу своей недоступности.

Кстати, о недоступности. Во втором акте, ближе к концу, когда спутник «случайно» уронил руку ей на коленку, Аня решила не возражать. Нет, правда, чего уж там. Ей так хотелось, чтобы вечер сложился. Краем мысли вспомнилась недавняя беседа с Санькой – сказать по правде, не самая приятная.

«Всякие отношения, - в кои-то веки взялась поучать ее подруга, - дружеские, любовные – это работа. Духовный труд, если хочешь. Неустанная борьба с собственным эгоизмом. У каждого человека ровно столько близких людей, сколько он заслуживает».

Тогда Аня нахмурилась:

«Если ты про Макса… согласна, я его не заслуживаю».

Возведя глаза к небу, Санька тяжко вздохнула:

«Глупая ты! Вечно рассуждаешь с другого конца. И с выводами вечно…

- …спешишь? – спросил Макс по выходу из театра.

Аня замедлила шаг.

- Вроде нет.

- Ну, тогда… раз уж я пешеход, - пошарив взглядом вокруг, парень наугад кивнул в сторону какого-то бара, - тяпнем?

«…это работа, работа… борьба с эгоизмом…»

- Ладно, пошли, - улыбнулась Аня. - Помянем твою «семерку».


***

В баре было тепло и в меру шумно. Заказав два бокала пива, третий они получили в подарок: действовала акция. Полчаса спустя Макс («Ну, что, гулять, так гулять?») повторил заказ. Как всегда, он болтал много и безудержно. Жизнь студента, без пяти минут великого актера, вполне оправдано потрескивала по швам от всевозможных событий, СОБЫТИЙ И СО-БЫ-ТИЙ.

Аня старалась быть милой и внимательной. Очень старалась, но в какой-то момент («… а мы, значит, подходим к нему всей группой, говорим: «Василий Валерьевич, наша коллективная душа просит вас…») все равно перестала слушать. Начала рассеянно поглядывать вокруг.

За соседним столиком дружно хихикала пестрая стайка девочек-студенток. Две из них, пухленькая кудрявая блондинка и коротко стриженная брюнетка, сидели немного отдельно от остальных; потягивали пиво (поочередно, из одного бокала) и кормили друг друга креветками. Нескольких мимолетных взглядов хватило, чтобы понять: это парочка. Да, точно-точно: одна девчонка украдкой облизнула пальцы другой – совсем не по-дружески.

«Забавно…» - растерянно поморгала Аня.

«… в общем, я думаю согласиться…» - вернувшись в реальность, услышала она. И поспешила кивнуть – кажется, в тему. Хотя, может, и нет: ее собеседник подозрительно резко умолк.

- Слушай… мы редко видимся… - заговорил Макс после долгой паузы. – Знаю, звучит по-дурацки, но… я хочу знать. Ты счастлива?

- Счастлива? - застигнутая врасплох, девушка нервно хохотнула. - Ну, здрасьте! Я еще слишком трезва для таких вопросов!

Снова повисла пауза.

- Значит, трезва?

- Угу.

- Ладно… - Макс наигранно почесал в затылке.

И вдруг – хлоп! - одним взмахом осушил свою порцию «Гиннесса».

- А я – в стельку, - решительно заявил он. – Давай, спрашивай меня – о чем хочешь!

…

Уф-ф… Аня устало пошарила взглядом по сторонам. Ну, ладно.

- Ты… - начала она и (кажется, ненароком) вновь покосилась на соседний столик, – ты можешь представить… девушку с девушкой?

Макс ответил не сразу.

- Ну-у… - протянул он, сделав наигранно сложное лицо (смесь задумчивости и лукавой усмешки), - могу.

- Блин, нет!- поморщилась Аня. - Ты представил порнушку. А вот… в реальной жизни – как они знакомятся, влюбляются, заводят семью. Для тебя это странно?

- Странно? - снова помялся Макс. - Да нет… наверное, - и выдал широкую улыбку. - Я за свободную любовь!

«Дуралей», - беззлобно хмыкнула Аня.

Прищурив взгляд, сверила свои внутренние часы с часами над барной стойкой: так и есть, начало двенадцатого.

- Ладно, проехали, - спешно проговорила она. - Проси счет. Нам, современным Золушкам, надо успеть на метро.


***

Весь вечер Ярослава бесцельно слонялась по квартире. Мерила шагами коридор, изучала мебель, курила в окно. Ковыряла ссадину на локте. И даже не пыталась найти себе какое-то дело: все было мелко, глупо и бессмысленно.

За стенами бурлила соседская жизнь: сбоку кто-то ругался, сверху – топал, снизу - лаял. В конечном счете, девушка сдалась и врубила телек. Плюхнулась в кресло, защелкала пультом – прямо как старая дева предпенсионного возраста. Долго и скучно листала каналы, как вдруг:

- Женские валенки «Ярославна», - послышалось из динамиков, - современная мода в русском стиле!

Боже… Раненая и убитая, девушка опустила пульт. Следующий десяток минут презрительно щурилась в экран; вслушивалась в треп двух «курообразных» теток – ведущих телемагазина, отчаянно стремящихся обуть своих зрительниц – во всех смыслах этого слова.

Ко-ко-ко, элегантный изгиб!.. Ко-ко-ко, меховой утеплитель!

Очнувшись от наваждения, девушка выключила звук.

- Валенки, мать твою! – процедила она. - Валенки «Ярославна»…

На этом ее терпение иссякло. Слегка оторвав пятую точку от кресла, Яся вытащила из заднего кармана джинсов мобильник. Помялась – пару секунд. И набрала номер брата.

…

Соединение… вызов…

- Чего тебе? – отозвался Ромка.

Настало время для лжи. Искусной, детально продуманной: «Фак, меня сбила машина!.. Да, да, МЕНЯ, не тупи!... Сломала ногу, везут в больницу...»

- Ты занят? – спросила Яся – и снова начала ковырять локоть. – Можешь приехать ко мне?

- Нет, - отрезал ее брат. – Что-нибудь еще?

Выждал пару секунд и дал отбой.

Ярослава спешно отняла трубку от уха – чтобы не слышать гудки.

- Кретин, - пробормотала она.

И, нашарив пульт, вернула голос телевизору.

- «Грезы любви»… - закудахтала одна из ведущих, – …нежный, изысканный, безупречно исполненный комплект постельного белья!

Из поджившей ссадины снова пошла кровь.

- «Грезы любви»! - подхватила вторая. – Шелковый блеск, мягкая гармония красок…

Подцепив пальцем кровавую каплю, Яся отправила ее в рот.

Ой, да пошли вы! Нет у нее никаких грез. И никогда не будет.


***

Грубо отшив сестру, Ромка, что говорится, испытал смешанные чувства. Прицельно пошарив в этой смеси, он, среди прочего, отыскал злорадство и, провозгласив его главным, единственно верным чувством, решительно отмел остальные.

Быть может, за все эти годы он так и не научился легко, без запинки читать Ясю. Но подобный звонок – это же азбука. «Сильная женщина плачет у окна».

- Прости, подруга, - развязно продекламировал Ромка. – Ты выбрала неудачный момент.

И, для пущего эффекта, небрежно подбросил свой телефон – вполне уверенный, что сможет его поймать.

Проскочив мимо растопыренных пальцев, трубка серебристой бомбочкой ухнула в сугроб.

Ф-ф-фак! Неуклюже присев на корочки, Ромка опустил и без того окоченевшую ладонь в снег – обжигающе колкий, словно битое стекло.

- Напомни-ка, - обратился он к самому себе, - какого «хэ» ты отпустил такси? – и шмыгнул носом, загоняя обратно все, что стремилось вытечь. – Ах да, водила уехал сам. Не захотел ждать – даже за деньги. Решил, что ты долбаный псих, - выудив телефон, Ромка не без труда поднялся на ноги. – Йоу! И это, по ходу, правда…

В сотый раз паренек оглядел малознакомый двор: три фонаря, пара качелей, разномастные тачки прижались к друг другу на тесной парковке… Нет, cебя не обманешь. Никакой он не сумасшедший. Просто жалкий, безвольный придурок, налакавшийся виски и наблевавший в такси. Слабак, оставивший девушке миллион пропущенных вызовов и караулящий ее у подъезда.

Ромка не помнил (а может и вовсе не знал), чем должна была заниматься Яна этим вечером: все ее «отмазки», прошлые и недавние, безвозвратно смешались в хмельной голове. Его расчет был прост: ждать, просто ждать, когда появится эта мерзавка. Припрется домой или, напротив, отчалит – по каким-нибудь «суперважным» делам.

Конечно, можно было поступить проще: зайти в дом и позвонить в дверь. Но… С трудом задрав голову, Ромка стал считать этажи. Раз…два… Где-то на десятом счете, его стало мутить. Желтый свет окон превратился в сплошное смазанное пятно.

- Дрянь, - пробормотал он, растирая лицо ледяными пальцами, – так и не сказала номер квартиры…

***

Как ни крути, ночной холод холоднее дневного. И дело даже не в градусах – в ощущениях. Будто сама темнота, тяжелая, бесконечная, убивает всякую надежду согреться.

Они только вышли из метро, но Аня уже могла простучать зубами любую мелодию.

Макс, отчаянный джентльмен, вызвался провожать ее до самого дома. Хотя, вполне возможно, у парня была корыстная цель. К примеру, он надеялся, что Аня не поведет себя как последняя стерва и предложит ему остаться.

Но Аня знала, что поведет и не предложит. И всю дорогу до дома мысленно репетировала отказ – мягкий, но решительный. А главное, не похожий на «отъ**ись».

Наконец, они свернули во двор.

- Слушай… - начала было Аня.

И смолкла.

В десяти шагах, напротив ее подъезда, аккурат в свете фонаря (ни дать ни взять, рок-звезда, пойманная прожектором на сцене), стоял Ромка.

Абзац…

Аня растерянно уставилась на это «обыкновенное чудо». Прищурилась, поморгала, наивно пытаясь его «развидеть». Ну а потом… потом ей стало смешно.

Нет, правда, до чего же забавно! Почему, почему она была уверена, что две ее жизни: реальная и фальшивая никогда не пересекутся? Это же не параллельные вселенные, не какие-то антиподы, вроде сказки и были, сна и яви. Нет никаких границ (разве что, у нее в голове), нет никаких гарантий!

Обогнав Макса, девушка развернулась к нему лицом и уперлась руками ему в грудь.

- Уходи. Прямо сейчас.

- Ты чего? – совершенно оправдано удивился ее провожатый.

- Пожалуйста, - затараторила Аня. – Пожалуйста, ничего не спрашивай, я потом тебе объясню, уходи!

И оттолкнула его, глупо надеясь, что парень тотчас бросится наутек.

- Ну же!

- Странная ты…

Макс еще помедлил. Наконец, одарив Аню хмурым взглядом и сдержанным вздохом, развернулся и зашагал прочь.

«Черт, обиделся. По полной программе…»…

Но думать об этом времени не было. Сглотнув досаду, Аня спешно обернулась на Ромку. Есть шанс, что он ее не заметил? Или не узнал? Тогда можно смыться – по-тихому. Вызвать такси, скоротать ночь в каком-нибудь баре…

- Эй, родная! - издали крикнул ей Ромка. – Привет-привет!

Поднял руку (видимо, чтобы помахать) и – воу-воу! - потеряв равновесие, стал усердно хвататься за фонарный столб.

«Пьяный, - подумала Аня. – Знать бы, насколько…»

- Ну, привет, - мрачно пробормотала она.

И нехотя зашагала к подъезду.

- Кто это был? – отпустив фонарь, Ромка совершил неуклюжий бросок в ее сторону.

- Где?

- Да вон там! – рявкнул парень.

Вновь попытался взмахнуть рукой и – ф-фак! – зашатался, совершил серию затейливых взмахов руками, но все-таки устоял на земле.

- Эй, успокойся, - мягко проговорила Аня. – Поговорим завтра. Вызвать тебе такси?

- В жопу такси! – завопил ее «бойфренд». - Кто это был? Кого ты спровадила?

- Мой напарник, - ответила Аня, отчаянно роясь в сумке (да где же, где же этот чертов мобильник?). – Мы работали вместе. Спровадила, чтобы ты его не убил.

- Ну да… хорош врать!

Ромка схватил ее за рукав пальто. Затрещала ткань. В лицо пахнуло алкоголем и рвотой.

«Я же говорил… придушу тебя!» – услышала Аня.

И спешно глотнула воздух, «предвкушая» как пальцы сомкнутся на горле.

Но вместо этого Ромка вцепился ей в волосы; стал рывками тянуть, то влево, то вправо, с явной целью оторвать голову с плеч.

Аня даже не пыталась сопротивляться. Она как будто вернулась в детство. Знакомая боль, знакомая беспомощность. В школьные годы отец частенько «поучал» ее подобным образом; каждая попытка дать отпор приводила к добавочной порции «поучений».

Внезапно тряска прекратилась: охнув, очевидно от боли, Ромка разжал руки. Это вернулся Макс. Очевидно, ушел не так далеко, как хотелось бы и, услышав крики, преданным «чипидейлом» поспешил на помощь.

Опустив Аню, Ромка бросился на него. Завязалась драка – объективно неравная. В обычной жизни главным оружием Макса был добродушный взгляд вкупе с лучезарной улыбкой. Одолеть врага он точно не мог, разве что ненадолго отвлечь от главной мишени.

Смахнув с лица завесу из спутанных волос, Аня бессильно наблюдала за боем. Возможно, был способ остановить его, но, увы, ее голова была пуста: ноль озарений, ноль гениальных идей. Сознание зависло на мысли: «Это не должно было случиться». Уже давно, очень-очень давно Аня не чувствовала себя такой беспомощной. Сопливой девчонкой.


Но время сюрпризов еще не кончилось. Внезапно над ее головой послышался шум. Лязгнула оконная створка - и в следующую секунду раздался веселый всплеск. Надо же… Ее подруга Санька оказалась куда проворней: недолго думая, распахнула кухонное окно и вылила на дерущихся пятилитровый запас любимого супа.

Трюк сработал. Ромка отшвырнул Макса. Разжав кулаки, глянул: сначала наверх, потом на Аню. В его волосах виднелись куски курятины и моркови. На левом ухе (боже, как символично!) висела лапша.

- Ну, что, угостился, мерзавец? – услышала Аня свой голос.

Ну, наконец-то! Ее сознание еще не вышло из ступора, но уже пыталось действовать. Не зная, как и зачем, она сложила губы в наигранный поцелуй и заманчиво поводила плечами.

Ромка взбесился – конечно же! Забыв про Макса, двинулся в ее сторону. Вот так, отлично! Глядя ему в глаза, Аня попятилась. Шаг, другой… И, окончательно убедившись, что парень погонится за ней, бросилась наутек.


***

Это была долгая, но не самая стремительная погоня. Оба ее участника неоднократно спотыкались, поскальзывались и падали. Убегающей мешали каблуки, догоняющему – алкоголь.

Наконец, миновав очередной спящий двор и свернув за угол очередного дома, Аня замедлила ход. Сосчитала до трех, до десяти, даже до пятидесяти – Ромка так и не появился.

Между тем девушка отдышалась. И обнаружила себя в незнакомом районе, босой (господи, когда она успела разуться?), сжимающей в охапке злосчастные сапоги и сумку.

Первым делом, Аня пошевелила пальцами ног – живы… кажется. Потом осторожно ощупала голову: затылок и макушка горели огнем, но волосы, в большинстве своем, кажется, были на месте.

Она еще раз глянула вокруг – уже более пристально. Медленно покачала головой. Черт, ну надо же…

И снова ее охватило веселье. Губы самовольно растянулись в улыбке, в горле заклокотал смех.

Весь этот день – сюжетец черной комедии. Нескладной, малобюджетной. Как впрочем, и вся ее жизнь – сплошной смех сквозь слезы.

- Все люди как люди, – продекламировала Аня, – а я королева… абсурда.

В подтверждение слов, вскинув руки, она водрузила себе на голову воображаемую корону; покрутила ее так и сяк, лихо сдвинула на лоб – красота! Потом поморщилась, швырнула корону в снег и начала обуваться.

Внезапно из кожаных недр ее сумки раздалось знакомое треньканье.

Закусив губу, Аня продолжила сражаться с обувными застежками: сначала молния, потом пряжка… Треньканье не прекращалось.

- Ой, да уймись ты, - буркнула Аня, мысленно обращаясь к Ясе (ну а кто еще мог звонить ей на старый «Самсунг»?), – видишь, королева не в форме…

Разобравшись с обувью, она, без особого рвения, все-таки запустила руку в сумку, отыскала мобильник и приняла вызов.

- Алло…

- Привет, - откликнулась Яся. – Не спишь?

«Только собиралась прилечь – вон на тот сугроб».

- Нет… еще нет.

- Вечерняя прогулка? – ее собеседница, очевидно, расслышала в трубке завывание ветра.

- Ну… вроде того, - ответила Аня, тщетно пытаясь смягчить тон.

Черт, не надо было брать трубку!

- Понятно, - хмыкнула Яся. - Он, конечно же, рядом. Твой престарелый суженый, - и, не дожидаясь ответа, добавила. - Ладно, удачи тебе…

- Нет! – выпалила Аня, – нет, все не так! Подожди!..

Прислушалась – Ярослава еще была на связи.

Черт, черт, черт! Надо ответить - хоть что-нибудь. Или все будет кончено.

- Я… - наконец решилась она, еще не зная, что скажет дальше. – Понимаешь…

И тут нашлась подходящая фраза. Точнее, не совсем подходящая.

Еще секунду Аня помялась. Затем, нервно поморщив нос, произнесла:

- У меня… больше нет мамы.


После ее слов повисло молчание. Долгое, но уже не тягостное, вполне ожидаемое.

- Эй, - наконец позвала Яся. – Ты еще там?

Аня кивнула. Незаметно для себя, она опустилась на корточки и уперлась локтями в колени. Фальшивое признание, неохотно слетевшее с языка, вновь вернуло ее в игру. И эта игра снова стала ее реальностью.

- Забери меня, - пробормотала она в трубку. – Забери меня отсюда. Пожалуйста.

И вдруг заплакала – безо всяких усилий. Настоящими, не вымученными слезами.

8

Чудо свершилось аккурат на следующий день.


До шести утра Аня терпеливо прикидывалась спящей. Затем, быстро и по возможности тихо, выбралась из постели. Сгребла в охапку свои немногочисленные пожитки – скомканные джинсы, мятую рубашку, повисший на торшере бюстгальтер. Мелкими шажками мультяшного вора просеменила до приоткрытой двери – и выбралась в коридор, намереваясь в спешном порядке покинуть жилище своего «бойфренда».

Уйти по-английски не вышло. Ромка притопал в прихожую – провожать. Взъерошенный. Голый. Бесстыжий. Все еще пьяный. С помятым, лишенным всякого выражения лицом и «слепыми», полными сна глазами.

С трудом, почти на ощупь, он отыскал входную дверь, и тут же, изобразив «мертвую полупетлю» - неуклюжий разворот на 180 – впечатал в нее свою распрекрасную, гибкую спину. Запрокинув голову, оскалил зубы в шумном зевке. Затем – усердно, безжалостно – стал «дырявить» кулаками глазницы. Ни злости, ни хитрости – этакое невинное дитя природы...

«Нет, мать твою, нет! – стремительно одернула себя Аня. – Никаких намеков на жалость!»

И, досрочно закончив сборы (пальто нараспашку, шарф - небрежной петлей), поравнялась с парнем. Процедила решительно:

- Все, я пошла. Выпусти.

Ромка вздрогнул. Часто заморгал, совершая очередную попытку выкарабкаться из сна.

- Значит, до вечера? – сипло пробормотал он свой главный вопрос. - Так ведь?

И, дождавшись ответа: вялого кивка вкупе с кратким поцелуем, - посторонился, нехотя выпустил девушку из квартиры.

Разбудил ее странный звук: унылое синтетическое пиликанье.

«Мобильник… – пронеслось в сонном мозгу, – чужой... Санькин? Нет, слишком близко... Тогда – мой? А почему такая мелодия? Плоская, и как будто из задни… Ч-черт!!!»

Тут Аня подскочила.

Да, так и есть, пиликал ее раритетный «Самсунг».

Яся! Это Яся! Фак, фак, фак!..

Одним прыжком девушка соскочила с кровати. Закружила по комнате с телефоном в руке.

Свершилось! Вот он, переломный момент. Как последний рывок в карабканье по промасленному столбу: либо ухватишь заветный трофей, либо, крякнув с досады, съедешь вниз несолоно хлебавши.

Главное – не сдрейфить, не состорожничать без нужды. Промажет тот, кто «перецелится». Споткнется тот, кто боится споткнуться...

Еще секунду Аня медлила. Жадно глотала воздух, пытаясь «продышать» волнение.

Наконец, решилась.

«И-и-и… - рассекла воздух рукой в кульминационном жесте фокусника, – …секретарша!»

После чего - спешно приняла вызов.


- Алло? Я слушаю, - молвила она в трубку – тихим, смиренно-ласковым голосом, очень похожим на голос Вали, ее покойной сестры.

***

Ярослава не собиралась звонить. Точнее – собиралась не звонить.

И теперь, дожидаясь ответа, кривила губы в нервной усмешке.

О да-а... Вот, значит, чего не хватает ей для счастья – задушевных бесед с неуклюжей застенчивой очкаркой. С этим царством печали, ходячим призывом к состраданию и жалости.

Засада…

Кроме шуток, самым коварным и предательским чувством Яся считала жалость. Чувство это неизменно сулило беду.

Пожалеешь коллегу-неудачника – что, закопался, друг? может, чего подсказать? – хлоп! – и на твоих плечах половина его работы. Пожалеешь бездомную кошку, а потом еще одну, и еще – хлоп! – и вот ты уже среди шерсти, драных обоев и вонючих лотков, работаешь на «Вискас» и «Контрасекс». Пожалеешь мать – вот ведь она какая, одинокая, беспомощная, никому в целом свете не нужна – хлоп! – и тебе уже сорок шесть, и ты – поблекшая, обрюзгшая старая дева – гуляешь перед сном под ручку с любимой родительницей.

Разве не очевидно: именно жалость крепче всего связывает людей. Бередит совесть и размягчает сердце, порождая особенно прочные формы привязанности. В том числе, и самую болезненную – любовь. Как в романе Кундеры, в этой его «Невыносимой легкости…» – эх, черт дернул ее прочесть.

Сказать по правде, Яся с детства не любила читать. Не доверяла книгам и презирала писателей – всех до единого, не отделяя Булгакова от Донцовой, а Шекспира – от Даниэлы Стил. Какое убогое, тухлое занятие – марать бумажки! Пригодное разве что для бывших отличников: все гуляют, а ты пишешь, пишешь… И бесполезное – жизнь все равно больше слов.

Но все же, время от времени, девушка заставляла себя читать – «дабы не забыть буквы». Ну, и вообще, «знать про умное» - мало ли, всегда может пригодиться.

Не подкупаясь на красоту слога и глубину метафор, она неизменно выискивала во всех этих книжицах некую подковырку, червоточинку: пыталась понять, «в каком же месте свербит у автора»: отчего это он все пишет, пишет – и не хочет пойти гулять со всеми.

Нет, книги совсем не цепляли Ясю, не оставляли в душе засечек.

Но вот одна – взяла и застряла. Где-то там, в дебрях памяти.

Вообще-то, в «Невыносимой легкости бытия» речь шла о многом, и, может быть, вовсе не о том, что взволновало Ясю. Но…

По сюжету главный герой, некий Томаш («Томат!» - промелькнуло, да так и осталось в голове) – по профессии врач, а по жизни – искусный блядун, пользующий женщин согласно правилу тройного числа (либо трахнуться трижды за короткий срок - и разбежаться, либо – «делать это» годами, но не чаще, чем в три недели раз) – поддается жалости: впускает в свою жизнь некую Терезу – милую, наивную девочку из пригорода.

И, в конце концов, та съедает его. Целиком, без остатка. Рушит его жизнь, карьеру, лишает его «вольной воленьки», заставляет перебраться в деревню – где, в общем-то, и приходит им обоим конец.

«Бедный Томат», - угрюмо присвистнула Ярослава, - зазевался – и тут же стал кетчупом».

Она никогда не влюблялась. Точнее, не позволяла себе влюбляться. Девушке за глаза хватало действующих «любовей» – к матери, брату. Врожденных, запутанных, от которых никак не избавиться. Да на кой черт ей лишний груз?

Но как бы там ни было, «Томатная история» неприятно взволновала Ясю. Зародила и оставила в ее голове – на первый взгляд, светлой и рассудительной – целых две так называемые «идеи фикс».

А вдруг, подумалось Ясе, есть на свете Тереза, припасенная специально для нее? От которой не скрыться, не убежать. Которая с легкостью разбудит в ней жалость. Заставит влюбиться без памяти. Проберется в ее постель. В кошелек. В сердце.

Жесть…


Но, с другой стороны... что если такой Терезы нет? И все эти девушки – и прошлые, и будущие – один сплошной промах. Пустой, бесполезный трах.

Тогда зачем… зачем, вообще, это все? А?

***

К слову о бесполезном трахе.

Сегодня утром, едва проснувшись, даже не разлепив глаза, Яся тотчас ощутила присутствие в своей постели «инородного тела».

Сон мигом пропал. Приподнявшись на локте, девушка глянула через плечо.

Так и есть…

Вчерашняя блондиночка дрыхла рядом. В весьма неестественной позе: на спине, заломив руки и странно вывернув ноги. Напоминала голую куклу, измученную малолетней хозяйкой. Или дохлого зверька. Какого-нибудь олененка, сбитого фурой на автостраде.

«Да-а… - невольно поморщилась Яся. – Дело дрянь».


В отличие от брата, она никогда не стремилась причинить боль: людям в целом и своим женщинам в частности. Не опускалась до откровенной жестокости. Не упивалась собственным превосходством. По крайней мере, осознанно.

Но… вчерашний вечер... Так вышло: все навалилось разом. Дерьмовый ужин, дерьмовое настроение. Даже погода – и та дерьмовая. И вдруг, как с луны, эта девица. Такая глупая, такая беспечная, такая чистая под всей этой «рок-н-рольной» мишурой.

Ни дать ни взять, идеальная жертва: пушистый котенок для растравленной собаки.

Забыв обо всем, Ярослава набросилась на нее. И растерзала – легко и запросто, как в детской считалочке:

Раз – впустила в квартиру и мягко захлопнула дверь.

Два – не включая свет, прижала к ближайшей стене.

Три – вспыхнув мрачным желанием, сгребла в охапку и утащила в спальню.

Четыре, пять – и девчушка сдалась: робкий протест сменился тихими терпеливыми стонами…

Потом все кончилось. Ярослава опомнилась. Или попросту выдохлась. Рухнула на постель – спиной к жертве, растерянной и заплаканной.

И замерла, затихла. И прикинулась спящей. И даже заснула, в конце концов…



Впрочем, в утреннем свете все выглядело немного… легче, незначительней. А может и не выглядело, но – плевать. «Erase and rewind». Ярослава не собиралась терзаться. И раскаиваться. Ни мысленно, ни вслух.

Мягко, но решительно она потрепала девчушку за плечо:

- Женя…

Ведь Женя, кажется?

- …вставай, слышишь?..


Блондиночка уходила долго: тяжело просыпалась, медленно и печально втискивала себя в одежду. Битый час топталась у зеркала в прихожей. Имитируя пальцами расческу, все приглаживала, приглаживала и приглаживала безнадежно растрепанную шевелюру.

- Лучше не будет, - сдержанно пошутила Яся.

И – кажется, в сотый раз – «насладилась» робким, заискивающим смешком.

Вне всяких сомнений, «гостья» тянула время. Не спешила шагнуть за дверь – уже открытую. Все прожигала и прожигала Ярославу своими взглядами – краткими, вопрошающими. Все дожидалась чего-то. Очевидно, каких-то «особенных слов»: обещаний, объяснений, признаний…

- Постригись, - скупо улыбнулась блондиночке Яся.

И, подражая Ромке, с нарочитой аккуратностью опустила в ее карман сложенную вдвое купюру – не самую мелкую:

- Ну, пока.

***

Душ. Завтрак. Легкая уборка – из серии «замести следы». Чистое гостевое полотенце. Свежее постельное белье. Автоответчик: «Где ты? Как ты? Срочно перезвони!» Пара звонков – по работе (друзья подождут). После – как награда – любимый эспрессо в любимой чашке. Ноутбук. Зимний пейзаж на заставке (белым-бело… эх… скоро так будет, надо привыкать). Погода. Новости. Спешная чистка электронной почты: это – важно, это – не срочно, это – на фиг не нужно...


И, наконец – предательский вздох. Тихая ругань сквозь зубы.

Твою мать! Да почему же так паршиво? Так нервно и тягостно. Почему, почему?..

Сказать по правде, в глубине души Ярослава знала ответ. Только вот… совсем не хотела его озвучивать.


В детстве ее частенько навещали кошмары. Мелкие невидимые садисты – они всегда приходили толпой. Забирались в голову и пытали – несколько ночей кряду.

Чаще всего девочке снились поезда. А еще – лабиринты.

Поезда без конца уезжали, без конца увозили в светлое и радостное «туда» светлых и радостных «всех-всех-всех». И только ее, потерянную, плачущую, не брали с собой, безжалостно оставляли в пустынном и мрачном «здесь».

В лабиринтах же – темных, извилистых коридорах – Ярослава блуждала вместе с матерью и братом. Поначалу было почти не страшно. Они держались вместе. Шагали в ногу, касались друг друга локтями. Даже шутили – нервно, натянуто. Но... Ярослава знала: стоит ей немного отстать – и привет: попутчики бросят ее, бесследно исчезнут за очередным поворотом.

О, разумеется, она отставала – каждый чертов раз! Ноги вдруг наливались тяжестью, шаг замедлялся и…

Еще тогда, в детстве, Ярослава легко и (на ее взгляд) безошибочно угадывала природу своих кошмаров. Проснувшись, спешно растирала по щекам слезы. И, едва слышно, почти про себя, шептала ругательства – в адрес «дражайшей родительницы».


Нелли... Ласковый убийца, дементор в платье от Gucci: «Вы все еще счастливы? Тогда мы идем к вам!». Она (и только она, черт возьми!) «научила» Ясю страшиться одиночества и потерь. Она позаботилась о том, чтобы для этого страха были причины.

Ах, Нелли… Милая мамочка. Грамотный кукловод, неоспоримый профи по части «кнутов и пряников». Кусаясь, брыкаясь, злобно поскрипывая зубами, но все равно раз за разом подчинялась ее воле, малолетняя Яся отшвыривала прочь – и вновь надевала ненавистные «славные» платьица, расплетала к чертям – и вновь заплетала косы. И занималась балетом – без малого девять лет! И зналась только с «правильными», «нужными» людьми. И не ленилась, и не растрачивалась. И планомерно двигалась к цели… Ведь как же иначе? Нет, правда, как же иначе?

«Без цели, - наставляла ее родительница, – жизнь не имеет смысла».

Яся верила ей.

Тогда, в самом начале, она вообще верила каждому слову Нелли. Находя триллион невинных поводов крутиться подле матери, любуясь ею – украдкой, исподтишка, девочка в тайне мечтала поскорее вырасти и стать такой же: изысканной и грациозной, сложной и притягательной.

А главное – самое-самое главное – в то время Яся была уверенна: ее бескрайняя, но тщательно «замаскированная» любовь к матери более чем взаимна. И вся эта муштра – не что иное, как доказательство «ответных чувств». Ведь Нелли – она действительно желает дочурке счастья; намеревается сделать ее лучшей, особенной – под стать себе.

По этой же причине, думала Яся, мать вечно разлучает ее с братом.

Все просто: Нелли ревнует. Ревнует собственную дочь к собственному же сыну! С одной стороны. А с другой – считает, что Ромка… ну, он... весь такой: «незатейливый», бесталанный. К тому же – бездельник и хулиган. И, дай ему волю, он может запросто потянуть за собой сестру: сбить с курса, отвлечь от поставленной цели.


Да, вот такая была у Яси теория. Витиеватая, но в общем-то складная. Местами – даже спасительная. И девочка верила в нее. Упрямо верила – до четырнадцати лет.

Пока однажды, подслушав очередную, тихую и «бескровную» ссору родителей (на тот момент отношения Андрея и Нелли уже достигли финала, остались «сущие пустяки»: развестись и разъехаться), не «выцепила» из мрачного, безапелляционного монолога матери фразу:

«… и забери с собой дочь. Видеть ее не могу!».

Ну, разумеется, это был блеф. Очередной «укус», сердитый выпад, сиюминутное раздражение, облеченное в слова. Пустяки, одним словом. Чего не ляпнешь в пылу страстей?

Именно так и решила думать Яся. И думала, думала изо всех сил – сидя в подъезде, прямо на грязных ступеньках, сжимая в пальцах ненужную сигарету и спешно глотая какую-то дрянь («Отвертку», кажется) вперемешку со слезами, которые (почему-то) катились из глаз, ну, просто каким-то чертовым градом.


Она остригла волосы – в тот же вечер. Безжалостным ураганом прошлась по интерьеру собственной «девичьей спаленки». Сломала, расколотила, порушила к чертям все-все, что так долго мозолило взгляд и разжижало мозг своей навязчивой, цветочно-плюшевой и перламутрово-кружевной сущностью.

Яростно орудуя ножницами, превратила в лохмотья большую часть своего гардероба вкупе с балетной атрибутикой. Отправила в мусор награды и грамоты. Порвала фотографии – памятные, бережно хранимые: первые шаги на пуантах, первое выступление на сцене, радость и ликование, улыбки и объятия…

Но, вопреки ожиданиям, легче не стало. Нет. Горечь обиды, как стопудовая гиря, вновь перевесила мимолетную радость бунта.


Тогда Ярослава ушла из дома. Перебралась к отцу.

Который, разумеется, в очередной раз принял ее сторону, но… помявшись, все-таки решился спросить:

- Родная, а ты уверена?

И Яся спешно отвела взгляд; не то пожала, не то передернула плечами. Твою мать, да какая разница? Спасаясь с тонущего корабля, будешь рад любому берегу.

**

Увы, разница оказалась огромной.

В новой семье отца – в этом большом и дружном сумасшедшем доме – Яся продержалась чуть больше месяца. Что, несомненно, являлось рекордом.

Мда… девочка просто не знала, что некоторые живут… вот так: просто и задушевно. Не запираются – ни в туалете, ни в ванной; прилюдно давят прыщи; ковыряют в зубах – чуть ли не всей пятерней; «звОнят», «ложат» и «ехают»; слушают – на полном серьезе – Машу Распутину, и Шатунова, и Газманова, рассуждая попутно, что «…вот раньше, раньше-то были песни – такие душевные! Понятные. А сейчас – тьфу! Сплошное «дрыг-дрыг»...»

И скандалят, вечно скандалят – по всякому поводу: надрывают глотки, извергая площадную брань. Злобно, досадливо «тявкают» на малолетнего ребенка, кормят его шлепками и подзатыльниками, пока тот, вконец разобиженный, не разразится визгливым плачем. И тогда – «ласково утешают» его: «Ну-ка, заткнись! Заткнись, я сказала! Господи, ну, за что?.. за что мне все это!..»

А полчаса спустя – что было? да ничего не было! – снова тишь да гладь. Все опять обожают друг друга. Мирно гогочут, обсуждая последние сплетни. Радостно толкутся на кухне, собирая на стол – и…

Жрут. Снова жрут: борщик со сметанкой, свининку под майонезиком, картошечку, жаренную на сальце, и чебуречки, и блинчики, и бутербродики – прототипы Пизанской башни: на шатком фундаменте хлеба тридцать три этажа разномастных сырков и колбасок.

Первое время Яся честно старалась вписаться. Что говорится, «проникнутся семейным духом». Пряча усмешку, бодро нахваливала «леопёрдовые» наряды Юленьки – новой отцовской пассии. Трижды в неделю забирала из детского сада ее сынишку – капризного, вечно зареванного Витальку. А по субботам, жертвуя утренним сном, топала на рынок вместе ее мамой – Валентиной Петровной, дабы в очередной раз исполнить роль вьючного мула.

Но главным «ужасным ужасом» для Ярославы являлся Юленькин дед – сморщенный, скрюченный, пропитый и прокуренный насквозь Иван Максимович. Этот зловредный «стручок» вечно сверлил ее сальными глазками, и, не имея уже силенок распустить руки, в качестве компенсации распускал язык.

Именно он наградил Ясю прозвищем – «Наша Маугли». Хором одобренное на «семейном совете»: «Во-во! Самое то! Тощая, чернявая, косматая...» – прозвище это припечаталось к девочке намертво.


Ах, да… еще были подруги – разумеется, Юленькины. Глупые размалеванные кобылки разной степени страшности. Шумные и нахальные – все они то и дело «забегали на чай» – и оставались: до вечера, или на ночь, или на все выходные. Ибо радушие хозяев (ну, как правило… чаще всего) было неисчерпаемым.

Сидя на кухне в тесном окружении всех этих «мамзелей», дружно хлебающих коньячок и ковыряющих ложками тортик, бедная Яся медленно, но верно теряла уверенность в собственной... м-м-м, ориентации в пространстве.

«Мда… – мрачно размышляла она. – Красота ни фига не спасет этот мир…»

И все ждала. Ждала, когда же чертовы стрелки, вяло ползущие по циферблату, разменяют-таки восьмой час и, наконец-то (господи, наконец-то!) с работы вернется отец.

С его приходом все становилось лучше. И домочадцы, и гости – все как один тотчас поджимали хвосты и расплывались в заискивающих улыбочках. Ах, вот он! Вот он, наш красавец-мужчина! Самый главный и драгоценный! Давайте дружно его любить!

К непреходящему изумлению Яси, ее отцу все эти «ахи» более чем нравились.

Уверенный, расслабленный, страшно довольный собой, он обнимал Юленьку за весьма условную талию, подхватывал на руки ее сынишку, шутил шуточки с «Петровной» и хлопал по плечу «Максимыча». Садился за стол и с удовольствием налегал на «картошечку» и «свининку». А после – опрокидывал стопочку (и еще одну, и еще…) и, уступив настойчивым просьбам Юленькиных подруг, брал в руки гитарку и сбацывал (ну, разумеется, на бис) «че-нить такое, душевное»: какой-нибудь «Вальс-бостон» или «Сиреневый туман».


И Ярослава уже не могла представить, как этот человек еще недавно мог быть частью другой семьи.

Нет-нет, девочка не считала отца предателем. Скорее уж, очередной жертвой Нелли. Страшно поверить, сколько лет он провел в плену. Уступал, притворялся, сдерживался… Жил навязанной жизнью. Но в итоге – все-таки вырвался. Стал собой. И даже сумел обрести счастье – простенькое, мещанское.

Которое, при всем желании, Яся разделить не могла. Увы.


В конечном счете, мрачная, потерянная, уставшая, девочка наступила на горло всем своим «никогда» и – вернулась. Разумеется, вернулась. К тем, кого так отчаянно боялась потерять в своих детских кошмарах.

***

Яся не планировала «come back».

Просто однажды, душным июльским вечером, вышла из дома отца и, шаг за шагом, квартал за кварталом, будто бы ненароком «причалила» к дому матери.


Дверь открыл Ромка. Пристально, без тени усмешки взглянул на сестру – и молча посторонился. Едва заметно мотнул головой: заваливай, мол.

«Черт… да ладно?» - засомневалась Яся.

Слишком уж теплыми показались ей жесты брата.

…….

Словно в омут с обрыва – девочка шагнула в родную квартиру.

Прихожая напоминала склад. Коробки, коробки – щедро заклеенные скотчем и размашисто надписанные маркером – высились от пола до потолка, словно гигантские пирамидки из детских кубиков.

Яся кивнула на них – вопросительно.

- А-а… - вяло пожал плечами Ромка. – Переезжаем.

- Куда?

- Ну, в эти… в хоромы, - в голосе брата явственно промелькнул восторг. – Мы же теперь того… богатенькие.

- Разве?.. – нахмурилась Яся.

И, наспех задумавшись, рассеянно вытряхнула ноги из шлепанцев.

- Ах, да. Амир… – слабо усмехнулась она – в следующую минуту. – Круто... наверное… И далеко ехать?

- Не-е, - с готовностью отозвался брат, - все рядом. Помнишь, где раньше был...